Хроника Евсевия

Хроника — написанный в начале IV века фундаментальный труд Евсевия Кесарийского, суммировавший данные античной хронографии, объединивший её с библейской и ставший основой многих средневековых хроник. Полноценный текст сохранился только в армянском переводе. Возможно, самое раннее произведение Евсевия.

Автор и время создания

Евсевий Кесарийский (лат. Eusebius Caesariensis) — епископ Кесарийский, родился, вероятно, в Кесарии Палестинской в 60-х гг. III в.

Он получил солидное образование у пресвитера Памфила, чьё имя в знак глубокого уважения к своему учителю он впоследствии добавил к своему собственному. Евсевий принимал участие в сборе и систематизации раннехристианских и других авторов для библиотеки, основанной Памфилом в Кесарии. Идентифицируя и корректируя рукописи, готовя справочные пособия, к которым, возможно, относилась его «Хроника», он превратился из простого архивариуса в архивариуса-исследователя. Такой «кабинетный» образ жизни, позволявший Евсевию спокойно заниматься литературной деятельностью и расширять свои знания, продолжался до самого начала IV в.

Эдикт императора Диоклетиана от 23 февраля 303 г., открывший полосу антихристианских гонений, резко изменил судьбу кесарийского затворника. Для него настало время скитаний по Палестине, Египту и Финикии, когда он оказался свидетелем жестоких расправ над своими единоверцами. В течение нескольких лет Евсевий разделял с Памфилом тюремное заключение в Кесарии, и там же пережил мученическую смерть учителя и покровителя. После прекращения гонений в 311 г. он перебрался в Тир, где был посвящён в сан предстоятеля кесарийской церкви. Евсевий Кесарийский скончался в 339 г., немного не дожив до своего восьмидесятилетия.

Общая характеристика

В первой её части, «Хронографии», даётся сжатый обзор истории ряда древних народов, включая списки царей и продолжительности их правления. Вторая часть, «Хронологические каноны», представляет собой сборник синхронических таблиц основных событий истории от библейского Авраама до 325 г. Из-за противоречий между датировкой библейских событий в еврейском тексте и Септуагинте Евсевий начал изложение лишь с Авраама, отметив, что дата сотворения мира в различных версиях Библии различается.

В этом труде Евсевий, опираясь на более ранних авторов, разработал хронологию истории, ориентированную на передачу её универсального характера и смысла. «Хроника» — это одновременно и историческое, и теологическое сочинение, ибо главной её задачей было доказать на исторических фактах древность и основанный на ней авторитет Ветхого Завета. Заслуга Евсевия в том, что он попытался упорядочить по времени основные исторические события всемирной истории.

Древние греки представляли историю не как последовательное течение времени, а как сосуд времени, откуда факты и события извлекались по мере необходимости. Античные документальные источники не утруждали себя абсолютным летоисчислением в годах, временная привязка осуществлялась по правлению царей. Надписи обычно составлялись так: такое-то событие произошло в такой-то год правления данного государя, или консульства таких-то лиц в Древнем Риме. В античном мире не было единого начала отсчёта лет, каждый город в Греции имел собственный календарь и даже месяцы считались по разному.

Источники

Евсевий использовал несколько предшествующих ему хроник, причём нередко сообщал об одном и то же событии под несколькими годами, не видя способов разрешить противоречия в источниках (это касалось особенно мифологической эпохи, см. Хронология древнегреческих мифов).

Использовав списки царей (включая мифических), древнейших афинских архонтов и победителей Олимпиад, Евсевий, следуя за своими предшественниками, смог расположить историю древних государств, а также некоторые события истории культуры (включая времена жизни поэтов) по временной шкале.

