Хрустальная ночь

Хрустальная ночь
Разбитые витрины
Место	Нацистская Германия и Австрия
Дата	9—10 ноября 1938 года
Нападавшие	штурмовики СА гражданские лица из числа немцев

Хруста́льная ночь, или Ночь разбитых витрин (нем.  Novemberpogrome 1938, (Reichs-)Kristallnacht) — погром (серия скоординированных атак) против евреев во всей нацистской Германии и части Австрии 9—10 ноября 1938 года, осуществлённый военизированными отрядами СА и гражданскими лицами. Полиция самоустранилась от препятствования этим событиям. Нападения привели к тому, что улицы были покрыты осколками стекла из окон принадлежавших евреям магазинов, зданий и синагог.

Поводом для нападения было убийство 9 ноября немецкого дипломата Эрнста фом Рата польским евреем Гершелем Гриншпаном, жившим в Париже. После Хрустальной ночи последовало дальнейшее экономическое и политическое преследование евреев, и она рассматривается историками как часть расовой политики нацистской Германии и знаменует собой начало окончательного решения еврейского вопроса и Холокоста.

Предыстория

Важно понимать, что часть народа Германии были лютеранами.  Мартин Лютер написал в 1543 году, опубликованну в Виттенберге, книгу «О евреях и их лжи» (нем. Von den Juden und ihren Lügen) — памфлет против евреев. Однако духовный авторитет Лютера и его антисемитские высказывания были умело использованы нацистской пропагандой, что оказало значительное влияние на немецкое общество в период нацистской диктатуры в XX веке. В то же время лютеране Венгрии, Румынии, Дании и особенно Словакии и Норвегии обычно были наиболее активными участниками Сопротивления во всех его формах, в том числе, в укрывательстве и в организации эмиграции евреев, что, как правило, каралось нацистами жёстче, чем даже борьба против рейха и его сателлитов с оружием в руках.

Тот факт, что Хрустальная ночь 9 ноября 1938 года была в канун дня рождения Лютера, оказался быстро подхвачен верноподданными Гитлера. В частности, протестантский епископ Мартин Зассе писал в предисловии к брошюре «Долой их!: Мартин Лютер о евреях» следующее: «10 ноября, в день рождения Лютера, в Германии горят синагоги. […] В эти часы должен быть слышен голос немецкого пророка ХVI века, который начал по неведению как друг евреев, но затем, движимый своим знанием, опытом и побуждаемый реальностью, стал величайшим антисемитом своего времени, предостерёгшим свой народ против евреев»…"^[18].

Цитаты из «О евреях и их лжи» назидательным тоном зачитываются в пропагандистском фильме «Еврей Зюсс», снятом в нацистской Германии под личным руководством рейхсминистра пропаганды Геббельса для подготовки населения к ужесточению гонений на евреев.

Согласно данным всегерманской переписи населения, 16 июля 1933 года на территории Германии проживали 503 900 евреев, в том числе около 70 % в городах. 50 % всех евреев жили в 10 крупнейших городах Германии, включая Берлин (около 160 000), Франкфурт-на-Майне (около 26 000), Бреслау (около 20 000), Гамбург (около 17 000), Кельн (около 15 000), Ганновер (около 13 000) и Лейпциг (около 12 000). С самого начала гитлеровский режим развернул антиеврейскую политику. Начиная с 1933 года правительство Германии приняло ряд антиеврейских законов, ограничивающих права евреев Германии зарабатывать себе на жизнь, пользоваться полными гражданскими правами и правом на образование, в том числе был принят Закон о восстановлении профессиональной гражданской службы, который запрещал евреям работать на государственной службе. В 1935 году были приняты Нюрнбергские расовые законы, лишившие немецких евреев гражданства и запрещавшие евреям вступать в отношения с немцами.

Результатом этих законов было исключение евреев из немецкой общественной и политической жизни. С момента прихода нацистов к власти до Хрустальной ночи Германию покинуло 213 тыс. евреев:

К 1938 году Германия «вступила в новую фазу радикальной антисемитской деятельности». Некоторые историки считают, что нацистское правительство готовило запланированную вспышку насилия против евреев и ждало соответствующей провокации, есть ряд свидетельств этого планирования в 1937 году. Немецкий историк Ганс Моммзен в 1997 году в интервью утверждал, что основным мотивом для погрома стало желание гауляйтеров из НСДАП захватить еврейское имущество и бизнес.

В августе 1938 года немецкие власти провели массовую депортацию из Германии евреев польского происхождения. Среди тысяч евреев, оказавшихся без средств к существованию на польско-немецкой границе, была семья Зенделя и Рифки Гриншпан, польских евреев, которые эмигрировали из Царства Польского в 1911 году и поселились в Ганновере. Их семнадцатилетний сын Гершель жил в это время в Париже с дядей. Гершель получил открытку от своей сестры из Польши, описывающую высылку семьи: «…Хотя нам не сказали, что случилось, но мы видели, что все уже решено. … Мы без гроша. Не могли бы вы с дядей прислать что-нибудь в Лодзь?» Он получил открытку 3 ноября 1938 года.

