Хьюго (премия)
Поделись знанием:
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.
Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.
– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.
Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
О фильме см. Хранитель времени (фильм).
Премия «Хьюго» (англ. Hugo Award) — ежегодная англоязычная читательская литературная премия в области научной фантастики, учреждённая в 1953 году Всемирным конвентом научной фантастики (Worldcon) под патронажем зарегистрированного в США и других странах Всемирного общества научной фантастики (World Science Fiction Society)[1].
Названа в честь американца Хьюго Гернсбека — создателя первых специализированных научно-фантастических журналов. Премия присуждается ежегодно за лучшие произведения в жанре фантастики, опубликованные на английском языке, по результатам голосования зарегистрированных участников Всемирных конвентов любителей фантастики[2]. Лауреатам вручается статуэтка, изображающая взлетающую ракету.
Содержание
Номинации
Премия вручается в следующих номинациях[3]:
- Лучший роман (Best Novel)
- Лучшая повесть (Best Novella)
- Лучшая короткая повесть (Best Novellette)
- Лучший рассказ (Best Short Story)
- Лучшая графическая история
- Лучшая книга о фантастике (Best Related Book)
- Лучшая постановка (Best Dramatic Presentation; присуждалась до 2002 года)
- Лучшая постановка, крупная форма (Best Dramatic Presentation, Long Form; присуждается с 2003 года)
- Лучшая постановка, малая форма (Best Dramatic Presentation, Short Form; присуждается с 2003 года)
- Лучший профессиональный редактор (Best Professional Editor)
- Лучший профессиональный художник (Best Professional Artist)
- Лучший полупрофессиональный журнал (Best SemiProzine)
- Премия Хьюго за лучший фэнзин (Best Fanzine)
- Лучший фэн-писатель (Best Fan Writer)
- Лучший фэн-художник (Best Fan Artist)
Отдельно присуждается премия имени Джона Кэмпбелла — «самому многообещающему молодому автору года» (Most Promising New Author of the Year), которую может получить только автор, впервые опубликовавший в этом году свои фантастические произведения[4].
Вместе с премией «Хьюго» иногда присуждается премия «Гэндальф». Её дают не конкретному произведению, а автору, внёсшему значительный вклад в развитие жанра фэнтези.
Список лауреатов[5]
| Роман/Novel (более 40 000 слов) |
Повесть/Novella (17 500—40 000 слов) |
Короткая повесть/Novellette (7 500—17 500 слов) |
Рассказ/Short story (до 7 500 слов) |
|---|---|---|---|
| 1939 (вручалась ретроспективно в 2014 году) | |||
| Теренс Уайт Меч в камне Terence Hanbury White, The Sword in the Stone |
Джон Кэмпбелл Кто идёт? John Wood Campbell, Who Goes There? |
Клиффорд Саймак Правило 18 Clifford D. Simak, Rule 18 |
Артур Кларк Как мы летали на Марс Arthur C. Clarke, How We Went to Mars |
| 1946 (вручалась ретроспективно в 1996 году) | |||
| Айзек Азимов Мул (также Часть II цикла Основание и Империя) Isaac Asimov, The Mule (also Part II of Foundation and Empire) |
Джордж Оруэлл Скотный двор George Orwell, Animal Farm |
Мюррей Лейнстер Первый контакт Murray Leinster, First Contact |
Хол Клемент Иначе чем все Hal Clement, Uncommon Sense |
