Христофор II

Патриарх Христофор II Πατριάρχης Χριστοφόρος Β΄<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
111-й Папа и Патриарх Александрийский и всей Африки
21 июня 1939 — 16 ноября 1966
Церковь:	Александрийская православная церковь
Предшественник:	Патриарх Николай V
Преемник:	Патриарх Николай VI
Имя при рождении:	Хрисофорос Данилидис
Оригинал имени при рождении:	Χριστόφορος Δανιηλίδης
Рождение:	17 января 1876(1876-01-17) Мадитос, Османская империя
Смерть:	23 июля 1967(1967-07-23) (91 год)

Патриа́рх Христофо́р II (греч. Πατριάρχης Χριστοφόρος Β΄; в миру Хара́ламбос Даниили́дис, греч. Χαράλαμπος Δανιηλίδης; 17 января 1876, Мадитос, Османская империя — 23 июля 1967) — епископ Александрийской православной церкви, Папа и Патриарх Александрийский и всей Африки.

Биография

Родился 17 января 1876 года на Галлиполийском полуострове. В 1900 году окончил Богословскую школу святого Креста в Иерусалиме. С семинарских лет выделялся ораторским искусством и интересом к православной богословской науке.

В 1899 году принял монашество и назначен Патриархом Дамианом секретарём Патриархии. Вскоре иеродиакон Xристофор был назначен членом финансовой комиссии Иерусалимской Патриархии, в каковой должности он выделился, составив бюджет и улучшив отчётность.

В 1904 году Александрийский Патриарх Фотий приблизил его к себе и возвёл в сан иеромонаха. В 1906 году становится протосинкеллом.

3 августа 1908 года в церкви Благовещения в Александрии хиротонисан во епископа Аксумского (Эфиопия) с возведением в сан митрополита, став первым епископом Аксумским после того, как Эфиопская Церковь ушла в монофизитство. Однако поскольку этот акт не получил признания со стороны эфиопских властей, и митрополит Христофор не смог жить в Эфиопии.

30 декабря 1914 года избран митрополитом Леонтопольским (Египет).

21 июня 1939 года он был избран 111-м Патриархом Александрийским и всей Африки.

Перед избранием он давал обещание заполнить все вдовствующие кафедры Александрийской Церкви, улучшить материальное положение священников и многое другое, однако перемены, произошедшие в Египте во время и после второй мировой войны повергли страну в хаос и привели к утеснённому положению греческой диаспоры и Александрийского Патриархата. Значительно возрос отток греческих эмигрантов в другие страны, особенно в Австралию, что привело к сильному сокращению православной паствы в Египте. Некогда процветавшая греческая община Египта, представлявшая собой опору Патриархата на африканском континенте, к концу 1960-х годов двадцатого века насчитывала лишь несколько тысяч человек.

Ответом Патриарха на это стало начало активной миссионерской деятельности среди коренных народов Африки. Ещё в год своего избрания на кафедру он пригласил нескольких уроженцев Уганды в Каир для получения среднего образования, а затем послал их для получения богословского образования.

В 1946 году в юрисдикцию Константинпольского Патриархата были принята «Греческая Африканская Православная Церковь», созданная африканским клириком Рувимом Спартасом, которая на тот момент насчитывала 10291 верующих и 56 центров.

28 ноября 1958 года были образованы три новые митрополии: Западноафриканские, Центральноафриканская Восточноафриканская. Ядром нового миссионерского движения стала Уганда, где был создан постоянно действующий миссионерский центр. Были рукоположены иереи из представителей коренных народов, было построено и освящено много храмов.

В последние пятнадцать лет Патриаршества Христофор II из за конфликта с епархиальными архиереями не созывал Синод, что ещё сильнее обострило отношения.

16 ноября 1966 ушёл на покой по состоянию здоровья.

Скончался 23 июля 1967 года.

Межправославные и межцерковные отношения

При Патриархе Христофоре II были восстановлены отношения между Московскими и Александрийскими Патриархатами. 13 января 1942 года Патриарх Христофор II направил Патриаршему Местоблюстителю митрополиту Сергию (Страгородскому) телеграмму с выражением молитвенной поддержки русскому народу, на долю которого выпали тягчайшие испытания Великой Отечественной войны. После избрания митрополита Сергия Патриархом Московского и всея Руси Патриарх Христофор II братским посланием в день Рождества Христова приветствовал Патриарха Сергия и выразил надежду на скорейшую победу союзных армий.

