Хуань-ди (династия Хань)

Лю Чжи
10-й Император эпохи Восточная Хань
Дата рождения:	132(0132)
Дата смерти:	168(0168)
Время царствования:	146—168
Предшественник:	Чжи-ди
Преемник:	Лин-ди
Варианты имени
Традиционное написание:	劉志
Упрощённое написание:	刘志
Пиньинь:	Liú Zhì
Посмертное имя:	Сяохуань-ди (孝桓帝)
Девиз правления:	Цзяньхэ (建和) 147—149 Хэпин (和平) 150 Юаньцзя (元嘉) 151—153 Юнсин (永興) 153—154 Юншоу (永壽) 155—158 Яньси (延熹) 158—167 Юнкан (永康) 167
Семья
Отец:	Лю И
Мать:	супруга Янь

Сяохуань-ди (кит. трад. 孝桓帝) или коротко Хуань-ди (кит. трад. 桓帝), личное имя Лю Чжи (кит. трад. 劉志, 132—168) — десятый император китайской династии Восточная Хань.

После смерти императора Чун-ди, отравленного могущественным чиновником Лян Цзи в 146, Лян Цзи по совету своей сестры, регентши вдовствующей императрицы Лян сделал четырнадцатилетнего Лю Чжи, который был обручён с его сестрой Лян Нюйин, императором. По прошествии нескольких лет император решил устранить жестокую семью Лян посредством евнухов. Император устранил Лян Цзи в 159, но это привело к господству евнухов в правительстве. Коррупция разрослась невероятно, и в 166 студенты университетов закрыли все учебные заведения и призвали императора наказать всех коррумпированных чиновников. Вместо того чтобы прислушаться, император Хуань приказал арестовать всех студентов, которые участвовали в акции. В целом, император Хуань рассматривался как император, который, имел некоторые способности, но ему не хватило мудрости в управлении своей империи, и его царствование в значительной мере послужило причиной падения Восточной династии Хань. Хоу Ханьшу (История династии Поздняя Хань) отметил одно римское посольство (возможно, Марк Аврелий), прибывшее в столицу Лоян в 166 и принятое императором.

Хуань-ди умер в 168 после 22 лет правления. Ему было 36.

Семья и восшествие на престол

Лю Чжи родился в 132 у Лю И (劉翼), князя Лиу, и его конкубины Янь Мин (匽明).

Лю И был сыном Лю Кая (劉開) принца Хэцзяня (он был внуком императора Чжана), и он первоначально стал князем Пинюаня как наследник своего двоюродного брата Лю Шэна (劉勝) от вдовствующей императрицы Дэн Суй, регента Ань-ди, которого впечатлили его способности. Это привело к слухам, о том что императрица Дэн желает заменить Ань-ди, своим кузеном — князем И. Дэн Суй умерла в 121, Ань-ди понизил в звании князя И. В правление Шунь-ди, князь Кай попросил передать часть его удела Лиу своему сыну, и Шунь-ди согласился. Так Лю И стал князем Лиу.

К 146 унаследовал отцовский титул, и женился на Лян Нюйин, младшей сестрой регентши Лянь На и жестокого и коррумпированного Верховного Маршала Лян Цзи. В этот год Лян Цзи разозлился на восьмилетнего Чжи-ди, который назвал его «высокомерным генералом» и убил молодого императора ядом. Чиновникам нравился кузен императора Лю Суань (劉蒜), князь Цинхэ, которого считали серьёзным и добродетельным человеком. (Его возраст неизвестен, но он был взрослым). Тем не менее, Лян Цзи не хотел уступить власть настоящему императору и он выбрал юного Лю Чжи, молодого мужа своей сестры. Лян Цзи решил, что сможет его контролировать и настоял на его коронации. Лю Чжи стал Хуань-ди.

Начало правления: под тенью Лян Цзи

После восшествия на престол Хуань-ди в возрасте 14 лет вдовствующая императрица Лян оставалась регентом. Тем не менее, её брат Лян Цзи получил больше полномочий, даже больше, чем вдовствующая императрица. Хуань-ди посмертно провозгласил своего отца и деда императорами, но поскольку Лян была регентом, он не мог провозгласить свою мать Янь Мин вдовствующей императрицей; он даже не мог дать ей титул супруги императора. (Жена его отца госпожа Ма была запоздало провозглашена императорской супругой в 148). В 147 он женился на вдовствующей императрице Лян и сестре Лян Цзи Лян Нюйин и сделал её императрицей. Всё происходило под контролем Ляна, но Хуань-ди не был полностью марионеткой и ему приходилось больше полагаться на евнухов.

