Иогансон, Христиан Петрович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Христиан Иогансон»)
Перейти к: навигация, поиск
Христиан Иогансон
Christian Johansson

«Illustrerad Tidning» 10 марта 1866 года
Имя при рождении:

Pehr Christian Johansson

Дата рождения:

8 (20) мая 1817(1817-05-20)

Место рождения:

Стокгольм, Швеция

Дата смерти:

30 ноября (12 декабря) 1903(1903-12-12) (86 лет)

Место смерти:

Санкт-Петербург, Российская империя

Профессия:

артист балета, балетный педагог

Гражданство:

Швеция Швеция

Христиа́н Петро́вич Иогансо́н (швед. Pehr Christian Johansson; 8 (20) мая 1817, Стокгольм, Швеция — 30 ноября (12) декабря 1903, Санкт-Петербург, Российская империя) — артист Санкт-Петербургского балета, педагог,[1] представитель французской школы, так называемой «belle danse».





Биография

Иогансон закончил Королевское театральное училище (Швеция) и в 19 лет был принят в балетную труппу Королевской Оперы в Стокгольме, где практически сразу стал ведущим исполнителем. Вскоре был приглашён в Копенгаген, где два года занимался у выдающегося педагога и хореографа Августа Бурновиля, привившего танцовщику французский благородный стиль мужского исполнительства. Обучение в Дании частично оплачивал шведский принц Оскар (будущий король Оскар I). Одарённый от природы, красивый, гибкий и грациозный танцовщик, выученный в лучших традициях французской школы, Иогансон быстро завоевал успех у публики.

В 1841 году приехал в Санкт-Петербург, где был замечен Марией Тальони, гастролировавшей в тот момент в России. Балерина пригласила молодого танцовщика стать её партнёром во время поездки в Стокгольм весной 1841 года. Эти гастроли стали последними выступлениями Иогансона на родине — осенью того же года он вернулся в Санкт-Петербург и все последующие 62 года его жизни были связаны с русским балетом. Иогансон танцевал на сцене Мариинского театра до 1883 года, закончив свою артистическую карьеру в возрасте 66 лет. Невозможно переоценить его вклад в русскую школу мужского исполнительства:

…Мариус Петипа впал в экзальтированный культ женщины позднейшего французского рококо, надолго отравив сладким ядом богатейшие художественные наличия наших сцен. При этом мужской танец остался в пренебрежении, и только великий в своём роде Иогансон поддержал жизнь этого танца и сохранил нам его на чудесную секунду во всей своей мужественной и героической красоте.

А. Л. Волынский. Балет в Большом театре.[2]

Иогансон обладал летучим прыжком, свободно владел техникой пируэтов и туров. Когда в Петербурге впервые появился Мариус Петипа, критики сравнивали его качества танцовщика именно с Иогансоном:

Петипа, как балетмейстер, хорошее приобретение для нашего театра, как танцор имеет равносильного соперника в Иогансоне.

— Тан [Я. И. Григорьев]. Сатанилла, или Любовь и ад.[3]

В 1848 году участвовал в петербургской премьере балета «Тщетной предосторожности», исполнив партию Колена (Лиза — Фанни Эльслер). В 1859 году Сен-Леон поручил ему главную роль дона Альтамирано в своём балете «Жовита, или Мексиканские разбойники». Будучи «первым сюжетом», Иогансон был партнёром Луизы Флери и Розы Гиро, когда те гастролировали на петербургской сцене (с последней он танцевал балет «Тщетная предосторожность»).

Достигнув определённого возраста, перешёл на мимические и пантомимные партии. В 1877 году исполнил роль царя Дугманты на премьере балета «Баядерка». В 1891 специально для бенефиса Иогансона Мариус Петипа возобновил свой фантастический балет «Царь Кандавл», богатый всевозможными танцами. Кшесинская вспоминала, что Иогансон мог превосходно выражать мысли и душевное состояние посредством движений.

В 1860 году начал преподавать в Императорском театральном училище. В 1863 директор театров граф М. А. Борх по просьбе М. И. Петипа передал ему обязанность вести старший класс воспитанников. Однако великолепный знаток мужского танца, Иогансон известен преимущественно как женский педагог, так как именно балерина первенствовала на сцене в конце века. С 1869 он вёл женский класс усовершенствования в театре. В школе отвечал за старший, завершающий обучение класс воспитанниц (младший класс вёл Лев Иванов, средний — Мариус Петипа (начиная с 1886 года — Екатерина Вазем).

Иогансон установил в петербургском балете те академические рамки, которые культивировал Петипа. Его называли «гением экзерцисного зала»[4]. Многие выдающиеся балерины и танцовщики конца XIX — начала XX вв. были его учениками в школе или занимаясь частным образом.

Тем, кем был Иогансон в качестве преподавателя, Мариус Петипа был в качестве балетмейстера и постановщика. Они поделили между собой руководство русским балетом в течение всей второй половины XIX века и сформировали ту русскую школу, которую мы знали вплоть до мировой войны. Один был богом танцевального класса, второй — сцены, и их слово в каждой из этих областей было непререкаемым.

— Н. Г. Легат[5]

Поддерживал Владимира Степанова в его попытках записи танцев по собствнной системе: в 1893 году в школьном экзаменационном спектакле был показан балет «Мечта художника», который Степанов полностью записал по указаниям Иогансона.

В 1902 году ушёл на пенсию из театра, порекомендовав на должность преподавателя и репетитора Евгению Соколову. В школе Иогансон преподавал до самого последнего дня своей жизни — ему стало плохо прямо на уроке, он упал и скончался на следующий день, 30 ноября (12) декабря 1903 года у себя дома. Похоронен в Санкт-Петербурге на Смоленском лютеранском кладбище[6].

Репертуар

Ученики Иогансона

Прасковья Лебедева, Павел Гердт (выпуск 1864 г.), Александр Жене (дядя и педагог Аделины Жене[en]), Мария Петипа (не учась в училище, занималась у Иогансона экстерном вплоть до своего дебюта в 1975 году), Анна Иогансон (как и Мария Петипа, закончила училище экстерном), Николай Легат (выпуск 1888 г.), Ольга Преображенская (выпуск 1889 г.), Матильда Кшесинская (выпуск 1890 г.), Сергей Легат (выпуск 1894 г.), Анна Павлова (брала дополнительные уроки после выпуска в 1899 г.), Тамара Карсавина (?), Михаил Фокин (?).

Семья

  • Дочь — Анна Иогансон, с 1879 года артистка балета Мариинского театра, после окончания исполнительской карьеры в 1895 году — педагог.

Напишите отзыв о статье "Иогансон, Христиан Петрович"

Примечания

  1. [www.pro-ballet.ru/html/i/ioganson.html Иогансон, Христиан Петрович] // Русский балет: Энциклопедия. — М.: Большая российская энциклопедия, Согласие, 1997.
  2. А. Л. Волынский. Статьи о балете. С-Пб.: Гиперион, 2002. С.264—265
  3. В. М. Красовская. Русский балетный театр второй половины XIX века. Искусство, 1963. С.219
  4. А. Л. Волынский. Статьи о балете. С-Пб.: Гиперион, 2002. С.301
  5. В. М. Красовская. Русский балетный театр второй половины XIX века. Искусство, 1963. С.403
  6. Могила на плане кладбища (№ 14) // Отдел IV // Весь Петербург на 1914 год, адресная и справочная книга г. С.-Петербурга / Ред. А. П. Шашковский. — СПб.: Товарищество А. С. Суворина – «Новое время», 1914. — ISBN 5-94030-052-9.
При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Иогансон, Христиан Петрович

Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.