Хуатинская (Сунцзянская) школа

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Хуатинская (Сунцзянская) школа — одна из китайских живописных школ в период правления династии Мин (1368—1644).

Школа получила название от города Хуатин, который в период Мин стал одним из крупнейших культурных центров Китая (сегодня это Сунцзян, район Шанхая), а расцвет этой школы пришёлся на поздний период династии Мин.

Уже во времена династии Юань Хуатин был известен как художественный центр. Здесь родился прославленный художник и покровитель искусства Цао Чжибай, а семья сунского живописца Гао Кэгуна перебралась в Хуатин в неспокойные годы смены династий (Гао Кэгун был прадедом прабабки лидера хуатинской школы Дун Цичана). В разные годы здесь либо трудились преподавателями, либо служили чиновниками, либо жили постоянно такие известные художники как Жэнь Жэньфа, Ян Вэйчжэнь, Хуан Гунван, Ни Цзань и Ван Мэн — их пребывание в Хуатине дало толчок культурному развитию города.

С приходом династии Мин Хуатин стал провинциальной столицей, городом, в котором располагались власти префектуры Сунцзян. Постепенно он превратился в новый индустриальный и коммерческий центр. В XV веке в нём жило порядка 200 000 жителей, и Хуатин стал широко известен благодаря производству и продаже хлопковой одежды. Не меньшую славу городу составили и жившие в нём в период Мин художники и каллиграфы; среди них Шэнь Ду (1357—1434), Шэнь Кань (1379—1453), Чжан Би (1425—1487), и Гу Чжэнъи (работал ок. 1580г). В конце концов, Хуатин в качестве главного центра живописи занял место Сучжоу, города, в котором развивалась школа У.

Ещё больше славы придало Хуатину появление такого замечательного теоретика и художника как Дун Цичан. Вокруг него собралась компания единомышленников, разделявших его взгляды на историю китайского искусства и современную живопись. Среди ближайших его друзей были художники Мо Шилун (1537—1587) и Чэнь Цзижу (1558—1639). Совместно с единомышленниками Дун Цичан создал теорию «северной» и «южной» школ, и выступал с многочисленными критическими эссе по поводу текущего художественного процесса. Будучи последователем живописи интеллектуалов (вэньжэньхуа), Дун Цичан развивал далее теории, созданные в период Юань и Мин, связывая творческий процесс с духовными практиками чань-буддизма. Дун Цичан был ключевой фигурой Хуатинской школы, вокруг него группировалась целая плеяда замечательных мастеров: Сун Сю (1525 — после 1605), Сунь Кэхун (1532—1611), Чжао Цзо (ок. 1570 — после 1633), Шэнь Шичун (работал ок. 1607—1640 годов) и другие. Главной темой их живописи был пейзаж, а главным содержанием творчества — создание вариаций на темы произведений древних мастеров. Обожание древностей составляло важную часть культуры художников-интеллектуалов. В высокообразованном обществе высшим шиком было продемонстрировать знание старинных и почитаемых художников, а также создать самостоятельные вариации на темы их произведений. Эти постоянные апелляции к древности и цитаты из неё навели критиков XX века на мысль, что живопись в эпоху Мин была лишена своего саморазвития, (как в это было в период Тан и Сун), и лишь повторяла прошлое, либо создавала импровизации на основе пройденных тем.

После падения династии Мин художественные идеи Хуатинской школы в Сунцзянском регионе были подхвачены «Девятью друзьями живописи», а во времена династии Цин их продолжили «Четыре Вана» (цинские художники Ван Шиминь, Ван Цзянь, Ван Хуэй и Ван Юаньци).

В искусствоведческой литературе существует несколько разных названий для этой школы — «школа Сусун», «школа Юньцзянь», «Хуатинская школа», но большинство исследователей в последнее время именуют её «Сунцзянской школой».



Работы мастеров Хуатинской школы

Библиография

  • Zhu Xuchu. The Songjiang School of Painting and the Period Style of Late Ming Painters. In The Chinese Scholar’s Studio. By Chu-Tsing Li and James C.Y. Watt. Thames and Hudson. 1987.
  • Three Thousand Years of Chinese Painting. Yale University Press. 1997.

Напишите отзыв о статье "Хуатинская (Сунцзянская) школа"

Отрывок, характеризующий Хуатинская (Сунцзянская) школа

– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.