Хуана I Безумная

Хуана I Безумная исп. Juana I la Loca<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Королева Кастилии и Леона
27 ноября 1504 — 12 апреля 1555
Предшественник:	Изабелла Кастильская
Преемник:	Карл V Габсбург
Королева Арагона
1516 — 1555
Предшественник:	Фердинанд II Католик
Преемник:	Карл I Габсбург
Рождение:	6 ноября 1479(1479-11-06) Толедо, Испания
Смерть:	12 апреля 1555(1555-04-12) (75 лет) Тордесильяс, Испания
Место погребения:	Королевская капелла в Гранаде
Род:	Трастамара
Отец:	Фердинанд II Арагонский
Мать:	Изабелла I Кастильская
Супруг:	Филипп I Красивый
Дети:	1. Элеонора Австрийская 2. Карл V 3. Изабелла Австрийская 4. Фердинанд I 5. Мария Венгерская 6. Екатерина Австрийская

Хуана I Безу́мная (исп. Juana I la Loca, Иоанна Безумная, 6 ноября 1479, Толедо, Испания — 12 апреля 1555, Тордесильяс, Испания) — королева Кастилии с 27 ноября 1504 года, номинально — до своей смерти в 1555 году. Супруга герцога Бургундского Филиппа Красивого, после его смерти, как считается, сошла с ума и была заключена в монастырь, и за неё правили её отец и старший сын.

Семья и вопрос престолонаследия

Хуана была дочерью католических монархов — Фердинанда II Арагонского и Изабеллы Кастильской, чей брак стал началом фактического объединения раздробленной Испании.

Несмотря на то, что Фердинанд и Изабелла имели 5 выживших детей, ситуация с наследием объединённой короны Кастилии и Арагона оставалась критической. Во-первых, мальчиком из них оказался только один — Хуан Астурийский. В число оставшихся 4 инфант входила Хуана и три её сестры. Одна из них — Екатерина Арагонская (Каталина), в политических целях была выдана замуж за Генриха VIII Английского. Две другие (Изабелла Астурийская и Мария Арагонская) стали поочередно первой и второй женами португальского короля Мануэла I. Хуана же в 1496 году была выдана замуж за эрцгерцога Филиппа Австрийского, сына императора Максимилиана.

Хуана-наследница

На следующий год (1497) неожиданно скончался её брат — инфант Хуан Астурийский. Возникла угроза монархической унии Кастилии и Арагона. После этого наследницей была избрана следующая по старшинству принцесса — Изабелла Астурийская. Но в 1498 году она скончалась во время родов. Рождённый ею младенец — Мигел (Мигель), короткое время был наследником трёх корон — отцовской португальской и обеих испанских. Но ребёнок умер в 1500 году. Следующей по старшинству оказывалась Хуана.

Так как её брак начинал приносить плоды (к 1500 году она родила уже двоих детей, в том числе одного мальчика), это гарантировало определённую стабильность в наследовании короны. Но когда в 1502 году Хуана с мужем приехала в Испанию из его нидерландских владений, королева Изабелла, её мать, убедилась, что слухи о нестабильном психическом состоянии дочери оказались правдой.

Завещание Изабеллы

В 1502 году Изабелла, королева Кастилии, мать Хуаны, составила завещание, согласно которому она назначала дочь своей единственной наследницей в Кастилии. Но особо оговаривала, что государством от имени дочери будет управлять и править её отец Фердинанд II, в том случае, если та окажется недееспособной. Зять, Филипп Австрийский, в последней воле Изабеллы упомянут не был.

Смерть матери и мужа

После смерти Изабеллы Кастильской в 1505 году кортесы, согласно вышеописанному документу, признали Хуану королевой Кастилии. Но её супруг Филипп объявил, что регентом новоиспечённой королевы будет всё-таки он, а не её отец Фердинанд. Таким образом, Филипп стал первым королём Кастилии из династии Габсбургов под именем Филипп I. Но не прошло и года, как осенью 1506 года Филипп заболел оспой и умер. Перед этим тесть успел обвинить его в том, что он держит Хуану в заключении и правит от её имени незаконно. Страна стояла на пороге войны. (Неожиданную смерть Филиппа связывали, в том числе, и с отравлением. Говорили, что приказ отдал Фердинанд).

После смерти обожаемого супруга королева впала в невменяемое состояние. Она ездила с его телом по Кастилии, не давала похоронить, и периодически вскрывала гроб, чтобы взглянуть на Филиппа.

