Хусейн (эмир Мавераннахра)

Хусейн
эмир Мавераннахра
1364 — 1370
Коронация:	1364
Предшественник:	Ильяс-Ходжа / Кабул-шах
Преемник:	Тамерлан
Смерть:	1370(1370) Балх,
Отец:	Мусли
Супруга:	Сарай-мульк ханым, Улус ага, Адиль-мульк ага, Севинч-бек Кутлуг, Ислам ага
Дети:	Хан Саид, Турур Султан, Джахан Малик, Халил Султан

Эмир Хусейн (убит в 1370) — правитель Западного Чагатайского улуса (Мавераннахра), носил титул эмира, так как не был чингизидом.

Родословная

Дата его рождения неизвестна. По некоторым источникам, он был сыном эмира Мусли, сына эмира Казагана и приходился ему внуком. Поэтому его можно отнести к роду Тбиат (Ббиат), к племени которому принадлежал его могущественный дед. У него была единокровная сестра — Ульджай-туркан ага, которая в 1356 году становиться женой его близкого друга и соратника — Тимура.

Борьба за трон (до 1361 года)

После смерти деда Хусейна — эмира Казагана (1358), на трон Мавераннахра садится его сын — Абдулла, однако его правление оказывается недолгим. Его в конце-концов убивают. После этого страна погружается в анархию. Для Могол-хана Туглук-Тимура образовалась благодатная почва и он захватил Мавераннахр. Хусейн со ставкой в Балхе восстает против Туглук-Тимура, и терпит в 1360 году от него поражение в сражении и отступает в Кабул. Тимур, после захвата Кеша, переходит на сторону Могол-хана, но после назначения Ильяс-Ходжи правителем Мавераннахра, отношения новой власти и Тимура портятся. Поэтому Тамерлан примыкает к своему старому другу и товарищу Хусейну, который, после поражения, скрывался от мести Туглук-Тимура. Совместными усилиями они захватывают Бадахшан.

Период скитаний (1361—1364)

Во время второго похода Тоглук-Тимура в Мавераннахр (1361) Хусейн вновь оказался на положении беглеца. Вскоре возле колодца в туркменской степи к нему присоединился и Тамерлан. Против них был послан конный отряд могольского хана численностью в 1000 всадников. После стычки от отряда Хусейна и Тамерлана из 60 человек осталось лишь семеро (включая Ульджай-туркан ага), из которых трое хорасанцев вскоре сбежали. Лошадь Хусейна в стычке была ранена и он пересел на коня жены. По прошествии некоторого времени, спасшись от рук моголов, друзья попадают в плен к туркменам Али-бека Джаникурбани и оказываются "в совершенно темной комнату, полной блох". Эмиров решили продать в рабство иранским купцам и их посадили в яму. Пленники просидели там 62 дня, до того времени, как брат Алибека — Мухаммад Джан-Курбаны, не приказал их отпустить. Чтобы хоть как-то окупить своё ожидание, Алибек не отдает дары, присланные его братом в подарок эмирам, а вручает им старую лошадь и больного верблюда. В очередной раз эмиры уговорились разделиться. Хусейн отправился поправить свои силы в Балх, а Тимур отправляется на родину, где останавливается у своей старшей сестры Кутлук Туркан ага. Но его ждало разоблачение и бегство в Афганистан к Хусейну.

В 1362 году Хусейн и Тимур во главе отряда в 1000 всадников поступают на службу к правителю Сеистана. В 1363 году там происходит сражение между отрядом Хусейна и Тимура против врагов правителя Сеистана — Малика Кутбиддина, во время которого Тимур получает тяжелейшие ранения, вследствие которых его и прозывают «хромым». Сражение оба эмира проигрывают и отступают в Баглан. Однако здесь против них действует Аджуни - сын Беккичика (могольского регента Мавераннахра). В Баглане Хусейн находит поддержку в среде хазарейцев и барласов, которые выражали недовольство моголами. Из Баглана Хусейн распространяет свою власть и на Балх.

В битве у Каменного моста в 1363 году Тамерлан и Хусейн удачно противостоят моголам. В 1364 году в районе Шахрисабза они одерживают победу над сыном Туглук-Тимура — Ильяс-Ходжой, оставленного правителем Мавераннахра. Илйас-Ходжа, Беккичик-бек, Искандар Оглан, Хамид-бек и Юсуф Ходжа-бек попали в плен. В смятении его воиска бежали, Тимуру и Хусейну удается использовать отступление моголов и они захватывают Самарканд и сажают на престол Кабул-шаха из рода Чагатаидов.