В январе 1945 году присутствовал на поместном соборе Русской православной церкви. Он подписал с другими представителями «обращение к народам мира». С другими Патриархами и предостоятелями Патриарх Христофор принял участие в интронизации Патриарха Алексия I. На торжественном обеде Патриарх Христофор сказал речь, в которой отметил, что Русская Православная Церковь является «прекрасной дочерью Апостольских Церквей Востока» и, как таковая, всегда и всеми силами помогала четырем Патриархиям и родственно заботилась о них и о Святых Местах Востока. Русская Церковь, указал Патриарх, оказывала внимание и помощь во всех временных затруднениях и нуждах Восточных Церквей.

Вернувшись в Египет, Патриарх Христофор известил Патриарха Алексия I о том, что весь греческий православный мир выражает нетерпение встретить у себя Патриарха Московского. В ожидании приезда Патриарх Христофор устроил ряд собраний, на которых он сообщил и убедил своих пасомых в том, что «Православная Церковь в настоящее время в России пользуется в полной мере любовью и уважением руководителей страны». То же самое было заявлено Патриархом в интервью каирской франкоязычной газете «Египетский Голос».

В 1945 году Патриарх Московский Алексий I посетил братские Восточные Церкви, в том числе, 6 по 15-е июня он пробыл в Египте. В Каире он встретился с Патриархом Христофором.

Камнем преткновения в отношениях Московского и Александрийского Патриархатов являлись на тот момент русскоязычные православные приходы в северо-восточной Африке, появившиеся в начале 1920-х годов и бывшие в подчинении заграничных русских иерархов. С конца 1920-х годов Александрийская Православная Церковь безуспешно пыталась переподчинить эти приходы себе.

На Поместном соборе в январе 1945 года было постановлено в присутствии Патриарха Христофора, «поминать имя патриарха Алексия во всех заграничных русский церквях». Тем не менее, не все эмигранты починились этому решению. Русская паства в Северной Африке оставалась расколотой на три юрисдикции: Московского Патриархата, Русской Зарубежной Церкви и Западноевропейского Экзархата Константинопольского Патриархата. В этих условиях Патриарх Христофор II издаёт циркуляр за № 406 от 15 февраля 1946 года призывающий всю марокканскую русскую паству повиноваться лишь ему, патриарху Александрийскому и поминать одного его имя за богослужениями. Данные циркуляр приведён в исполнение не был.

В ноябре 1946 года встретился с делегацией Москвой Патриархии, возглавляемая Митрополитом Ленинградским Григорием (Чуковым). Цель поездки делегации заключалась в «деловых переговорах по текущим обще церковным вопросам и о православных русских общинах». Под давление Русской Церкви, поддерживаемой в этом вопросе советской властью, греческие структуры в Африке, вынуждены были признать право русских на независимую религиозную жизнь в диаспоре. Кроме того в целях материальной поддержки было принято решение, о ежегодном субсидировании братьев православных в Египте со стороны Советского правительства.

Выступал с идеей проведения Вселенского Собора. 21 февраля 1949 года опубликовал в журнале «Пандиос» статью «Юридические комментарии», в которой решительно отвергал исключительное право Константинопольской Патриархии на созыв Всеправославных совещаний и высказывал недовольство деятельностью Константинопольских Патриархов за последнее время, в частности, их вмешательством в политические дела, что привело к ухудшению отношения турецкого правительства к Православной Церкви. Выступая 31 декабря 1950 года с новогодним посланием, он высказался за скорейший созыв Собора на его канонической территории — в Каире или на Синайской горе. В июне 1952 году Патриарх Христофор направил приглашения главам Поместных Православных Церквей, однако почти все из них, в том числе Московский Патриарх, фактически ответили отказом.

В 1950 году Архиерейский Синод РПЦЗ прислал к оставшимся в его подчинении приходам в Северной Африке епископа Пантелеимона (Рудыка) с цель организовать здесь епархию, что вызвало решительный протест со стороны Патриарха Христофора II, воспринявшего такой шаг как посягательство на свою каноническую территорию. Он запретил своему духовенству сослужить с представителями Русской Зарубежной Церкви; запрет был снят лишь после отъезда епископа Пантелеимона из Африки.