В Кастилии воцарилась анархия. Король Фердинанд был спешно призван из Арагона, чтобы взять бразды правления в свои руки. Филиппа похоронили. А Хуану в 1509 году по распоряжению отца отправили в замок Тордесильяс под неусыпный надзор. Она оставалась там до 1555 года, оставшиеся 46 лет своей жизни. Её отец умер в 1516 году, после чего управлять Кастилией (и вдобавок и Арагоном) стал её сын Карлос (Карл V), будущий император. Хуана до самой смерти считалась законной королевой, о низложении её нигде официально не объявлялось. Впрочем, её имя старались не афишировать. После долгого затворнического существования она умерла в возрасте 75 лет.

Номинально, будучи королевой до своей смерти, она стала и долгое время оставалась старейшим по возрасту монархом Кастилии и Леона. Лишь в 2013 году этот рекорд был побит королём Испании Хуаном Карлосом I, который вскоре отрекся от престола в возрасте 76 лет.

Захоронена рядом с мужем и родителями в Королевской капелле в Гранаде.

Душевная болезнь Хуаны

Вопрос, в какой мере Хуана страдала настоящим сумасшествием, а в какой мере эти слухи были связаны с усилиями трёх мужчин, правивших от её имени (мужа, отца и сына), до настоящего времени окончательно не решен. Истина неизвестна. Письменные источники говорят следующее:

Характер

В девичестве Хуана отличалась замкнутым меланхоличным характером, предпочитала уединение. Замуж её выдали в 17 лет.

Жизнь в браке

Первая информация о нестабильности её состояния начала поступать после заключения брака с Филиппом Красивым в 1496 году. Пара жила в Нидерландах, двор отличался весельем и куртуазностью. Контраст с привычной мрачной религиозностью той жизни, к которой она привыкла в Испании, был необычен. Отмечали, что Хуана безумно влюбилась в собственного мужа, а он, первое время окружив молодую жену теплотой и лаской, вскоре вернулся к своим многочисленным любовницам.

Хуана ревновала. Кроме того, почти покинутая во враждебной атмосфере бургундского двора, лишённая компании соотечественниц, она чувствовала себя одинокой. Придворные относились к ней враждебно. Отмечались серьёзные вспышки ревности, истерики. Кроме того, по отношению к мужу она проявляла чрезмерную навязчивость. Он же начал её откровенно избегать. Нервические припадки случались часто. Хуана всю ночь могла кричать и стучать в стену.

В 1498 году её мать королева Изабелла послала в Нидерланды особого эмиссара, чтобы тот исследовал ситуацию, но Хуана отказалась отвечать на его вопросы. Вернувшись, посланник доложил Изабелле о меланхолии, несчастливом состоянии инфанты и отсутствии какого-либо влияния на политику.

Обострение ситуации

В Испанию летели донесения о странном поведении наследной принцессы. В 1501 году Хуана с мужем были призваны в Испанию, так как Хуана стала наследницей после смерти брата и сестры. В 1502 году Изабелла Кастильская составила особое завещание.

Филиппу при чопорном испанском дворе, где женщин прятали, стало скучно. После одного из скандалов в декабре 1502 года он практически сбежал на родину, к любимому бургундскому двору, оставив в очередной раз беременную жену в Испании. Узнав, что муж уехал, Хуана впала в бешенство и совершенно потеряла голову. Она рвалась вслед за супругом, намереваясь даже проехать через территории Франции, где в то время шла война. Мысль о том, что Филипп дома незамедлительно окружит себя роскошными красавицами, сводила её с ума. Состояние её было так тяжело, что мать была вынуждена поместить её под охраной в замок Ла Мота, где она наконец родила очередного ребёнка — Фердинанда.

Первоначально её не отпускали по состоянию здоровья, потом из-за нарушившегося сообщения из-за войны во Франции, наконец, родители стали просить наследную принцессу остаться и учиться править королевством. Но после очередного скандала, когда Хуана наговорила матери множество резких слов, ей дали уехать.

Она вернулась в Нидерланды в апреле 1504 года. Обнаружив, что Филипп действительно завёл себе фаворитку, Хуана обрезала той роскошные волосы. Муж ударил её по лицу и запер на несколько дней в комнате. Хуана впадала в истерику и объявляла голодовку. Придворных женщин при ней не осталось.

Критический пик

В 1505 г. она стала королевой Кастилии после смерти матери. По приказу Фердинанда кортесам были зачитаны донесения из Нидерландов: они позволяли сразу же показать, что одно из условий завещания Изабеллы выполнено, Хуана действительно умственно нестабильна, и за неё должен править регент. Но Филипп не собирался отдавать власть над страной тестю. Тот, кто контролировал Хуану, тот и должен был быть регентом. Внезапно Филипп умер.