| 1951 (вручалась ретроспективно в 2001 году) | |||
| Роберт Э. Хайнлайн Небесный фермер Robert A. Heinlein, Farmer in the Sky |
Роберт Э. Хайнлайн Человек, который продал Луну Robert A. Heinlein, The Man Who Sold the Moon |
Сирил Корнблат Чёрный чемоданчик C.M. Kornbluth, The Little Black Bag |
Деймон Найт Забота о человеке Damon Knight, To Serve Man |
| 1953 | |||
| Альфред Бестер Человек без лица Alfred Bester, The Demolished Man |
|||
| 1954 (вручалась ретроспективно в 2004 году) | |||
| Рэй Брэдбери 451 градус по Фаренгейту Ray Bradbury, Fahrenheit 451 |
Джеймс Блиш Аргументы совести James Blish, A Case of Conscience |
Джеймс Блиш Землянин, вернись домой James Blish, Earthman, Come Home |
Артур Ч. Кларк Девять миллиардов имён Бога Arthur C. Clarke, The Nine Billion Names of God |
| 1955 | |||
| Марк Клифтон, Фрэнк Райли Машина вечности Mark Clifton, Frank Riley, They’d Rather Be Right |
Уолтер М. Миллер-мл. Дарстеллер Walter M. Miller, Jr., The Darfsteller |
Эрик Фрэнк Рассел Абракадабра Eric Frank Russell, Allamagoosa | |
| 1956 | |||
| Роберт Э. Хайнлайн Двойная звезда Robert A. Heinlein, Double Star |
Мюррей Лейнстер Исследовательский отряд Murray Leinster, Exploration Team |
Артур Ч. Кларк Звезда Arthur C. Clarke, The Star | |
| 1957, только периодическим изданиям | |||
| 1958 | |||
| Фриц Лейбер Большое время Fritz Leiber, The Big Time |
Эйв Дэвидсон Моря, полные устриц Avram Davidson, Or All the Seas With Oysters | ||
| 1959 | |||
| Джеймс Блиш Дело совести James Blish, A Case of Conscience |
Клиффорд Д. Саймак Необъятный двор Clifford D. Simak, The Big Front Yard |
Роберт Блох Поезд в ад Robert Bloch, That Hell-Bound Train | |
| 1960 | |||
| Роберт Э. Хайнлайн Звёздный десант Robert A. Heinlein, Starship Troopers |
Дэниел Киз Цветы для Элджернона Daniel Keyes, Flowers for Algernon | ||
| 1961 | |||
| Уолтер М. Миллер-мл. Страсти по Лейбовицу Walter M. Miller, Jr., Canticle for Leibowitz |
Пол Андерсон Самое долгое плавание Poul Anderson, The Longest Voyage | ||
| 1962 | |||
| Роберт Э. Хайнлайн Чужак в чужой стране Robert A. Heinlein, Stranger in a Strange Land |
Брайан Олдисс Парник Brian W. Aldiss, Hothouse series | ||
| 1963 | |||
| Филип Дик Человек в высоком замке Philip K. Dick, The Man in the High Castle |
Джек Вэнс Хозяева драконов Jack Vance, The Dragon Masters |
||
| 1964 | |||
| Клиффорд Саймак Пересадочная станция Clifford D. Simak, Way Station |
Пол Андерсон Нет мира с королями Poul Anderson, No Truce with Kings | ||
| 1965 | |||
| Фриц Лейбер Странник Fritz Leiber, The Wanderer |
Гордон Диксон Солдат, не спрашивай Gordon R. Dickson, Soldier, Ask Not | ||
| 1966 | |||
| Роджер Желязны Этот бессмертный Roger Zelazny, … And Call Me Conrad |
Харлан Эллисон «Покайся, Арлекин!» — сказал Тиктакщик Harlan Ellison, «Repent, Harlequin!» Said the Ticktockman (Небьюла-1965) | ||
| Фрэнк Херберт Дюна Frank Herbert, Dune (Небьюла-1965) |
|||
| Серия: Айзек Азимов Основание Best All-Time Series: Isaac Asimov, Foundation |
|||
| 1967 | |||
| Роберт Э. Хайнлайн Луна — суровая хозяйка Robert Heinlein, The Moon Is a Harsh Mistress |
Джек Вэнс Последний замок Jack Vance, The Last Castle (Небьюла-1966) |