В 1955 году Патриарх Московский Алексей разослал приглашения всем Предстоятелям Поместных Православных Церквей прибыть на торжества преподобного Сергия Радонежского, но из всех предстоятелей откликнулся лишь Патриарх Христофор II.

В Советском Союзе Патриарх, как всегда, был торжественно встречен, и Советское Правительство пригласило его в Ялту для прохождения курса лечения под наблюдением русских врачей. Вернувшись из СССР, Патриарх открыто говорил о помощи, оказанной ему Русской Церковью.

Столь однозначная ориентация Патриарха Христофора II на Москву вызывала неудовольствие как Запада, так и Константинополя. Учитывая крайне напряжённые отношения между Патриархом Христофором II и его Синодом, они добились от последнего нужного решения: 11-го июля Синод Александрийской Церкви вынес постановление, разосланное всем предостоятелям православных Церквей 17-го Июля, в котором заявлялось: «поездка Патриарха является частным делом Патриарха и Его Блаженство ни в какой мере не представляет Александрийскую Церковь <…> Эта поездка достойна осуждения и члены Синода находятся в неприятной для них обязанности открыто поездку осудить. <…> все решения и действия Патриарха, совершённые во время его пребывания вне пределов его юрисдикции, неканоничны, заранее осуждаются и будут рассмотрены недействительными и не бывшими».

Иерарх Константинопольского Патриархата Архиепископ Северной и Южной Америки Михаил (Константинидис) в своём письме выражал возмущение по поводу поездки Патриарха Христофора: «… можно ли говорить о прощении и забвении по отношению тех, у которых тысячи жертв на совести и которые даже не просят прощения и не выражают никакого сожаления… Принял ли бы Епископ Александрийский или Антиохийский приглашение Нерона или Диоклетиана прибыть на отдых и врачебное исследование…»

Несмотря на протесты, в мае 1958-го Патриарх Христофор вновь посетил пределы Русской Церкви по случаю празднования 40-летия восстановления Патриаршества в РПЦ. В Москве Патриарх выразил благодарность Патриарху Алексию I за все, что Московская Церковь сделала и делает для Восточных Церквей.

В ноябре 1960 года Московский Патриарх Алексий I вторично прибыл в Египет. На торжественных богослужениях в кафедральном Соборе Святого Саввы присутствовали представители Коптской, Армянской, Католической и Реформатской церквей, а также иудеи. Присутствовали также консулы США, греческий, бельгийский и другие. В речах и в конечном коммюнике говорилось о необходимости для Православной Церкви восстать за мир и противостоять проискам колониалистов.

Впрочем, отношение Патриарха Христофора II к экуменическому движению было отрицательным, как и к многочисленным протестантским проповедникам, которых он резко осуждал за прозелитизм.

Ссылки

• [archive.jmp.ru/page/index/194503164.html ПОСЛАНИЕ БЛАЖЕННЕЙШЕГО ПАТРИАРХА АЛЕКСАНДРИЙСКОГО ХРИСТОФОРА СВЯТЕЙШЕМУ ПАТРИАРХУ АЛЕКСИЮ]

