Христос в родительском доме
| |
| Джон Эверетт Милле | |
| Христос в родительском доме. 1850 | |
| Christ In The House Of His Parents | |
| Холст, масло. 86,3 × 139,7 см | |
| галерея Тейт, Лондон | |
«Христос в родительском доме» (англ. Christ In The House Of His Parents) или «Христос в плотницкой мастерской» — картина английского художника Джона Эверетта Милле, созданная в 1850 году и в том же году появившаяся на выставке в Королевской Академии художеств. В своё время это полотно вызвало большой резонанс в обществе и подверглось резкой критике за излишний реализм.
Содержание
Сюжет
Милле изобразил эпизод из детства Иисуса Христа: на переднем плане картины, рядом с плотницким столом, стоит на коленях Богородица. Она с состраданием и болью смотрит на Сына. Мальчик, жалуясь, показывает Ей рану на руке, похожую на стигму. Очевидно, Он поранился гвоздём, который святая Анна выдергивает из стола с помощью щипцов. За столом Иосиф занят работой со своими помощниками. Юный Иоанн Креститель подносит Христу чашу с водой. На полу мастерской валяются свежие стружки, за дверью в загоне толпятся овцы.
Описание картины
Это одна из немногих религиозных картин Милле, и она, в соответствии с идеологией прерафаэлитизма, проста и натуралистична,[1] но при этом полна символов. Рана на ладони маленького Иисуса, капля крови на стопе и гвозди обозначают Распятие, чаша воды — прообраз будущего Крещения Христа.[2] На заднем плане стоит лестница — намек на лестницу Иакова, а голубь, сидящий на ней, видимо, обозначает Святой дух, треугольник на стене символизирует Троицу, овцы на заднем плане — невинную жертву.[1]
Прослеживается влияние Холмана Ханта и его картины «Английское семейство, обращённое в христианство, защищает проповедника этой религии от преследования друидов» (1849—50).[3]
Критика
Традиционную библейскую сцену художник изображает как картинку из реальной жизни. Фигуру плотника и всю обстановку комнаты Милле писал в настоящей плотницкой мастерской, а голову плотника — со своего отца.
Публике не понравилось, что художник изобразил Святое семейство как обыкновенных «людей труда». Чарльз Диккенс в своём периодическом издании «Домашнее чтение» назвал картину «низкой, гнусной, омерзительной и отталкивающей», а в газете «Таймс» её окрестили как «возмутительную», «отталкивающую» и назвали «бунтом в искусстве».[2][3] Критиковали также изображение Иисуса, который представлен как «рыжеволосый еврейский паренёк».[4] В конечном итоге, королева Виктория попросила доставить картину в Букингемский дворец, чтобы она сама могла изучить её.
В защиту прерафаэлитов на страницах «Таймс» выступил Джон Рёскин. Это послужило началом долгого сотрудничества между художественным критиком и прерафаэлитами.
Впоследствии Милле изменил название картины — она стала называться «Плотницкая мастерская», что совершенно не соответствовало первоначальному замыслу.[3]
Напишите отзыв о статье "Христос в родительском доме"
Примечания
- ↑ 1 2 [eur-lang.narod.ru/histart/xix/gallery2/prb.html БРАТСТВО ПРЕРАФАЭЛИТОВ]
- ↑ 1 2 Лоранс де Кар. Прерафаэлиты: модернизм по-английски / Пер. с англ. Ю. Эйделькинд.. — М.: Астрель, 2003. — ISBN 5-17-008099-9.
- ↑ 1 2 3 Шестаков В. П. Прерафаэлиты: мечты о красоте. — М.: Прогресс-Традиция, 2004. ISBN 5-89826-217-2.
- ↑ [www.engl.duq.edu/servus/PR_Critic/TB1jun50.html «The Royal Academy Exhibition». Builder 1 Jun. 1850, 255—256.]
Ссылки
- [www.tate.org.uk/servlet/ViewWork?workid=9523 «Христос в родительском доме»] в базе данных Галереи Тейт (англ.)
- [www.tate.org.uk/servlet/ViewWork?cgroupid=999999961&workid=9530&searchid=9334&tabview=image Эскиз к картине]
|
||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Христос в родительском доме
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
