Блэк, Хьюго

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Хьюго Блэк»)
Перейти к: навигация, поиск
Хьюго Лафайет Блэк
Hugo LaFayette Black

Хьюго 18 ноября 1937
Род деятельности:

Политик, юрист

Дата рождения:

27 февраля 1886(1886-02-27)

Место рождения:

Эшленд, Алабама, США

Гражданство:

Дата смерти:

25 сентября 1971(1971-09-25) (85 лет)

Место смерти:

Бетесда, Мэриленд, США

Отец:

Уильям Лафайет Блэк

Мать:

Марта Толенд Блэк

Супруга:

Джозефина Фостер (1921-1951), Элизабет Шей ДеМеритт (с 1957 года)

Дети:

Хьюго Л. Блэк II (1922), Стерлинг Фостер (1924) и Марта Джозефина (1933)

Разное:

Сенатор США, Судья Верховного суда США

Хьюго Лафайет Блэк (англ. Hugo LaFayette Black, 27 февраля 1886 — 25 сентября 1971) — американский политик и юрист. Член Демократической партии США. Был сенатором от штата Алабама в Сенате США с 1927 по 1937 годы. Судья Верховного суда США с 1937 по 1971 годы, назначен президентом Франклином Делано Рузвельтом, назначение одобрено голосованием Сената (63 голоса против 13). Хьюго Блэк был первым из девяти кандидатов, назначенных Рузвельтом, и, кроме Уильяма О. Дугласа, пережил их всех. Блэк считается одним из самых влиятельных судей Верховного суда в XX столетии.

За свой срок службы в Верховном суде, четвёртый по продолжительности, Блэк был известен своей текстуалистичной трактовкой Конституции США и из-за своего убеждение, что свободы, гарантированные Биллем о правах (то есть первыми десятью поправками), были навязаны Штатам Четырнадцатой поправкой к Конституции. Его юридическая деятельность была темой многочисленных дискуссий. Из-за его требования чёткого текстуального анализа глав Конституции, вопреки гибкой юриспруденции многих его коллег, Блэка трудно охарактеризовать как либерала или консерватора, как эти термины понимаются в современном политическом дискурсе США. С одной стороны, его буквальное толкование Билля о правах и его теория объединения часто интерпретируются как содействие усилению гражданских прав и свобод. С другой стороны, Блэк твёрдо противостоял доктрине относительно процедуры рассмотрения дела с надлежащим соблюдением норм материального права и был убеждён, что принцип неприкосновенности личной жизни (прайвеси) не имеет никакого обоснования в Конституции, голосуя против него во время судебного процесса «Грисвольд против Коннектикута».



Ранние годы

Хьюго Лафайет Блэк был самым молодым из восьми детей Уильяма Лафайета Блэка и Марты Толенд Блэк. Он родился 27 февраля 1886 года в маленьком деревянном доме в Эшленде — бедном, изолированном посёлке округа Клей, штат Алабама, в предгорье Аппалачей.

Его брат Орландо стал врачом, поэтому Хьюго сначала хотел последовать его примеру. В возрасте 17 лет он окончил школу в Эшленде и поступил в Бирмингемскую медицинскую школы. Однако именно брат Орландо посоветовал Хьюго поступить в юридический колледж Университета Алабамы. После окончания университета в июне 1906 года Блэк вернулся в Эшленд и открыл адвокатскую контору в помещении над бакалейной лавкой. Его юридическая практика не имела успеха, а через полтора года после её открытия весь дом сгорел дотла. Тогда Блэк в 1907 году переехал в Бирмингем, где продолжил своё дело и начал специализироваться в законодательстве о труде и делам по телесным повреждениям.

После его защиты афроамериканца, которого втянули в форму коммерческого рабства с последующим заключением, Блэк стал другом А. А. Лейна, судьи, связанного с этим делом. Когда в 1911 году Лейн был избран в Комитет города Бирмингем, он предложил Блэку место судьи полицейского суда; эта должность станет единственным опытом судейства для Блэка перед его избранием в Верховный суд. В 1912 году Блэк сложил с себя обязанности судьи, чтобы полноценно заниматься юридической практикой. Но он не покончил с государственной службой, с 1914 года он в течение четырёх лет работал прокурором округа Джефферсон.