Отрывок, характеризующий Христофор II

– Mon prince, je parle de l'empereur Napoleon, [Князь, я говорю об императоре Наполеоне,] – отвечал он. Генерал с улыбкой потрепал его по плечу.
– Ты далеко пойдешь, – сказал он ему и взял с собою.
Борис в числе немногих был на Немане в день свидания императоров; он видел плоты с вензелями, проезд Наполеона по тому берегу мимо французской гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра, в то время как он молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия Наполеона; видел, как оба императора сели в лодки и как Наполеон, приставши прежде к плоту, быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему руку, и как оба скрылись в павильоне. Со времени своего вступления в высшие миры, Борис сделал себе привычку внимательно наблюдать то, что происходило вокруг него и записывать. Во время свидания в Тильзите он расспрашивал об именах тех лиц, которые приехали с Наполеоном, о мундирах, которые были на них надеты, и внимательно прислушивался к словам, которые были сказаны важными лицами. В то самое время, как императоры вошли в павильон, он посмотрел на часы и не забыл посмотреть опять в то время, когда Александр вышел из павильона. Свидание продолжалось час и пятьдесят три минуты: он так и записал это в тот вечер в числе других фактов, которые, он полагал, имели историческое значение. Так как свита императора была очень небольшая, то для человека, дорожащего успехом по службе, находиться в Тильзите во время свидания императоров было делом очень важным, и Борис, попав в Тильзит, чувствовал, что с этого времени положение его совершенно утвердилось. Его не только знали, но к нему пригляделись и привыкли. Два раза он исполнял поручения к самому государю, так что государь знал его в лицо, и все приближенные не только не дичились его, как прежде, считая за новое лицо, но удивились бы, ежели бы его не было.
Борис жил с другим адъютантом, польским графом Жилинским. Жилинский, воспитанный в Париже поляк, был богат, страстно любил французов, и почти каждый день во время пребывания в Тильзите, к Жилинскому и Борису собирались на обеды и завтраки французские офицеры из гвардии и главного французского штаба.
24 го июня вечером, граф Жилинский, сожитель Бориса, устроил для своих знакомых французов ужин. На ужине этом был почетный гость, один адъютант Наполеона, несколько офицеров французской гвардии и молодой мальчик старой аристократической французской фамилии, паж Наполеона. В этот самый день Ростов, пользуясь темнотой, чтобы не быть узнанным, в статском платье, приехал в Тильзит и вошел в квартиру Жилинского и Бориса.
В Ростове, также как и во всей армии, из которой он приехал, еще далеко не совершился в отношении Наполеона и французов, из врагов сделавшихся друзьями, тот переворот, который произошел в главной квартире и в Борисе. Все еще продолжали в армии испытывать прежнее смешанное чувство злобы, презрения и страха к Бонапарте и французам. Еще недавно Ростов, разговаривая с Платовским казачьим офицером, спорил о том, что ежели бы Наполеон был взят в плен, с ним обратились бы не как с государем, а как с преступником. Еще недавно на дороге, встретившись с французским раненым полковником, Ростов разгорячился, доказывая ему, что не может быть мира между законным государем и преступником Бонапарте. Поэтому Ростова странно поразил в квартире Бориса вид французских офицеров в тех самых мундирах, на которые он привык совсем иначе смотреть из фланкерской цепи. Как только он увидал высунувшегося из двери французского офицера, это чувство войны, враждебности, которое он всегда испытывал при виде неприятеля, вдруг обхватило его. Он остановился на пороге и по русски спросил, тут ли живет Друбецкой. Борис, заслышав чужой голос в передней, вышел к нему навстречу. Лицо его в первую минуту, когда он узнал Ростова, выразило досаду.
