Хумаюн

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Насир уд-Дин Мухаммад Хумаюн
نصيرالدين محمو همايون<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Хумаюн, деталь миниатюры «Дарбар Хумаюна», Акбарнаме, 1602-1604, Британская библиотека</td></tr>

Падишах
Империи Великих Моголов
26 декабря 1530 — 17 мая 1540
22 февраля 1555 — 27 января 1556
Предшественник: Бабур
Преемник: Акбар I
 
Вероисповедание: Ислам, суннитского толка
Рождение: 17 марта 1508(1508-03-17)
Кабул
Смерть: 27 января 1556(1556-01-27) (47 лет)
Дели
Место погребения: Гробница Хумаюна, Дели
Род: Бабуриды
Отец: Бабур
Супруга: Хамида Бану Бегум
Дети: сыновья: Акбар I и Мухаммад Хаким-мирза, а также 2 дочери

Хумаю́н (полное имя Насир-уд-дин Мухаммад Хумаюн; 6 марта 1508, Кабул — 27 января 1556, Дели) — второй падишах Империи Великих Моголов, сын Бабура и отец Акбара, посвятивший свою жизнь борьбе с афганской династией Суридов за власть над Северной Индией.





Биография

В 1530 году Хумаюн унаследовал индийские владения своего отца Бабура. Его владычество над афганцами и раджпутами было эфемерным, а султан Гуджарата Бахадур-шах открыто стал посягать на владения молодого падишаха и в 1531 году захватил Малаву. В 1535 году войска Хумаюна заняли Гуджарат, однако война продолжалось до самой смерти Бахадур-шаха два года спустя.

Между тем Хумаюну бросил вызов бывший военачальник Бабура Шер-хан, ставший бихарским правителем под именем Шер-шах. Ранее Хумаюн побеждал его при осаде Чунара в 1531 году, но со временем Шер-хан собрал под своими знаменами пуштунские афганские племена, недовольные властью династии Великих моголов, и с их помощью к 1538 году получил контроль над Бенгалией. Бенгальский султан Махмуд-шах бежал к Хумаюну, который вскоре во главе внушительного войска вторгся в Бенгалию и вернул её столицу Гаур. Однако через девять месяцев Хумаюн оставил Бенгалию, и Шер-хан вновь перешёл в наступление.

После поражений при Чауса (27 июня 1539) и под Канауджем (весна 1540) Хумаюн, оставив Дели и Агру, был вынужден уступить индийские владения Шер-шаху и искать спасения сначала в Лахоре, затем в Синде, где у него родился сын Акбар, потом в Марваре, однако индуистский правитель последнего Малдева Ратхор перешёл на сторону Шер-шаха. Хумаюн отступил ещё дальше, в Кабул и Кандагар, надеясь оттуда вернуть свой трон. Однако напряжённые отношения между тремя его братьями не способствовали этому, и Хумаюну пришлось искать убежища в Иране.

В 1544 году он заручился поддержкой сефевидского шаха Тахмаспа I, в обмен на что ему пришлось перейти из суннизма в шиизм. На следующий год Шер-шах погиб от взрыва собственных боеприпасов при осаде крепости Каланджар, и Хумаюн начал кампанию по возвращению в Индию. Для начала он отобрал у своего брата Камран-мирзы Кандагар и Кабул. В 1545—1550 годах в период борьбы с Камраном ему приходилось дважды уходить из Кабула.

После смерти Шер-шаха его наследники рассорились друг с другом, чем Хумаюн не преминул воспользоваться. В феврале 1555 года он овладел Лахором и, разгромив суридского правителя Сикандар-шаха III, в июле вернул себе Агру и Дели.

Хумаюн принял у себя османскую экспедицию Сейди Али-реиса. Подобно многим своим предкам, Хумаюн был неравнодушен к астрологии и астрономии. Однажды, когда он спускался из библиотеки со стопкой книг, зазвучал азан. Набожный правитель попытался преклонить колени, но запутался в полах своего платья и скатился кубарем по лестнице. От полученной черепно-мозговой травмы несколько дней спустя он скончался.

Описание жизни Хумаюна составила его сестра Гульбадан-бегим. Гробница Хумаюна в Дели считается прообразом построенного его правнуком Шах-Джаханом Тадж-Махала и является памятником Всемирного наследия.

Административная деятельность

В отличие от своих отца и сына, Хумаюн не отличался выдающимися административными способностями. Увлекаясь более персидской поэзией, чем тонкостями управления, Хумаюн облекал свои организационные соображения в весьма неожиданные поэтизированные формы. Ярким примером этого служит организация учреждённого Хумаюном правительства, которое состояло из четырёх ведомств: «Ведомство огня», руководившее военными вопросами; «Ведомство воды», обеспечивавшее организацию орошения и поставки вина ко двору; «Ведомство земли», занимавшееся вопросами налогообложения и управления государственными землями-халиса; «Ведомство воздуха», ведавшее делами мусульманского духовенства, придворной поэзией и историографией[1].

Жёны и дети

От разных жён у Хумаюна родилось 4 сына и 8 дочерей, многие из которых умерли в раннем возрасте или во младенчестве[2]:

Напишите отзыв о статье "Хумаюн"

Примечания

  1. История Востока. Т. III. Восток на рубеже средневековья и нового времени. XVI—XVIII вв. (главная редколлегия под председательством Р.Б.Рыбакова). — Москва: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2000. — С. 151. — 696 с. — (Научное издание). — ISBN 5-02-018102-1.
  2. Раздел написан по материалам [www.royalark.net/India4/delhi3.htm The Timurid Dynasty// www.royalark.net]

Литература

  • Б. Гаскойн. Велике Моголы. М. 2004.
  • История Востока. Т. III. Восток на рубеже средневековья и нового времени. XVI—XVIII вв. (главная редколлегия под председательством Р.Б.Рыбакова). — Москва: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2000. — С. 151-153. — 696 с. — (Научное издание). — ISBN 5-02-018102-1.
  • [www.archive.org/details/historyofhumayun00gulbrich Биография Хумаюна (Хумаюн-наме)]
  • Cambridge History of India, Vol. III & IV, «Turks and Afghan» and «The Mughal Period». (Cambridge) 1928.
  • [archive.org/stream/humayunbadshah035068mbp#page/n3/mode/2up Banerji S. K. Humayun Badshah. Humphrey Milford Oxford University Press.]
Падишах Могольской империи
Предшественник:
Бабур
1530 — 1540
1555 — 1556
Преемник:
Акбар I

Отрывок, характеризующий Хумаюн

Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».


В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.