Хроника Второй мировой войны/Ноябрь 1939 года

1 ноября 1939 года (среда). 62-й день войны

Пятая сессия Верховного Совета СССР. Принятие Западной Украины и Западной Белоруссии в состав Союза Советских Социалистических Республик и воссоединение их с Украинской и Белорусской ССР.

3 ноября 1939 года (пятница). 64-й день войны

Советское и Германское правительства подписывают соглашение о переселении немецкого населения (нем. Volksdeutsche) из Западной Украины, а также украинцев, белорусов, русских и русинов из Генерал-губернаторства.
США отменяют запрет на вывоз оружия.

4 ноября 1939 года (суббота). 65-й день войны

Принятие конгрессом США поправки к закону о нейтралитете, допускающей продажу воюющим странам оружия и военных материалов при условии его вывоза на собственных судах этих стран.

6 ноября 1939 года (понедельник). 67-й день войны

Весь преподавательский состав университета в Кракове направлен в концентрационный лагерь

7 ноября 1939 года (вторник). 68-й день войны

Посреднические мирные предложения бельгийского короля и нидерландской королевы к Германии, Франции и Великобритании.
Из-за погоды намечавшийся ранее переход в наступление немецких войск перенесён с 12 на 15 ноября.

8 ноября 1939 года (среда). 69-й день войны

Иоганн Георг Эльзер совершает неудачную попытку убить Гитлера. Заключённый в лагерь Дахау, Эльзер был там убит 9 апреля 1945 г.

11 ноября 1939 года (суббота). 72-й день войны

Визит в Лондон премьер-министров доминионов Великобритании для координации военных усилий империи.
Генерал-губернатор Ганс Франк отдаёт распоряжение о расстреле всех жителей домов, на которых появлялись плакаты, напоминающие о дне восстановления Польского государства 11 ноября 1918 года

Финская народная армия. С 11 ноября 1939 началось формирование первого корпуса «Финской народной армии» (первоначально 106-я горнострелковая дивизия), который укомплектовывался финнами и карелами (советскими гражданами), служившими в войсках Ленинградского военного округа.

13 ноября 1939 года (понедельник). 74-й день войны

Прекращение советско-финских переговоров.

16 ноября 1939 года (четверг). 77-й день войны

Генерал фельдмаршал Геринг приказывает усилить привлечение польской рабочей силы для работы в Германии

17 ноября 1939 года (пятница). 78-й день войны

В оперативной директиве НКО СССР № 0205/оп, от 17 ноября 1939 года, направленной Военному Совету ЛВО, содержались так же и указания командованию 7-й армии.

Утверждение верховным советом союзников плана «Диль».

18 ноября 1939 года (суббота). 79-й день войны

Генерал Бласковиц докладывает Гитлеру о зверствах полиции и зондеркоманд СС в Польше
Евреи области Кракова должны с 1 ноября носить отличительную звезду Давида.
При следовании через Канал голландский пассажирский корабль подрывается на мине. 84 человека погибли.

20 ноября 1939 года (понедельник). 81-й день войны

Директива Политического управления Красной Армии о воспитательной работе и политических занятиях с красноармейцами и младшими командирами в 1939/40 учебном году.

21 ноября 1939 года (вторник). 82-й день войны

Военный Совет ЛВО в своей директиве за № 4717сс/ов, от 21 ноября 1939 года, поставил боевые задачи 7, 8, 9 и 14 армиям и предупредил, что переход в наступление будет произведён только по получению особого приказа.

У берегов Шотландии у залива Фирт оф форт получает тяжёлые повреждения от взрыва на мине крейсер «Белфаст»
В своих переговорах с Финляндией Советское правительство предлагало в обмен на территорию Карельского Перешейка и право аренды полуострова Ханко для организации там военной базы значительно большую территорию в центральной Карелии. Финское правительство отказалось, и Молотов обозвал его «гороховыми шутами».

26 ноября 1939 года (воскресение). 87-й день войны

Советское правительство вручило Финляндии ноту протеста против якобы совершенного с финской стороны обстрела советской пограничной заставы около Майнила. Но финское правительство сообщило, что в данном месте не имелось орудий, пригодных для такого обстрела. Кроме того, по данным финской звукометрической разведки стрельба велась с Советской территории из района Сертолова и Черной речки, где недалеко от Ленинграда располагались крупные контингенты Красной Армии. Тем не менее, финны предложили созвать компетентную комиссию для расследования пограничного инцидента.

Финская народная армия. К 26 ноября в корпусе насчитывалось 13 405 человек.

27 ноября 1939 года (понедельник). 88-й день войны

Король Англии Георг VI подписывает декрет о запрете экспорта в Германию. Это мероприятие поддерживает и Франция

29 ноября 1939 года (среда). 90-й день войны

Советский Союз разрывает дипломатические отношения с Финляндией.

Инцидент в Алакуртти. По мнению некоторых авторов ночью 29 ноября 1939 года около пограничной станции Саллы Алакуртти советский военный оркестр в полном параде исполнял «Интернационал» и ещё некоторые военные песни, чем приводил в недоумение финнов.

Война. После разрыва дипломатических отношений правительство Финляндии начало эвакуацию населения из приграничных областей, в основном с Карельского перешейка и Северного Приладожья. Основная часть населения собиралась в период 29 ноября — 4 декабря.