– Ах это ты, очень рад, очень рад тебя видеть, – сказал он однако, улыбаясь и подвигаясь к нему. Но Ростов заметил первое его движение.
– Я не во время кажется, – сказал он, – я бы не приехал, но мне дело есть, – сказал он холодно…
– Нет, я только удивляюсь, как ты из полка приехал. – «Dans un moment je suis a vous», [Сию минуту я к твоим услугам,] – обратился он на голос звавшего его.
– Я вижу, что я не во время, – повторил Ростов.
Выражение досады уже исчезло на лице Бориса; видимо обдумав и решив, что ему делать, он с особенным спокойствием взял его за обе руки и повел в соседнюю комнату. Глаза Бориса, спокойно и твердо глядевшие на Ростова, были как будто застланы чем то, как будто какая то заслонка – синие очки общежития – были надеты на них. Так казалось Ростову.
– Ах полно, пожалуйста, можешь ли ты быть не во время, – сказал Борис. – Борис ввел его в комнату, где был накрыт ужин, познакомил с гостями, назвав его и объяснив, что он был не статский, но гусарский офицер, его старый приятель. – Граф Жилинский, le comte N.N., le capitaine S.S., [граф Н.Н., капитан С.С.] – называл он гостей. Ростов нахмуренно глядел на французов, неохотно раскланивался и молчал.
Жилинский, видимо, не радостно принял это новое русское лицо в свой кружок и ничего не сказал Ростову. Борис, казалось, не замечал происшедшего стеснения от нового лица и с тем же приятным спокойствием и застланностью в глазах, с которыми он встретил Ростова, старался оживить разговор. Один из французов обратился с обыкновенной французской учтивостью к упорно молчавшему Ростову и сказал ему, что вероятно для того, чтобы увидать императора, он приехал в Тильзит.
– Нет, у меня есть дело, – коротко ответил Ростов.
Ростов сделался не в духе тотчас же после того, как он заметил неудовольствие на лице Бориса, и, как всегда бывает с людьми, которые не в духе, ему казалось, что все неприязненно смотрят на него и что всем он мешает. И действительно он мешал всем и один оставался вне вновь завязавшегося общего разговора. «И зачем он сидит тут?» говорили взгляды, которые бросали на него гости. Он встал и подошел к Борису.
– Однако я тебя стесняю, – сказал он ему тихо, – пойдем, поговорим о деле, и я уйду.
– Да нет, нисколько, сказал Борис. А ежели ты устал, пойдем в мою комнатку и ложись отдохни.
– И в самом деле…
Они вошли в маленькую комнатку, где спал Борис. Ростов, не садясь, тотчас же с раздраженьем – как будто Борис был в чем нибудь виноват перед ним – начал ему рассказывать дело Денисова, спрашивая, хочет ли и может ли он просить о Денисове через своего генерала у государя и через него передать письмо. Когда они остались вдвоем, Ростов в первый раз убедился, что ему неловко было смотреть в глаза Борису. Борис заложив ногу на ногу и поглаживая левой рукой тонкие пальцы правой руки, слушал Ростова, как слушает генерал доклад подчиненного, то глядя в сторону, то с тою же застланностию во взгляде прямо глядя в глаза Ростову. Ростову всякий раз при этом становилось неловко и он опускал глаза.
– Я слыхал про такого рода дела и знаю, что Государь очень строг в этих случаях. Я думаю, надо бы не доводить до Его Величества. По моему, лучше бы прямо просить корпусного командира… Но вообще я думаю…
– Так ты ничего не хочешь сделать, так и скажи! – закричал почти Ростов, не глядя в глаза Борису.
Борис улыбнулся: – Напротив, я сделаю, что могу, только я думал…
В это время в двери послышался голос Жилинского, звавший Бориса.
– Ну иди, иди, иди… – сказал Ростов и отказавшись от ужина, и оставшись один в маленькой комнатке, он долго ходил в ней взад и вперед, и слушал веселый французский говор из соседней комнаты.