Ход событий

7 ноября 1938 года Гершель Гриншпан явился в германское посольство в Париже и пять раз выстрелил в третьего секретаря посольства Эрнста фом Рата. Гитлер отправил в Париж своего личного врача Карла Брандта, но спасти Эрнста фом Рата не удалось, и 9 ноября в 17:30 он скончался. Это убийство немецкие власти использовали как повод для организации массовых еврейских погромов в Германии и Австрии. В Германии была немедленно организована мощная пропагандистская кампания. 7 ноября вышел экстренный выпуск газеты Völkischer Beobachter, в котором содержались такие строки:

Германский народ сделал необходимые выводы из вашего преступления. Он не будет терпеть невыносимую ситуацию. Сотни тысяч евреев контролируют целые секторы в немецкой экономике, радуются в своих синагогах, в то время как их соплеменники в других государствах призывают к войне против Германии и убивают наших дипломатов

В ночь с 9 на 10 ноября, при поддержке нацистских властей, в десятках городов Германии (включая территорию Австрии и Судетской области) были организованы еврейские погромы. Первый погром ещё вечером 8 ноября произошёл в Бад-Херсфельде, где была подожжена синагога. Затем в тот же день еврейские лавки были разгромлены в Витценхаузене, Эшвеге, Фрицларе. 9 ноября высшее руководство Германии отмечало годовщину подавления Пивного путча, однако после сообщения о смерти в Париже тяжело раненного немецкого дипломата Геббельс заявил следующее:

Национал-социалистическая партия не унизится до организации выступлений против евреев. Но если на врагов рейха обрушится волна народного негодования, то ни полиция, ни армия не будут вмешиваться

В Берлине погромщики в гражданской одежде сожгли 9 из 12 синагог, при этом пожарные, как отмечается, не принимали участия в тушении пожаров. В австрийской Вене пострадало 42 синагоги, в немецком Франкфурте — 3, в Мюнхене, Висбадене, Дюссельдорфе, Карлсруэ — по 2, в Шпайере, Регенсбурге, Трире, Аугсбурге, Ахене, Бремене, Баден-Бадене, Вормсе, Кёльне, Лейпциге, Дортмунде, Кёнигсберге, Ганновере, Пфорцхайме — по одной.

Жертвы

По меньшей мере 91 еврей был убит в результате нападений. При этом треть погибших приходится на город Нюрнберг, 8 погибли в Галле. Ещё 30 тысяч арестованы и заключены в концлагеря. Этих данных придерживается агентство Би-Би-Си, тогда как Радио «Свобода» сообщает о 400 погибших евреях, а некоторые еврейские информ-агентства (Jewish News One) сообщают о 2,5 тыс. убитых.

Ущерб

Еврейские дома, больницы и школы были разграблены, нападающие разрушали здания кувалдами. Более 1000 синагог были сожжены, а более 7 000 принадлежавших евреям зданий и магазинов были разрушены или повреждены. Мартин Гилберт считает, что нет события в истории немецких евреев в период между 1933 и 1945 годами, так широко освещавшегося, как это, за счёт иностранных журналистов, работавших в Германии, и вызвавшего шок во всём мире. The Times писала в то время: «Нет такого иностранного изощрённого пропагандиста, очернявшего Германию, который смог бы превзойти в глазах всего мира рассказы о поджогах и избиениях, о мерзких нападениях на беззащитных и ни в чём не повинных людей, которые приходили из этой страны вчера».

Общий ущерб составил 25 млн рейхсмарок, из которых около 5 млн пришлось на разбитые витрины (отсюда второе название «Хрустальной ночи» — «Ночь разбитых витрин»). Затраты на восстановление ущерба и разбор остатков разрушенных синагог были возложены нацистскими властями на еврейские общины.

Инициаторы

Приказ о всеобщем еврейском погроме был отдан лично Гитлером, при организационном участии Геббельса, Гейдриха и Гиммлера. В Берлине важную роль в организации насилия сыграл начальник ОРПО Вольф-Генрих фон Хелльдорф, подключивший к погромам полицейские силы под предлогом «разоружения евреев».

Есть мнение, что Геббельс и Гиммлер организовали этот погром без ведома Гитлера, и он, узнав об этом, был недоволен и выговаривал им за эту акцию. Однако имперский руководитель прессы Отто Дитрих опровергает эту версию, утверждая, что именно Гитлер был инициатором «хрустальной ночи». Кроме того, Хайнц Хёне в своей книге «Чёрный орден СС» утверждал, что «Хрустальная ночь» стала для Гиммлера и Гейдриха полной неожиданностью.

Память

В память об этом событии 9 ноября ежегодно отмечается Международный день против фашизма, расизма и антисемитизма.

Упоминается в песне The Final Solution из альбома Coat of Arms шведской power-metal группы Sabaton.

Ссылки

• [www.eleven.co.il/article/14568 Хрустальная ночь] — статья из Электронной еврейской энциклопедии

См. также

• Ночь длинных ножей
• Варфоломеевская ночь

Отрывок, характеризующий Хрустальная ночь

– A celui qui s'est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l'avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.