В 147, Лян Цзи, вместе с евнухами Тан Хэном (唐衡) и Цзоу Гуанем (左悺), но с одобрения Хуань-ди, сфальсифицировали обвинение выдающихся чиновников Ли Гу (李固) и Ду Цяо (杜喬) в заговоре против императора и замене его князем Суанем. Ли и Ду были казнены, князь Суань был понижен до наместника и он совершил суицид.

В 150 императрица Лян заявила о уходе в отставку и передаче всех полномочий Хуань-ди. Годом позднее она умерла. Хуань-ди сразу провозгласил свою мать вдовствующей императрицей. Тем не менее, Лян Цзи остался могущественным — даже сильнее чем раньше, сестра его теперь не ограничивала. Его жестокость и коррумпированность возросли, все несогласные отступали под угрозой смерти. Он вытеснил своего скромного и миролюбивого брата Лян Буи (梁不疑) из правительства.

В 152 вдовствующая императрица Янь умерла. Поскольку Хуань-ди получил трон через побочное наследование, он не присутствовал на похоронах, но его брат Лю Ши (劉石), князь Пинъюаня, руководил похоронами.

В 153, разразился первый крупный конфликт между высшими чиновниками и евнухами, и многие предвидели это. Чжу Му (朱穆), губернатор провинции Цзи (сейчас центральный и северный Хэбэй) установил, что отец могущественного евнуха Чжао Чжуна (趙忠) был неправомерно похоронен в нефрите — такая честь принадлежала только членам императорской фамилии, и он начал расследование. Могила была эксгумирована, и нефритовый костюм был снят — это разгневало Чжао и Хуань-ди. Чжу был смещён со своего поста и приговорён к каторжным работам.

Переворот с целью смещения Лян Цзи

Прошли годы и Хуань-ди стал всё больше и больше недоволен контролем Лян Цзи над правительством, и разозлился на поведение императрицы Лян. Она вела роскошный образ жизни, тратила больше всех, и она была крайне ревнивой. У неё не было сына, и поэтому она не хотела чтобы у других супруг императора были сыновья, и если какая-нибудь наложница беременела, Лян могла найти способ убить её. Хуань-ди не мог противостоять её из-за силы Лян Цзи, но старался не вступать с ней в половые сношения. В 159 злая и депрессивная из-за своего несчастного брака, императрица Лин умерла.

Это привело к запуску цепи событий приведших к падению Лян Цзи. Лян, для того чтобы продолжить контролировать Хуань-ди, удочерил прекрасную кузину его жены (падчерица своего дяди Лян Цзи (梁紀 — не путать с Лян Цзи — 梁冀, по-китайски произносится иначе)), Дэн Mэннюй (鄧猛女), как свою собственную дочь, сменив её фамилию на Лян. Он и Сунь дали Лян Мэннюй Хуань-ди в жёны, и, после смерти Императрицы Лян, они надеялись что она станет настоящей Императрицей. Чтобы совершенно контролировать её, Лян Цзи планировал подстроить убийство её матери — госпожи Сюань (宣), он отправил убийц, но его планам помешал могущественный евнух Юань Шэ (袁赦), он был соседом госпожи Сюань.

Госпожа Сюань доложила об этом Хуань-ди, и он крайне разозлился. Он тайно договорился с евнухами Тан Хэном, Цзо Гуанем, Дань Чао (單超), Сюй Хуаном (徐璜), и Цзюй Юанем (具瑗) свергнуть Ляна — скрепили присягу на крови Даня. Лян Цзи имел некоторые подозрения относительно заговора и он решил сначала разобраться. Пять евнухов быстро прореагировали. Они добились публичного заявления Хуань-ди о снятии всех полномочий с Лян Цзи и мобилизовали имперскую гвардию, охранявшей дворец от возможной контратаки Ляня, и затем они окружили дом Ляна и заставили его сдаться. Лян и Сунь, не найдя способа сопротивляться, совершили самоубийство. Кланы Лянов и Суней (кроме брата Лян Цзи Ли Буи и Ляна Мэна (梁蒙), который незадолго до этого умер) были арестованы и перебиты. Огромное число чиновников было арестовано или уволено из-за дружбы с Лянем — так много, что правительство не работало некоторое время. Собственность Ляна и Суня была конфискована в казну, что позволило сократить налоги на 50 % для одного года. Народ встретил смерть Лян Цзи как праздник. Но на самом деле это не улучшило политическую ситуацию.

Позднее правление: господство евнухов

После смерти Лян Цзи Хуань-ди сделал Лян Мэннюй императрицей. Испытывая отвращение к её фамилии, император приказал ей взять фамилию Бо (薄). Позже он выяснил, что её настоящая фамилия была Дэн, и приказал вернуть ей старую фамилию.