30 ноября 1939 года (четверг). 91-й день войны

Финский президент провозглашает состояние войны с Советским Союзом. Начинается советско-финская война (30 ноября 1939 года — 12 марта 1940 года)

Начало боёв. Первым этапом войны обычно считают период с 30 ноября 1939 года по 10 февраля 1940 года. На этом этапе велось наступление частей Красной армии на территории от Финского залива до берегов Баренцева моря.

Группировка советских войск состояла из 7-й, 8-й, 9-й и 14-й армий. 7-я армия наступала на Карельском перешейке, 8-я — севернее Ладожского озера, 9-я — в северной и средней Карелии, 14-я — в Петсамо.

Наступлению 7-й армии на Карельском перешейке противостояла Армия перешейка (Kannaksen armeija) под командованием Хуго Эстермана. Для советских войск эти бои стали наиболее тяжёлыми и кровопролитными. Советское командование имело лишь «отрывочные агентурные данные о бетонных полосах укреплений на Карельском перешейке». В результате этого выделенные силы для прорыва «линии Маннергейма» оказались совершенно недостаточными. Войска оказались полностью неготовыми для преодоления линии ДОТов и ДЗОТов. В частности, было мало крупнокалиберной артиллерии, необходимой для уничтожения ДОТов.

С началом операции (Зимней войны) 7-я армия в 8 часов 30 минут 30 ноября 1939 года после 30-ти минутной артиллерийской подготовки начала наступление, перейдя государственную границу СССР с Финляндией на Карельском перешейке, в полосе 110 км, имея в своем составе 169 000 человек личного состава (л/с), 1286 орудий и 1490 танков.

К 30 ноября 1939 г. из числа личного состава войск Карельского УР (пятнадцать отдельных пулемётно-артиллерийских батальонов) был сформирован отдельный отряд Карельского УР, который в составе 19-го стрелкового корпуса 7-й армии принял активное участие в боевых действиях на Карельском перешейке.

30 ноября 1939 года 70-я стрелковая дивизия 19-го стрелкового корпуса пересекла границу Финляндии и атаковала финские войска в направлении Терийоки (Зеленогорск) — Терваполтто — Пухтола (Решетниково) — Райвола (Рощино) — Мустамяки (Горьковское) — Каннельярви — Лоунатйоки (Заходское) — Перкъярви (Кирилловское) — Бобочино (Каменка) — Ойнола (Луговое)- Сеппяля (Камышевка). В ходе первого этапа военных действий бойцы дивизии показывали более высокую, по сравнению с другими частями, тактическую выучку, успешно взаимодействуя с танковымим подразделениями. В середине декабря дивизия вышла к Кархульскому узлу линии Маннергейма западнее Суммы, расположившись в районе озера Куолема-ярви (Пионерское), где безуспешно пыталась прорвать оборону противника.

С финской стороны советской 7-й армии противостояла Армия «Перешеек» под командованием генерал-лейтенанта Х. Эстерона общей численностью л/с 133 000 человек с 349 полевыми и противотанковыми орудиями, 32 танками и 36 самолётами непосредственной поддержки.

30 ноября 1939 года командующий 7-й армией командарм 2-го ранга В. Ф. Яковлев располагал двумя стрелковыми и одним танковым корпусом. Корпуса должны были наступать по двум стратегически важным направлениям: выборгскому и кексгольмскому. 19-й стрелковый корпус комдива Старикова (24, 138, 70-я стрелковые дивизии, 20-я танковая бригада) наступал на Выборг. Корпус был усилен двумя гаубично-артиллерийскими полками и одним корпусным артиллерийским полком. 50-й стрелковый корпус комдива Гореленко (142-я и 90-я стрелковые дивизии, 35-я легкотанковая бригада) при поддержке двух приданных полков РГК наступал на Кякисалми.

— Оболганная победа Сталина. Штурм линии Манергейма.

К началу войны с Финляндией войска (соединения и части) 8-й армии дислоцировались севернее Ладожского озера. Управление 8-й армии и армейский узел связи располагались в городе Петрозаводск. Тыловые части и армейские учреждения базировались на станциях Петрозаводск и Лодейное Поле Кировской железной дороги. В общей сложности численность войск составляла около 71 000 человек личного состава.

Битва при Суомуссалми. Сражение на Раатской дороге. 30 ноября 1939 года 163-я стрелковая дивизия под командованием комбрига Зеленцова, наступавшая из района посёлка Ухта (с 1963 года - Калевала), пересекла границу между СССР и Финляндией и стала продвигаться на юго-запад, в направлении Суомуссалми. Противостоял ей только 15-й пограничный батальон. При явном несоответствии сил финнам приходилось во многом полагаться на выучку своих бойцов.

Битва при Петсамо. К вечеру 30 ноября 1939 года части 14-й армии заняли западную часть полуостровов Рыбачий и Средний, и начали продвижение к Петсамо и Лиинахамари. Перед 104-й горнострелковой дивизией была поставлена задача с рубежа реки Титовка овладеть районом Луостари во взаимодействии с 95-м стрелковым полком 14-й дивизии и 58-м стрелковым полком 52-й дивизии, наступавшими с полуострова Рыбачий. После этого соединения 14-й армии должны были продвигаться на юг, чтобы содействовать наступлению 9-й армии и попытаться взять противника в клещи.

Алакуртти. 30 ноября 1939 года село было сожжено отступающими финскими войсками, жители предварительно были эвакуированы в район Салла.

Отрывок, характеризующий Хроника Второй мировой войны/Ноябрь 1939 года

– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.