Три года спустя, во время Первой мировой войны, Блэк уволился, чтобы вступить в армию Соединённых Штатов. Он поступил в Офицерскую тренировочную школу в Форт-Оглторп, Джорджия, и вскоре достиг ранга капитана. Он служил в 81-м подразделении полевой артиллерии у Чаттануга, Теннесси, но в битвах не участвовал. В сентябре 1918 года, незадолго до конца войны, он вернулся к своей адвокатской практике в Бирмингеме. Он поступил в бирмингемский клуб Civitan International и, наконец, стал там президентом подразделения. Блэк всю жизнь оставался активным членом этой организации, время от времени публикуя статьи для изданий Civitan.

23 февраля 1921 года Блэк женился на Джозефине Фостер (1899—1951), которая родила ему троих детей: Хьюго Л. Блэка II (1922), который впоследствии также стал прокоруром, Стерлинга Фостера (1924) и Марту Джозефину (1933). Его внук, Хьюго Л. Блэк III, работал во Флоридской Палате представителей и стал помощником федерального прокурора. 6 декабря 1951 года после долгой болезни Джозефина умерла. В 1957 году Блэк женился на Элизабет Шей ДеМеритт.

Смолоду Блэк вступил в Ку-Клукс-Клан в Алабаме, считая этот шаг необходимым для своей политической карьеры. На выборах в Сенат, как «народный» кандидат, Блэк считал, что ему будут нужны голоса членов Клана, которые обычно были людьми с низким уровнем доходов, экономическими и политическими неудачниками. Только в конце своей жизни Блэк признал, что вступление в Клан был ошибкой, и говорил: «Я бы присоединился к любой группировке, если бы это добавило мне голосов».

Карьера сенатора

В 1926 году Блэк баллотировался на выборах в Сенат США от штата Алабама после отставки сенатора Оскара Андервуда. Поскольку в политике Алабамы в те времена доминировала Демократическая партия, он с лёгкостью победил своего оппонента-республиканца, Э. Х. Драйера, набрав 80,9 % голосов. В 1932 году он был переизбран с 86,3 % голосов, одолев республиканца Дж. Теодора Джонсона.

Сенатор Блэк получил репутацию дотошного следователя. Например, в 1934 году он возглавлял комиссию, которая исследовала подряды, выданные перевозчикам авиапочты под руководством министра почты и телеграфа Уолтера Фолджера Брауна, — расследование, которое привело к скандалу с авиапочтой. С целью исправить то, что он назвал злоупотреблением, «мошенничеством и сговором», которые вытекали из Акта об авиапочте 1930 года, он ввёл законопроект Блэка-Маккелера, позже — Акт об авиапочте 1934 года. В следующем году он принимал участие в сенатском расследовании практики лоббирования. Он публично обвинял лоббистов и защищал закон, который требовал от них обнародовать свои имена и уровень доходов.

В 1935 году Блэк стал председателем Комиссии Сената по вопросам образования и труда. Эту должность он не оставлял в память о своей сенатской карьере. В 1937 году он поддержал законопроект рекса-Коннери, который должен был установить уровень минимальной зарплаты и продолжительность рабочей недели максимум 30 часов. Хотя законопроект был отменён Палатой Представителей, в 1938 году приняли более сокращенную версию (после того как Блэк оставил Сенат), которая стала Законом о справедливых условиях труда.

Блэк был ярым сторонником президента Франклина Д. Рузвельта и его «Нового курса». В частности, он был откровенным защитником законопроекта о реорганизации судебной системы 1937 года (англ.) — неудачного плана Ф. Рузвельта сделать Верховный суд более лояльным, увеличив количество его членов.

За сенаторскую карьеру Блэк и дальше выступал с речами, которые базировались на его убеждении в первоначальной власти Конституции. Он даже видел судебные эксцессы в действиях Верховного суда, который был против «Нового курса»; по его мнению, суд незаконно отменял законопроект, за который в Конгрессе проголосовало большинство.

Напишите отзыв о статье "Блэк, Хьюго"

Литература

  • Вавочкина И. Д. Хьюго Блэк: человек из команды Ф. Д. Рузвельта // Новая и новейшая история. — 2014. — № 4. — С. 150—160.

Отрывок, характеризующий Блэк, Хьюго



Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.