Серра, Хуниперо

Хуни́перо Се́рра (исп. Junípero Serra), имя при рождении Микель Жосеп Серра и Феррер, кат. Miquel Josep Serra i Ferrer; 24 ноября 1713, Петра, Мальорка — 28 августа 1784, Кармел-бай-зе-Си, Калифорния) — монах-францисканец, основатель католических миссий на территории современной Калифорнии, в том числе Сан-Франциско, Лос-Анджелеса, Сакраменто и Сан-Диего. Блаженный. Своей деятельностью миссионера и исследователя заслужил прозвания «апостола» и «отца Калифорнии».

Жизнь

Родился в бедной крестьянской семье. Вступил в орден братьев-миноритов в 1730 году, тогда же принял имя Хуниперо в честь святого Юнипера, одного из учеников Франциска Ассизского. Благодаря исключительным способностям преподавал философию ещё до того, как был посвящён в священники. Получил степень доктора в университете города Пальма-де-Майорка. В 1749 году, в возрасте 36 лет, отправляется в Новый Свет и сперва занимает кафедру философии в иезуитской школе в Мехико. В Новой Испании Хуниперо Серра развернул обширную проповедническую и миссионерскую деятельность. Он 9 лет прожил в области Сантьяго-Хальпан (ныне Хальпан-де-Серра в штате Керетаро) среди индейцев паме, перевёл на их язык катехизис и обучил их различным ремёслам. После возвращения в Мехико он приобрёл славу пламенного проповедника; призывая горожан к покаянию, он бил себя камнем в грудь, стоя на кафедре, обжигал себя горящим факелом или стегал себя бичом. Однажды он избивал себя цепями перед народом в городе Мехико. Тогда один из зрителей почувствовал такое осуждение, что забрал цепь у священника и стал бить себя. Серра смотрел на то, как человек избивал себя досмерти (перед тем, как отойти человек принял одно из таинств).

В 55 лет он становится главой миссий в Калифорнии, которые незадолго до этого перешли к францисканцам от иезуитов. Передвигаясь в основном верхом на муле, Хуниперо Серро путешествует по Верхней Калифорнии и основывает новые миссии, сперва Сан-Барнабе, около Монтерея, а затем ещё 21 по всему северу Новой Испании. В своей миссионерской деятельности Серра часто сталкивался с противодействием местных властей (особенно губернатора Педро Фахеса) и был вынужден обращаться за помощью к вице-королю Новой Испании, для чего отправился в Мексику.

После удовлетворения его жалобы и снятия Педро Фахеса с поста губернатора Серра предпринял ряд новых миссионерских экспедиций в Калифорнию. Он обычно избивал и порабощал коренных индианцев, чтобы распространить влияние католицизма. 15 декабря 1774 вице-король Антонио Мария де Букарели предложил Хуниперо Серре принять участие в экспедиции в центральную Калифорнию под командованием капитана Хуана Баутиста де Анса. В ходе этой экспедиции было заложено первое поселение на месте Сан-Франциско, названное так в честь св. Франциска Ассизского. В последние три года своей жизни Серра посетил почти все основанные при его участии миссии, разбросанные на расстоянии более 900 км (от Сан-Франциско до Сан-Диего), и совершил над крещёными им индейцами таинство конфирмации.

28 августа 1784 года Серра умер от укуса змеи в миссии во имя св. Карло Борромео (ныне в городе Кармель в Северной Калифорнии), бывшей его резиденцией. Похоронен там же.

Почитание

25 сентября 1988 года папа Иоанн Павел II причислил Хуниперо Серра к лику блаженных. 23 сентября 2015 года, находясь с визитом в США, папа Франциск завершил процесс канонизации, причислив его к лику святых; таким образом, о. Серра стал первым католическим святым США, имеющим испанское происхождение. Это решение вызвало негативную реакцию со стороны части индейской общественности Калифорнии.

Памятники Хуниперо Серра установлены в Кармеле, Гаване (где он останавливался во время пути в Мексику), на Майорке и в других местах.

Ссылки

• [www.serraus.org/the_serran/mar01_a.htm Статья о Хуниперо Серра]  (англ.)
• [www.calmissions.org/ Хуниперо Серра и миссии Калифорнии]  (англ.)
• [www.franciscanos.org/selfran32/junipero.html Серра — основатель Калифорнии]  (исп.)
• [www.niitag.ru/info/doc/?108 Церкви в Мексике, основанные Хуниперо Серра]

Отрывок, характеризующий Серра, Хуниперо

– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.