Ростов приехал в Тильзит в день, менее всего удобный для ходатайства за Денисова. Самому ему нельзя было итти к дежурному генералу, так как он был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, а Борис, ежели даже и хотел, не мог сделать этого на другой день после приезда Ростова. В этот день, 27 го июня, были подписаны первые условия мира. Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1 й степени, и в этот день был назначен обед Преображенскому батальону, который давал ему батальон французской гвардии. Государи должны были присутствовать на этом банкете.
Ростову было так неловко и неприятно с Борисом, что, когда после ужина Борис заглянул к нему, он притворился спящим и на другой день рано утром, стараясь не видеть его, ушел из дома. Во фраке и круглой шляпе Николай бродил по городу, разглядывая французов и их мундиры, разглядывая улицы и дома, где жили русский и французский императоры. На площади он видел расставляемые столы и приготовления к обеду, на улицах видел перекинутые драпировки с знаменами русских и французских цветов и огромные вензеля А. и N. В окнах домов были тоже знамена и вензеля.
«Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело решенное – думал Николай – между нами всё кончено, но я не уеду отсюда, не сделав всё, что могу для Денисова и главное не передав письма государю. Государю?!… Он тут!» думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром.
У дома этого стояли верховые лошади и съезжалась свита, видимо приготовляясь к выезду государя.
«Всякую минуту я могу увидать его, – думал Ростов. Если бы только я мог прямо передать ему письмо и сказать всё, неужели меня бы арестовали за фрак? Не может быть! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он всё понимает, всё знает. Кто же может быть справедливее и великодушнее его? Ну, да ежели бы меня и арестовали бы за то, что я здесь, что ж за беда?» думал он, глядя на офицера, всходившего в дом, занимаемый государем. «Ведь вот всходят же. – Э! всё вздор. Пойду и подам сам письмо государю: тем хуже будет для Друбецкого, который довел меня до этого». И вдруг, с решительностью, которой он сам не ждал от себя, Ростов, ощупав письмо в кармане, пошел прямо к дому, занимаемому государем.
«Нет, теперь уже не упущу случая, как после Аустерлица, думал он, ожидая всякую секунду встретить государя и чувствуя прилив крови к сердцу при этой мысли. Упаду в ноги и буду просить его. Он поднимет, выслушает и еще поблагодарит меня». «Я счастлив, когда могу сделать добро, но исправить несправедливость есть величайшее счастье», воображал Ростов слова, которые скажет ему государь. И он пошел мимо любопытно смотревших на него, на крыльцо занимаемого государем дома.
С крыльца широкая лестница вела прямо наверх; направо видна была затворенная дверь. Внизу под лестницей была дверь в нижний этаж.
– Кого вам? – спросил кто то.
– Подать письмо, просьбу его величеству, – сказал Николай с дрожанием голоса.
– Просьба – к дежурному, пожалуйте сюда (ему указали на дверь внизу). Только не примут.
Услыхав этот равнодушный голос, Ростов испугался того, что он делал; мысль встретить всякую минуту государя так соблазнительна и оттого так страшна была для него, что он готов был бежать, но камер фурьер, встретивший его, отворил ему дверь в дежурную и Ростов вошел.
Невысокий полный человек лет 30, в белых панталонах, ботфортах и в одной, видно только что надетой, батистовой рубашке, стоял в этой комнате; камердинер застегивал ему сзади шитые шелком прекрасные новые помочи, которые почему то заметил Ростов. Человек этот разговаривал с кем то бывшим в другой комнате.
– Bien faite et la beaute du diable, [Хорошо сложена и красота молодости,] – говорил этот человек и увидав Ростова перестал говорить и нахмурился.
– Что вам угодно? Просьба?…
– Qu'est ce que c'est? [Что это?] – спросил кто то из другой комнаты.
– Encore un petitionnaire, [Еще один проситель,] – отвечал человек в помочах.
– Скажите ему, что после. Сейчас выйдет, надо ехать.
– После, после, завтра. Поздно…
Ростов повернулся и хотел выйти, но человек в помочах остановил его.
– От кого? Вы кто?
– От майора Денисова, – отвечал Ростов.
– Вы кто? офицер?
– Поручик, граф Ростов.
– Какая смелость! По команде подайте. А сами идите, идите… – И он стал надевать подаваемый камердинером мундир.
Ростов вышел опять в сени и заметил, что на крыльце было уже много офицеров и генералов в полной парадной форме, мимо которых ему надо было пройти.
Проклиная свою смелость, замирая от мысли, что всякую минуту он может встретить государя и при нем быть осрамлен и выслан под арест, понимая вполне всю неприличность своего поступка и раскаиваясь в нем, Ростов, опустив глаза, пробирался вон из дома, окруженного толпой блестящей свиты, когда чей то знакомый голос окликнул его и чья то рука остановила его.
– Вы, батюшка, что тут делаете во фраке? – спросил его басистый голос.
Это был кавалерийский генерал, в эту кампанию заслуживший особенную милость государя, бывший начальник дивизии, в которой служил Ростов.
Ростов испуганно начал оправдываться, но увидав добродушно шутливое лицо генерала, отойдя к стороне, взволнованным голосом передал ему всё дело, прося заступиться за известного генералу Денисова. Генерал выслушав Ростова серьезно покачал головой.
– Жалко, жалко молодца; давай письмо.
Едва Ростов успел передать письмо и рассказать всё дело Денисова, как с лестницы застучали быстрые шаги со шпорами и генерал, отойдя от него, подвинулся к крыльцу. Господа свиты государя сбежали с лестницы и пошли к лошадям. Берейтор Эне, тот самый, который был в Аустерлице, подвел лошадь государя, и на лестнице послышался легкий скрип шагов, которые сейчас узнал Ростов. Забыв опасность быть узнанным, Ростов подвинулся с несколькими любопытными из жителей к самому крыльцу и опять, после двух лет, он увидал те же обожаемые им черты, то же лицо, тот же взгляд, ту же походку, то же соединение величия и кротости… И чувство восторга и любви к государю с прежнею силою воскресло в душе Ростова. Государь в Преображенском мундире, в белых лосинах и высоких ботфортах, с звездой, которую не знал Ростов (это была legion d'honneur) [звезда почетного легиона] вышел на крыльцо, держа шляпу под рукой и надевая перчатку. Он остановился, оглядываясь и всё освещая вокруг себя своим взглядом. Кое кому из генералов он сказал несколько слов. Он узнал тоже бывшего начальника дивизии Ростова, улыбнулся ему и подозвал его к себе.