Худуц

К:Википедия:Страницы на КУЛ (тип: не указан) К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Село Худуц Страна РоссияРоссия Субъект Федерации ДагестанДагестан Муниципальный район Дахадаевский Сельское поселение Аштынский сельсовет Координаты 41°57′59″ с. ш. 47°30′46″ в. д.41.96639° с. ш. 47.51278° в. д. / 41.96639; 47.51278    Первое упоминание 1227 Население 517 человек (2009) Часовой пояс UTC+3 Телефонный код +7 87254 Почтовый индекс 368577 Автомобильный код 05 Код ОКАТО [classif.spb.ru/classificators/view/okt.php?st=A&kr=1&kod=82218804004 82 218 804 004] Худуц Москва Махачкала Уркарах Худуц Уркарах Худуц

Худуц — село (аул) в Дахадаевском районе Дагестана, входит в состав Аштынского сельсовета, население 517 чел. (2009 год). Расположено в высокогорном Дагестане на высоте около 1,5 км, на левом берегу реки Уллучай. Ближайшее село — Ашты, около 2 км.

Камень в селении Худуц

В 1318 году в верховья Уллучая переселились жители древнего аула Анчибачи. Об этом гласит ценнейщий к эпиграфический памятник в селении Худуц. Этот камень вставлен в стену Худуцинского минарета. Надпись на нём гласит:

Первая строчка. Во имя Аллаха, милостивого, милосердного. Аллах един, не призывайте с Аллахом никого (Коран XXII, 18). Этот камень написан по случаю отдачи жителями ал-Гумика (Кумуха) селения, называемого

Вторая строчка. Худуц. Пришёл некий житель Анджибак [по имени] Къубас и [вместе с ним пришли] Муса, Къаба и Лукман в Гумик (Кумух). После этого призвали [они] Аюба и кади ар-Ридж (кадий селения Рича) Халифа и пришли они [все вместе в] Гумик (Кумух).

Третья строчка. Жители Гумика собрались на месте сбора и [решили] все они отдать селение Худиц с согласия жителей Гумика. Этот текст был написан в присутствии

Четвёртая строчка. шамхала Ахсбара и старшин (кубара) их. Эту запись засвидетельствовали своими подписями (расм-знак): дом (байт) Малиджа, дом Б. г. тара (Багъутар), дом Али Чупана, дом Б.з. хуса; из жителей селения Анджибак. — К. б. с. (Къубас)

Пятая строчка. Муса, Лукман, Къаба; из жителей Рича — Халифа, Будалай и. Хабрат. Записал Айуб, сын Мазида. [После этого не должно быть] ни тяжбы, ни претензий. Дийа (земли) жителей Анджибака и дийа Гумика [должны] быть [общими],

Шестая строчка. радости и несчастия общими подобно брату. И отдали достояние (хозяйство — марафик) селения Худуца [анчибачинцам]. [Всё ихнее]: камни их, горы их, пастбища их, и всё, что связано с пределами селения Худуца было отдано

Седьмая строчка. жителям Анджибак. [Другим людям] кроме его жителей, нет [ничего] из этого, [иначе как] с разрешения жителей Анджибак. В году семьсот восемнадцатом хиджры пророка да благословит его Аллах и приветствует. Написал этот камень Къубас, да помилует Аллах его.

Подтверждают эти сведения рукописная книга по истории селения Худуц, до середины 1980-х годов хранившаяся в доме счетовода колхоза, одновременно исполнявшего и обязанности главного сельского муллы, Каримова Карима Алиевича (род. 1912). Дальнейшая судьба рукописи никому не известна. Однако побывавший в 1970 году в этих селениях историк Б. Г. Алиев записал выдержки из этой рукописи.

В рукописи говорилось о том, что аул Худуц был образован в 1298 г. (то есть за 20 лет до переселения анчибачинцев) «по общей договорённости» правителей Казикумуха и Кайтага — шамхала Ахсибара Казикумухского и уцмия Аюб-хана Кайтагского. Эти два феодальных владения граничили друг с другом по землям современных селений Ашты и Худуц, и вероятно у них часто возникали споры пограничного характера. Из источника следует, что эти два правителя решив раз и навсегда установить чёткие границы, договорились создать прямо на границе обоих владений поселение — Худуц, чтобы в дальнейшем никто не нарушал границу и не пас скот на чужой земле. С этой целью были переселены сюда 4 хозяйства из Казикумуха и 4 хозяйства из Рича.

Предания говорят, что они были выселены из-за конфликта в их общине — кого-то за воровство, кого-то из-за кровной мести. Для нового поселения, утверждает историческая запись, выделили приграничные земли общин селений Ашты и небольшую территорию Ицари. Из Казикумуха были переселены хозяйства Малижа, Багитана, Аминьяна, Балхус; из Рича — Бадалай, Парайли, ХIябдант, Халипат. Затем к ним присоединились 4 хозяйства анчибачинцев. Очевидно, позже здесь обосновались и выходцы из каких-то даргинских аулов, они численно преобладали выходцев из Кумуха, Рича и Анчибачи, поэтому в конечном итоге население Худуца стало говорить на даргинском языке, а не на лакском, агульском или кубачинском наречии. В Ашты же преобладала община даргиноязычных анчибачинцев, поэтому здесь укоренился их язык.

В этой рукописи также говорится, что «хозяйства были наделены землёй, границы с селениями установлены». Между соседними селениями был заключён договор не нарушать границы, а кто нарушить, тот должен платить штраф в размере 4 быков (2 в пользу пострадавшего аула, 2 в пользу уцмия). В договоре указывается на обязательства соблюдения добрососедских отношений — «не обижать и не притеснять друг друга».

Анчибачинцы получили права на все земли селений Ашты и Худуц. При этом был заключён договор с восемью семьями Худуца, переселенными сюда за 20 лет до этого в 1298 году из Кумуха и Рича, о соблюдении добрососедских отношений.

Седьмая строчка надписи указывает на то, что анчибачинцы получили и политическую власть, так как только с их разрешения жители Худуца могли распоряжаться общинными землями. Выражение «… И отдали достояние селения Худуц [анчибачинцам]. Всё ихнее: камни их, горы их, пастбища их, и всё, что связано с пределами селения Худуц было отдано жителям Анджибак» безусловно означает полную передачу земель селения Худуц в политическое и хозяйственное управление анчибачинцам.

Местные предания также говорят о том, что анчибачинцы переселились после образования аула Худуц, при этом четыре семьи обосновались в Худуце, а большая часть анчибачинцев поселилась на противоположной стороне реки в селении Ашты.

Ссылки

• [www.urkarakh.ru Официальный сайт Дахадаевского района]

Отрывок, характеризующий Худуц

– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.