Первый период правления Самаркандом (1364—1365)

Эта победа проделывает первую трещину в отношениях эмиров. Хусейн берет управление в свои руки, так как его происхождение было выше, чем у Тимура. Последний становится его правой рукой. Всё это заставляет понять друзей, что отныне они соперники. Туглук-Тимур умирает в 1363 году, и ему наследует его сын — Ильяс-Ходжа оглан. Как только он узнает об захвате Самарканда, Ильяс-ходжа начинает собирать армию и в 1365 году он идет на Самарканд. Хусейн и Тимур принимают решение выйти из города и дать бой. Он случается на рассвете 22 мая 1365 года под Чиназом. Сражение вошло в историю как «Грязевая битва». У Тимура и Хусейна было немного шансов отстоять родную землю, поскольку у армии Ильяс-Ходжи были превосходящие силы. Во время сражения пошёл проливной ливень, воинам трудно было даже взглянуть вперёд, а лошади вязли в грязи. Несмотря на это, войска Тимура стали одерживать победу на своем фланге, в решающий момент он просил помощи у Хусейна, чтобы добить противника. Однако на этой почве у них произошёл конфликт, и Хусейн не только не помог, но и отступил. Это и предрешило исход сражения. Понеся потери более десяти тысяч воинов, Тимур и Хусейн вынуждены были отойти на другой берег реки Сырдарьи.

Осада Самарканда

Однако Ильяс-Ходже не удалось взять их ставку — Самарканд. После поражения правителей оборону города взяли на себя Сербедары, или «висельники». Они считали своим долгом борьбу против монголов и кочевого образа жизни. Для них лучшей участью было — повеситься, чем терпеть врагов. Их главы — Маулана-заде, учитель медресе, Абу Бакр, хлопкочистельщик и стрелок Мирзо Хурдаки Бухари умело организовали защиту и отбили город у монголов. Окончательно добитый мором лошадей, Ильяс-Ходжа отступил от города.

Второй период правления Самаркандом (1366—1370)

Новости о победе сербедаров быстро настигли Тимура и Хусейна. Они выступили и после зимовки на пастбищах Кашкадарьи и Амударьи эмиры подошли к городу и разбили лагерь в месте, известном как Канигуль. К тому времени в Самарканде установилось народное правление. Имущество богатых слоев населения было конфисковано, поэтому они обратились к Хусейну и Тимуру за помощью. Эмиры договорились выступить против сербедаров — они заманили их добрыми речами на переговоры, где весной 1366 года войска Хусейна и Тимура подавили восстание, казнив сербедарских вождей, но по приказу Тамерлана оставили в живых лидера сербедаров — Мавлана-заде. Причиной его заступничества было оправдаться и завоевать любовь жителей города. Таким образом Хусейна, вершившего остальной суд, заклеймили как угнетателя. В очередной раз начались трения между эмирами, которые начинали разрастаться. После захвата власти в городе, Хусейн вновь стал Верховным эмиром Мавераннахра, а Тимур — его правой рукой. Вскоре после этого, Хусейн, стремившийся пошатнуть положение Тимура, обложил огромным налогом его сторонников, ссылаясь на прежние долги. После битвы в грязи (1365 года) все они остались практически без средств, и не имея возможности оплатить этот налог они обратились к Тимуру. Тот решил повернуть ситуацию в свою сторону и оплатил долги из своих ресурсов. Показательно, что в качестве уплаты, кроме всего прочего, Тимур послал Хусейну украшения своей любимой жены, и сестры эмира — Ульджай-туркан ага. Хусейн признал эти драгоценности, но назад не отдал. Узнав об этом, народ признал и заклеймил его ещё и подлым скупцом. Соратники Хусейна, вследствие таких событий стали переходить на сторону Тимура. В итоге интриги и раздоры вылились в открытый конфликт между бывшими соратниками и друзьями. Единственная сдерживающая эту борьбу сила была любимая жена Тимура и сестра Хусейна. Но в 1367 году она умирает, тем падал единственный бастион, сдерживающий войну за власть между эмирами.

Период (1366—1370)

В следующие четыре года Хусейн то воевал с Тимуром, то мирился с ним и боролся против врагов, но прежних отношений уже не было. Хусейн постепенно набрал силу и утвердил свою власть по всему Мавераннахру. Видя, что преимущество на стороне Хусейна, Тимур отправляется в Хорасан. Не сидя там «сложа руки» он начинает программу по настраиванию Моголистанских эмиров к нападению на Мавераннахр. Почуяв угрозу извне, Хусейн, пересилив себя, заключает союз с Тимуром. Оба уверяли друг друга в прежних дружеских чувствах и преданности исламу, Тимур получил назад Кашкадарью. Однако обещанного нападения не состоялось, так как в это время в Моголистане трон узурпировал Камар ад-Дин, убив Ильяс-Ходжу.