Смерть мужа на следующий год, 25 сентября 1506 года сильно подействовала на Хуану:

• она не отходила от его тела;
• долгое время противилась похоронам;
• потом впала в сильную депрессию, с временными приступами бешенства, которые делали необходимым за ней постоянный надзор;
• была на последних месяцах беременности, что усугубляло её состояние;
• ездила с траурной процессией по стране и несколько раз приказывала вскрывать гроб, чтобы посмотреть на мужа (тут ей ставят диагноз некрофилия и некромания);
• безумно ревнуя даже мёртвое забальзамированное тело, она запрещала приближаться женщинам к процессии;
• она сторонилась общества и часто запиралась (тут говорят об агорафобии).

Колоритная легенда гласит, что она приказывала вскрывать гроб каждую ночь и обнимала забальзамированные останки любимого супруга. Тем не менее, историки утверждают, что гроб она приказала открыть первый раз лишь спустя 5 недель после смерти Филиппа, чтобы опровергнуть слухи о том, что его тело было похищено. Случилось это, когда гроб находился во временной гробнице в Бургосе.

Через некоторое время в Бургосе началась чума. Королева приказала двигаться в Торкемаду — это было по пути в Гранаду, город, где находилась усыпальница монархов, и куда она везла тело мужа. Когда шли приготовления к отъезду, гроб был открыт второй раз (с той же целью).

Процессия передвигалась исключительно по ночам — «так как бедной вдове, потерявшей солнце своей души, незачем показываться на свете дня»[www.macuquina.com/histories/joanna_juana.htm]. Дни Хуана проводила в монастырях. В женских монастырях она не останавливалась, любым женщинам приближаться к телу было запрещено. Однажды процессия по ошибке остановилась на ночлег в женском монастыре. Им пришлось спешно собираться и уезжать, как только оплошность была замечена.

В январе 1507 года она наконец разрешилась от бремени девочкой Екатериной в деревне Торкемада. Тогда гроб был открыт в третий раз, и Хуана снова посмотрела на останки любимого мужа.

В Торкемаде Хуана прожила несколько месяцев, никуда не отлучаясь. Получив известия, что её отец отплыл из Неаполя и готов принять власть, она приказала открыть гроб в четвёртый раз, напоследок. До Гранады она так и не доехала.

Другой элемент легенды — что Хуана ездила с гробом мужа по стране несколько лет (до 3). Это также преувеличение. Датировка и маршрут прослеживается достаточно чётко. Одна из версий гласит, что монахи могли внушить Хуане мысль, что Филипп может воскреснуть (существовало предсказание о принце, который сделает это через 14 лет после смерти). Таким образом, её желание не погребать его и обеспечить свободный доступ получает ещё одно объяснение.

Отец поместил её в Тордесильяс.

Жизнь в заточении

Родившаяся после смерти отца Екатерина Австрийская — инфанта Каталина, была оставлена матери. Хуана воспитывала Каталину в Тордесильяс. Когда будущая королева Португалии уже девушкой была забрана оттуда ко двору в преддверии подготовки брака, все отмечали её некоторую неадекватность.

Мать относилась к ребёнку, как к последнему, что осталось у неё от мужа. Она считала, что он говорит с ней посредством лепета младенца. Кровать девочки помещалась в алькове комнаты, попасть в который можно было лишь мимо Хуаны. Единственным развлечением ребёнка было смотреть в окно. Компанию Хуане составляли лишь две женщины. Забрать Каталину у истеричной матери было невозможно.

Когда в 1516 году после смерти Фердинанда новый король, её сын Карл, будущий император, приехал с сестрой Элеонорой навестить мать, он был поражён не только тем, насколько она пренебрегала гигиеной и комфортом для себя и для дочери, но также и тем какой образ жизни вела Хуана. Её обычной пищей был хлеб и сыр. Их оставляли у её двери. Она не допускала, чтобы кто-нибудь видел, как она ест. Карл сказал стражам: «мне кажется, самой нужной и необходимой вещью будет, чтобы никто не мог увидеть Её Величество. Потому что ничего хорошего из этого выйти не может».

Формулировка диагноза

• помимо некрофилии, которая достаточно спорна
• «типичная шизофрения»
• дурная наследственность (см. её бабка Изабелла Португальская, супруга короля Хуана II Кастильского, чья шизофрения сегодня подтверждается учёными). Черта у её потомков Габсбургов будет встречаться достаточно часто.

Подобные курьезы будут встречаться практически на всем протяжении существования рода Габсбургов, потомки которого будут сплошь и рядом плодами кровосмесительных браков между родственниками из различных ветвей этой династии. Неадекватность, врождённые отклонения и недостатки, которые являются следствием близкого родства между супругами, станут своего рода отличительной чертой Габсбургов. Хуана Безумная в лице истории стала лишь одним из первых членов династии, подверженных столь типичному душевному недугу.