Народ возлагал большие надежды на новое правительство, после смерти Лян Цзи. Тем не менее, опрокинув Лян Цзи с помощью пяти евнухов, Хуань-ди щедро наградил их и помогавших им: дал губернаторские посты и огромные полномочия. Далее, новоявленные евнухи-маркизы развели чудовищную коррупцию и обогатились, всё это происходило с согласия Хуань-ди. Песня описывает поведение четырёх (Дань уже умер) евнухов:

Цзо мог отменить решенье Небес. Цзюй сидит не зная равных. Сюй — лежащий волк. Тана сила накрывает как ливень.

Хуань-ди и сам был коррумпирован и неохотно принимал критику. В 159, когда честный окружной судья Ли Юнь (李雲) отправил прошение с просьбой обуздать евнухов, Хуань-ди был глубоко обижен, что он писал: «Разве Император переворачивает здание?» и, несмотря на заступничества многих чиновников и даже некоторых рассудительных евнухов, Ли и его друг Ду Чжун (杜眾) были казнены.

В 161, в связи с восстанием цянов и крестьянскими бунтами, Хуань-ди издал указ, которых разрешил продавать военные звания, в том числе и офицеров императорской гвардии. (Эта практика ещё больше распространиться при императоре Лин-ди (династия Хань).) Хотя император действительно нашёл грамотных генералов для подавления восстания, разгул взяточничества порождал большое недовольство и новые восстания возникали, когда старые давили.

В 165 Хуань-ди устал от произвола евнухов и понизил последнего живого из пяти — Цзюя. Некоторые другие также понижены или сосланы. Тем не менее император был вынужден восстановить некоторых евнухов, и они стали ещё сильнее.

В том же году, устав от конфликтов Дэн и любимой женой Го, Хуань-ди сместил и посадил её в темницу. Она умерла от голода и нескольких членов её семьи казнили. Он собирался сделать другую жену, Тянь Шэн (田聖), императрицей, но чиновники воспротивились. так как она была простолюдинкой, и рекомендовали Доу Мяо (竇妙), дочь Доу У (竇武), конфуцианского учёного и потомка Доу Жуна (竇融), который многое сделал для династии Восточная Хань. Хотя он не любил её, но под давлением чиновников взял её в жёны.

В 166, противостояние студентов университета и евнухов вылилось в крупный инцидент. Губернатор столичной провинции (сейчас западная Хэнань и центральная Шэньси), Ли Ин, арестовал и казнил предсказателя Чжан Чэна (張成), который совершил убийство, решив, что генерал его простит. Ли был арестован и 200 студентов подписали прошение о его помиловании, что разозлило императора и он арестовал студентов. Только через год и в результате заступничества Ду У, Хуань-ди отпустил арестованных, но лишил их гражданских прав. Этот инцидент стал известен как Несчастье заточения сторонников.

В 168, Хуань-ди умер без сыновей. Императрица Ду немедленно убила любимую жену Тянь. На совете императорской семьи было принято решение в пользу одиннадцатилетнего Лю Хуна (劉宏), маркиза Цзедутина, который стал императором Лин-ди.

Название периодов правления

• Цзяньхэ (建和 py. jìan hé) 147—149
• Хэпин (和平 py. hé píng) 150
• Юаньцзя (元嘉 py. yúan jīa) 151—153
• Юнсин (永興 py. yŏng xīng) 153—154
• Юншоу (永壽 py. yŏng shòu) 155—158
• Яньси (延熹 py. yán xī) 158—167
• Юнкан (永康 py. yŏng kāng) 167

Личная информация

• Отец
  • Лю И (劉翼), хоу Лиу, сын Лю Кая (劉開), князя Сяо в Хэцзяне, сына Чжан-ди
• Мать
  • Янь Мин (匽明), наложница Лю И
• Жёны
  • Императрица Лян Нюйин (梁女瑩) (стала 147, у. 159), сестра Лян На и Лян Цзя
  • Императрица Дэн Мэннюй (鄧猛女) (стала 159, свергнута и умерла 165)
  • Императрица Доу Мяо (竇妙) (стала 165, у. 172)
• Наложницы
  • Го
  • Тянь Шэн(田聖) (убита императрицей Доу 168)
  • Фэн
• Дети
  • Лю Хуа (劉華), принцесса Янъань (родилась 158)
  • Лю Цзянь (劉堅), принцесса Инъинь (родилась 164)
  • Лю Сю (劉脩), принцесса Яньчжай (родилась 166)

Отрывок, характеризующий Хуань-ди (династия Хань)

Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.