В 1368 году Хусейн начал укреплять свои позиции в родном ему Балхе, где приступил к строительству цитадели. В 1369 году Хусейн воевал с правителями Бадахшана. Чтобы раз и навсегда устранить соперника Хусейн послал Тимуру приглашение на встречу в ущелье Чакчак для подписания мирного договора, а в качестве доказательства своих дружественных намерений обещал поклясться на Коране. Отправившись на встречу, Тимур на всякий случай взял с собой двести воинов, Хусейн же привёл тысячу своих воинов и по этой причине встреча не состоялась. Тимур об этом случае вспоминает: «Я послал эмиру Хусейну письмо с тюркским бейтом такого содержания: Кто обмануть меня намерен, Сам ляжет в землю, я уверен. Коварство проявив своё, Он сам погибнет от него. Когда мое письмо дошло до эмира Хусейна, он был крайне смущен и просил прощения, но во второй раз я ему не поверил».

В определенный момент Тимур возглавил оппозицию и в 1370 году он выступил на юг в Балх. Он прошёл через мрачное ущелье Кашкадарьи, называемое «Железными воротами», к Термезу на Амударье. Передовыми частями его войск командовали Суюргатмиш-оглан, Али Муайяд и Хусейн Барлас. На подходе к селению Бийя на встречу войску выдвинулся Барак — предводитель Андхудских сайиндов, и вручил ему литавры и знамя верховной власти. На пути к Балху к Тимуру присоединились прибывший из Каркары Джаку барлас со своим войском и эмир Кайхосров из Хутталяна, а на другом берегу реки также присоединились эмир Зинда Чашм из Шибиргана, хазарийцы из Хульма и Бадахшана Мухаммадшах. Узнав про это, многие воины эмира Хусейна покинули его.

Сражение в Балхе

Город к тому времени был окружен и после ожесточенного сражения в стенах были проделаны бреши. Битва продолжалась до полуночи и возобновилась на следующее утро. 10 апреля 1370 года Балх пал. Хусейн, зная о том, что какой-либо надежды не осталось, из цитадели послал весть Тимуру, прося его выпустить из города, предполагая отправиться в паломничество в Мекку. Тимур согласился на эти условия, при добровольной сдаче он обещал сохранить Хусейну жизнь. Но боясь предательства и не доверяя Тимуру, Хусейн не явился в лагерь врага, а спрятался в минарете. Там его нашёл случайный прохожий. Хусейн отдал свой перстень ему и взял с него клятву, что тот не выдадет его Тимуру. Свидетель принял подарок, заверил Хусейна и донес на него Тамерлану. Увидев, что его ищут, Хусейн бросился в один из домов, стоявших неподалеку, но его обнаружили по краю одеяния, случайно оставшегося снаружи.

Плен и курултай

После сражения Тимур созвал курултай и туда привели Хусейна. Вспоминая их совместные испытания и попранную дружбу Тимур прослезился. Судьбу Хусейна решили на этом курултае, при этом победитель заявил, что не станет нарушать данное слово и не убьет Хусейна. Однако, когда Кайхосров Хаттулян потребовал право убийства Хусейна, Тимур промолчал. На курултае согласились с тем, что Кайхосров имел на это право по причине кровной мести, так как незадолго до этого Хусейн убил брата Кайхосрова — Кайкубада. Таким образом Тимур убрал последнюю помеху в полноправном обладании Мавераннахром.

Убийство

Хусейна зарезал Кайхосров Хаттулян по праву кровной мести недалеко от Балха.

Два сына Хусейна, после его смерти, были сожжены, а их прах был развеян по ветру. Остальные союзники побежденного бежали в Индию. Крепость Балх была разорена и разрушена, а дворец превращен в щебень. На том же курултае к Тимуру привели гарем и слуг Хусейна, вместе с сокровищами, которые тот скопил. Все имущество, включая женщин и слуг было роздано. Тимур для себя отобрал в жены Сарай-мульк ханым, ставшую впоследствии его главной женой и благодаря которой он получал титул «Гурган». Кроме неё он взял в жены Ислам ага, дочь Хизр Ясаури и его жены Тагай-туркан хатун из одной из семей Каракитаи и Улус ага, дочь Баян Сулдуза. Также он женил своих соратников: Кайхосрову Хаттулану он отдал чингизидку Севинч-бек Кутлуг, дочь Тармаширин хана, а Джаку Барласу отдал Адиль-мульк ага из семьи Хаттулян, дочь Ганзал Судуна.