Дети

Хуана родила шестерых детей:

1. Элеонора Австрийская (1498—1558)
2. Карлос (Карл V) (1500—1558)
3. Изабелла Австрийская (1501—1526)
4. Фернандо (Фердинанд I) (1503—1564)
5. Мария Венгерская (1505—1558)
6. Екатерина Австрийская (1507—1578)

• Joos van Cleve 003.jpg

  Элеонора,

• Emperor charles v.png

  Карлос (Карл V).

• Isabella of Spain Denmark.jpg

  Изабелла.

• Hans Bocksberger (I) - Emperor Ferdinand I - WGA02326.jpg

  Фердинанд I

• Krell, Hans - Mary of Habsburg - Bayerische Staatsgemäldesammlungen.jpg

  Мария.

• Infanta Caterina of Spain.jpg

  Екатерина.

Произведения искусства

• Портрет Хуаны, кисти Хуана Фландеса. 1496—1500. Вена, Музей Истории Искусства
• Подростковый портрет инфанты Хуаны. Мастер жития св. Иосифа, Вальядолид, музей скульптуры.
• Две боковые створки алтарного триптиха, изображают Хуану и Филиппа как донаторов [www.wga.hu/frames-e.html?/html/m/master/joseph/wings.html]. Мастер легенды Св. Иосифа (Jacob van Laethem?). Ок. 1505.
• Надгробие Хуаны и Филиппа в королевской капелле, Гранада. Скульптор — Bartolomé Ordóñez [www.wga.hu/frames-e.html?/html/o/ordonez/st_john.html], ок.1519.
• Часослов Хуаны Безумной в Британской Библиотеке [www.moleiro.com/base.php?p=LHJL/en].
• Гравюра, изображающая пожилую Хуану. (SUYDERHOEF, Jonas after Pieter SOUTMAN).

Хуана в искусстве

Фигура Хуаны привлекала артистов. Преимущественно, периода романтизма — благодаря её безответной любви, ревности и преданности.

В литературе

• Пьеса в четырёх актах Felipe el Hermoso (1845) — Eusebio Asquerino and Gregorio Romero.
• Пьеса La Locura de Amor (1855) — Manuel Tamayo y Baus.
• Пьеса «Santa Juana de Castilla» (1918) — Гальдос, Бенито Перес
• Роман El Pergamino de la Seducción (The Scroll of Seduction) (2005) — Gioconda Belli. Действие происходит в современности. Профессор зачаровывает юную студенку историей о Хуане, соблазняет её, в результате чего девушка воспринимает дух безумной королевы и её переживания. Таким образом, история показывается глазами современного человека.
• The Last Queen: A Novel of Juana La Loca — C.W. Gortner (На русском языке «Последняя королева»)

В музыке

• Опера «Донья Хуана Безумная» (исп. Doña Juana la Loca; 1890) — Эмилио Серрано.
• Опера «Сумасшедшая» (исп. La Loca; 1979) — Джанкарло Менотти.

В живописи

• Картина в стиле историзм Juana la Loca (1877) — Francisco Pradilla.
• Картина в стиле академизм Joanna the Mad with Philip I the Handsome — Louis Gallait.

В кинематографе

• Locura de amor (1909)
• Locura de amor (1948)
• Juana la loca… de vez en cuando (1983)
• Juana la Loca (2001) (в русском прокате «Безумие любви») — на основе пьесы «La Locura de Amor». Режиссёр — Висенте Аранда (исп. Vicente Aranda). В главной роли — Пилар Лопес де Айала. Фильм получил 12 номинаций на Los Premios Goya. Пилар Лопес де Айала получила награду в категории «Лучшая женская роль».
• Является одним из основных персонажей 3-го сезона испанского исторического телесериала «Изабелла»
• La corona partida (2016)

Ссылки

• [www.xs4all.nl/~kvenjb/madmonarchs/juana/juana_bio.htm Хуана Безумная на MadMonarchs]
• [www.godrules.net/library/calvin/76calvin_h12.htm Chapter about her in 'HISTORY OF THE REFORMATION IN EUROPE IN THE TIME OF CALVIN']
• [www.cervantesvirtual.com/servlet/SirveObras/02583063422470595209079/p0000004.htm#I_6_ The fabrication of History in the play «Santa Juana de Castilla»]

Королева Кастилии и Леона (Испании)
Предшественник Изабелла I	Королева Кастилии и Леона 1504 — номинально до 1555	Преемник Карл V

Отрывок, характеризующий Хуана I Безумная

– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.