Хун Сюцюань

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
Хун Сюцюань
 

Хун Сюцюа́нь (кит. 洪秀全, Hóng Xiùquán; предположительно январь 1813, у. Хуасянь, пров. Гуандун1 июня 1864, Нанкин) — лидер Тайпинского восстания и провозглашённого тайпинами «Небесного государства великого благоденствия».





Детство и юность

Хун Сюцюань родился в бедной семье, происходящей из хакка, в провинции Гуандун на юге Китая. Как самый способный из трёх сыновей он имел возможность посещать школу и впоследствии стал деревенским учителем. В надежде получить пост чиновника Сюцюань несколько раз пытался сдать государственный экзамен, но безуспешно. Однако в городе Гуанчжоу, где проходили экзамены, в руки молодого учителя попадают трактаты христианских миссионеров. Он также слушает проповеди Лян Фа — ученика Р. Моррисона. Позже, во время болезни, у Хуна (согласно его автобиографии) случается ряд видений, в которых Бог-Отец и Иисус Христос поручают ему дело борьбы с демонами на земле. После шести лет учительствования в родной деревне, Хун начинает преподавать, обращает в христианство своего кузена Ли, а после с помощью него несколько других своих родственников.

Основание религиозного движения

Начиная с 1844 Хун усиленно занимается изучением христианства, сочинением трактатов и од на религиозные темы. В это время его ближайший друг Фын Юньшань успешно проповедует учение Хуна, основанное на идее мессианской роли последнего, среди крестьян Хакка и Мяо. Целые деревни переходят в новую веру и разрушают древних идолов, заменяя их новыми.

В скором времени в рядах сторонников Хуна находились тысячи людей. Была сформирована военная группировка под названием «Воины Бога». К этому моменту движением заинтересовалось тайное общество Триад, которое преследовало цель свержения маньчжурской династии. Присоединение общества Триад к Воинам Бога, равно как и стремление крестьянства к аграрной реформе придало движению весомый политический аспект, впоследствии ставший основным.

Начало и расцвет восстания тайпинов

В 1850 Хуном и его сподвижниками было принято решение о начале восстания. Оно разразилось в районе Цзиньтяня (провинция Гуанси). После взятия нескольких районов Хун Сюцюань 25 сентября 1851 был объявлен «Небесным Царём» (Тянь Ван) «Небесного государства великого благоденствия» (Тайпин тяньго). После кровопролитных стычек с частями цинской армии повстанцы отступили в провинцию Хунань. Ряды тайпинов пополняли в основном бандитские шайки, пираты и деревенская беднота. Ко времени подхода к Янцзы численность их составляла уже полмиллиона человек. Высокая численность, фанатизм и строгая организация тайпинов позволили им одержать ряд побед над деморализованными и неспособными цинскими войсками. Важнейшей из них стало взятие в конце марта 1853 Нанкина, одного из крупнейших городов страны, бывшего некогда столицей. Теперь Хун сделал его столицей государства тайпинов.

К 1855 году тайпины достигли вершины своего успеха. Бо́льшая часть провинций Аньхой, Цзянсу, Чжэцзян, Цзянси и Хубэй — почти весь средний Китай — находилась под их властью. Одно время войска тайпинов стояли всего в ста километрах от Пекина.

Закат восстания тайпинов и гибель Хуна

Однако с 1856 года звезда тайпинов начала неуклонно заходить. Один из «Небесных Принцев», Ян Сюцин попытался сместить Хун Сюцюаня с верховного поста. С помощью Вэй Чанхоя, другого принца, Хуну удалось разделаться с Яном, однако после этого Вэй развернул компанию чисток среди тайпинов, которая коснулась даже личных слуг самого Хуна. Небесному Царю пришлось сместить и этого Принца. После этого Хун разочаровался в своих сподвижниках и отошёл от политики, проводя время со своими многочисленными наложницами.

На военном поприще тайпины также всё чаще терпели поражение. Армия Цзэн Гофаня, талантливого цинского полководца, а также англо-французские войска, поначалу симпатизировавшие тайпинам, занимали область за областью. 31 мая 1864 года началась осада Нанкина. Неудачи и болезнь ввергли Хуна в депрессию, а впоследствии и слабоумие. В начале июня 1864 года, незадолго до падения своей столицы, Хун Сюцюань покончил жизнь самоубийством, приняв яд. После его смерти власть осуществлялась от имени его сына, Хун Тянгуйфу, однако последний реально не правил, вскоре был схвачен цинским правительством и казнён вместе с другими вождями восстания.

Напишите отзыв о статье "Хун Сюцюань"

Отрывок, характеризующий Хун Сюцюань

В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.