Литература

• Хильда Хукхэм «Властитель семи созвездий» 1995, Ташкент, издательство «Адолат».
• Ибн Арабшах История эмира Тимура = Аджайиб ал-макдур фи тарих-и Таймур. — 2-е изд. — Ташкент: Институт истории народов Средней Азии имени Махпират, 2007.
• Стенли Лэн-Пуль. «Мусульманские династии». Издательская фирма «Восточная литература» РАН, издательская группа «Муравей», перевод с английского с примечаниями В. В. Бартольда.
• «Уложение Тимура» Издательство литературы и искусства имени Гафура Гуляма, Ташкент. Перевод с персидского Хамидуллы Караматова, под научной редакцией Б. Ахмедова, автор предисловия, примечаний и комментариев Б. Ахмедов.
• Му‘изз ал-ансаб (Прославляющее генеалогии). Введение, перевод с персидского языка, примечания, подготовка факсимиле к изданию Ш. Х. Вахидова. // История Казахстана в персидских источниках. Т. 3. Алматы: Дайк-Пресс, 2006
• The Legendary Biographies of Tamerlane. By Ron Sela. Palgrave Macmillan, October 1999 ISBN 978-0-312-22451-6, ISBN 0-312-22451-6,

5 1/2 x 8 1/4 inches, 592 pages,

• Tamerlane: sword of Islam, conqueror of the world By Justin Marozzi. 480 pages, Da Capo Press; First American Edition edition (February 27, 2006), ISBN 030681465X ISBN 978-0306814655
• Women in the Medieval Islamic World, edited by Gavin R. G. Hambly Author:Edited by Guity Nashat and Lois Beck, Pub Date: 2003 Pages: 272 pages
• Women in Iran from the Rise of Islam to 1800, edited by Guity Nashat, Lois Beck. Palgrave Macmillan, October 1999 ISBN 978-0-312-22451-6, ISBN 0-312-22451-6, 5 1/2 x 8 1/4 inches, 592 pages
• The state under Timur: a study in empire building, Syed Jamaluddin — 1995—191 Publisher: South Asia Books (August 1995) ISBN 999540611X ISBN 978-9995406110
• Domesticity and Power in the Early Mughal World, By Ruby Lal Author Ruby Lal, Edition: illustrated, Publisher:Cambridge University Press, 2005, ISBN 0521850223, ISBN 9780521850223, Length — 260 pages
• Four Studies on the History of Central Asia, Volume 1, By Vasilij Vladimirovič Bartold, Translated by T. Minorsky, Publisher:Brill Archive, 1956, Length:183 pages
• The Cambridge History of Iran, Volume 6, edited by Peter Jackson, Lawrence Lockhart Hardcover: 1120 pages, Publisher: Cambridge University Press (February 28, 1986), ISBN 0521200946, ISBN 978-0521200943
• The Mughal Empire, By John F. Richards Paperback: 340 pages, Publisher: Cambridge University Press (January 26, 1996), ISBN 0521566037, ISBN 978-0521566032
• Muqarnas: An Annual on Islamic Art and Architecture, Volume 3, edited by Oleg Grabar, Author: Estelle Whelan, Publication: The Journal of the American Oriental Society (Refereed), Date: July 1, 1998, Publisher: American Oriental Society, Volume: 118, Issue: 3, Page: 421(2)
• Power, Politics and Religion in Timurid Iran, by Beatrice Forbes Manz, Hardcover: 336 pages, Publisher: Cambridge University Press (April 9, 2007), ISBN 0521865476, ISBN 978-0521865470
• Muqarnas: An Annual on Islamic Art and Architecture, edited by Gülru Necipoğlu,Publisher:BRILL, 1995, ISBN 9004103147, ISBN 9789004103146, Length: 117 pages
• Islamic culture, Volume 56, Marmaduke William Pickthall, Muhammad Asad, Islamic Culture Board — 1982 — Publisher: Islamic Culture Board, 1982,Original from: the University of Virginia, Digitized: 24 Apr 2009
• Administration law and justice in medieval I, Raj Kumar — 2000—282 pages — Publisher:Anmol Publications Pvt. Ltd., 2000,Original from the University of Michigan, Digitized:17 Oct 2008, ISBN 8126103906, ISBN 9788126103904, Length:282 pages
• The state under Timur: a study in empire building, by Syed Jamaluddin, Publisher: South Asia Books (August 1995), ISBN 999540611X, ISBN 978-9995406110
• Imperial Identity in Mughal Empire: Memory and Dynastic Politics in Early Modern Central Asia, by Lisa Balabanlilar
• Imaging Sound: An Ethnomusicological Study of Music, Art, and Culture in Mughal India, by Bonnie C. Wade
• March of Central Asia, By Ram Rahul
• A History of the Moghuls of Central Asia: The Tarikh-I-Rashidi, By Mirza Muhammad Haidar Dughlt, N. Elias, E. Denison Ross

Отрывок, характеризующий Хусейн (эмир Мавераннахра)

– Ah, maman, comment est ce que vous ne comprenez pas que le Saint Pere, qui a le droit de donner des dispenses… [Ах, маменька, как вы не понимаете, что святой отец, имеющий власть отпущений…]
В это время дама компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
– Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu'il m'a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал слова.]
– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?