Евсевий указывает следующие основные источники своего труда:

• Библейские тексты согласно иудеям, самаритянам и Септуагинте.
• Александр Полигистор, использовавший сочинение Бероса — по истории халдейских царей.
• Абиден — по истории «халдейских» царей, царей Ассирии.
• Манефон — цари Египта.
• Кефалион — цари Ассирии, Мидии, Лидии и Персии.
• Диодор Сицилийский — цари Ассирии, Коринфа, Спарты, Македонии, Альба-Лонги и Рима.
• Флегонт из Тралл, у которого заимствован список победителей 229 олимпиад (до 137 года); и Кассий Лонгин, составивший такой список для 228 олимпиад. Евсевий указывает, что смог найти только список олимпиоников, доведённый до 249 Олимпиады (217 год н. э.), вероятно, заимствовав его у Юлия Африкана.
• Кастор Родосский — цари Ассирии, Сикиона, Аргоса, цари, пожизненные и десятилетние архонты Афин, римские цари, список консулов.
• Таллос — лишь общая ссылка на него.
• Порфирий Тирский, ссылающийся на Аполлодора — о древнейших временах и о царях Македонии.
• Иосиф Флавий — цари Вавилона. Из Иосифа Евсевий берёт цитаты из трудов Менандра и Дия о финикийских царях.
• Дионисий Галикарнасский — о древнейшей истории римлян.
• Аристодем Элейский и Каллимах — в вопросе о времени начала Олимпиад.

Не претендуя на полноту изложения и абсолютную достоверность, Хроника Евсевия тем не менее остаётся ценным источником исторических фактов и документов, оригиналы которых безвозвратно утеряны.

Последующая традиция

Оригинал Хроники на греческом языке утерян, но обе части сохранены в переводе на армянский, сделанном в VI веке, хотя дошедший до нас манускрипт датируется XII—XIII в.

В 1787 г. манускрипт был обнаружен в Иерусалиме и переведён на латинский, а затем в конце XIX в. историки нашли более ранний манускрипт в Армении. Существует несколько переводов армянской версии, которые в целом совпадают с «Канонами», известными ранее в Европе по переводу св. Иеронима с греческого на латинский. Монах Иероним сделал перевод в 380 году в Константинополе.

Значительные извлечения из «Хронографии» были также сохранены более поздними авторами, особенно византийским епископом IX в. Георгием Синкеллом.

«Хроника» переводилась на русский язык лишь частично, часть, посвящённая римской эпохе, опубликована в переводе с латинского.

В настоящее время (2009) готовится к печати новый русский перевод «Хроники».

Ссылки

На иностранных языках

• [www.archive.org/details/thesaurustemporu00euse «Хроника Евсевия» в издании Скалигера (Амстердам, 1658. 1532 p.)]
• [www.attalus.org/translate/eusebius.html Eusebius: Chronicle ] на сайте attalus.org. Вводная часть сочинения (p. 1-295 по изданию Schoene-Petermann)
• [www.tertullian.org/fathers/jerome_chronicle_02_part1.htm Chronicle], part1 (pp. 16-187), by Jerome. Хронологические каноны Евсевия в переводе Иеронима от 2016 до 523 гг. до н. э.
• [www.tertullian.org/fathers/jerome_chronicle_03_part2.htm Chronicle], part2 (pp. 188-332), by Jerome. Хронологические каноны Евсевия в переводе Иеронима от 520 до н. э. до 379 г.

Историография

• [www.newadvent.org/cathen/05616a.htm Catholic Encyclopedia article]
• [www.bogoslov.ru/text/364168.html Ващева И. Ю. Проблема хронологии и «Церковные истории» IV—VII веков]: доклад на Международной научной конференции «Время в координатах истории». Москва, 29-30 октября 2008 года.
• Ващева И. Ю. Евсевий Кесарийский и проблема христианской историографии // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. Серия История. Выпуск 1. Н. Новгород, 2002. С. 5-12.
• Richard W. Burgess, Witold Witakowski. Studies in Eusebian and post-Eusebian chronography. 1999. ([books.google.ru/books?id=9R_CGC9wL9MC&printsec=frontcover&source=gbs_navlinks_s#v=onepage&q=&f=false частичный просмотр на Гуглбукс]

Отрывок, характеризующий Хроника Евсевия

По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.