Ларри Нивен Нейтронная звезда Larry Niven, Neutron Star | |
| 1968 | |||
| Роджер Желязны Князь света Roger Zelazny, Lord of Light |
Филип Жозе Фармер Пассажиры с пурпурной карточкой Philip Jose Farmer, Riders of the Purple Wage |
Фриц Лейбер Побросаю-ка я кости Fritz Leiber, Gonna Roll Them Bones (Небьюла-1967) |
Харлан Эллисон У меня нет рта, а хочется кричать Harlan Ellison, I Have No Mouth, and I Must Scream |
| Энн Маккэфри Поиск Вейра Anne McCaffrey, Weyr Search |
|||
| 1969 | |||
| Джон Браннер Всем стоять на Занзибаре John Brunner, Stand on Zanzibar |
Роберт Силверберг Ночные крылья Robert Silverberg, Nightwings |
Пол Андерсон Возмездие Эвелит Poul Anderson, The Sharing of Flesh |
Харлан Эллисон Тварь, что кричала о любви в самом сердце мира Harlan Ellison, The Beast That Shouted Love at the Heart of the World |
| 1970 | |||
| Урсула Ле Гуин Левая рука тьмы Ursula Kroeber Le Guin, The Left Hand of Darkness (Небьюла-1969) |
Фриц Лейбер Корабль призраков Fritz Leiber, Ship of Shadows |
Сэмюэль Дилэни Время, точно низка самоцветов Delany, Samuel, Time Considered as a Helix of Semi-Precious Stones | |
| 1971 | |||
| Ларри Нивен Мир-Кольцо Larry Niven, Ringworld (Небьюла-1970) |
Фриц Лейбер Зло встречается в Ланкмаре Fritz Leiber, Ill Met in Lankhmar (Небьюла-1970) |
Теодор Старджон Медленная скульптура Theodore Sturgeon, Slow Sculpture (Небьюла-1970) | |
| 1972 | |||
| Филип Жозе Фармер Восстаньте из праха Philip Jose Farmer, To Your Scattered Bodies Go |
Пол Андерсон Царица ветров и тьмы Poul Anderson, The Queen of Air and Darkness (Небьюла-1971) |
Нивен, Ларри Изменчивая луна Larry Niven, Inconstant Moon | |
| 1973 | |||
| Айзек Азимов Сами боги Isaac Asimov, The Gods Themselves (Небьюла-1972) |
Урсула Ле Гуин Слово для леса и мира одно Ursula K. Le Guin, The Word for World Is Forest |
Пол Андерсон Песня Козерога Poul Anderson, Goat Song (Небьюла-1972) |
Рафаэль Лафферти Вначале был костыль R. A Lafferty, Eurema’s Dam |
| Фредерик Пол, Сирил Корнблайт Встреча Frederik Pohl & C. M. Kornbluth, The Meeting | |||
| 1974 | |||
| Артур Кларк Свидание с Рамой Arthur C. Clarke, Rendezvous with Rama (Небьюла-1973) |
Джеймс Типтри мл. Девушка, которую подключили James Tiptree, Jr., The Girl Who Was Plugged In |
Харлан Эллисон Птица смерти Harlan Ellison, The Deathbird |
Урсула Ле Гуин Те, кто покидают Омелас Ursula K. Le Guin, The Ones Who Walk Away from Omelas |
| 1975 | |||
| Урсула Ле Гуин Обездоленные Ursula K. Le Guin, The Dispossessed: An Ambiguous Utopia (Небьюла-1974) |
Джордж Мартин Песнь о Лии George R. R. Martin, A Song for Lya |
Харлан Эллисон Дрейфуя у островков Лангерганса: 38º54' северной широты, 77º00’13" западной долготы Harlan Ellison, Adrift Just Off the Islets of Langerhans: Lattitude 38º54' N, Longitude 77º00’13" W |
Ларри Нивен Человек-Чёрная дыра Larry Niven, The Hole Man |
| 1976 | |||
| Джо Холдеман Бесконечная война Joe Haldeman, The Forever War (Небьюла-1975) |
Роджер Желязны Возвращение палача Roger Zelazny, Home Is the Hangman (Небьюла-1975) |
Ларри Нивен На окраине системы Larry Niven, The Borderland of Sol |
Фриц Лейбер Успеть на цеппелин Fritz Leiber, Catch That Zeppelin! (Небьюла-1975) |
| 1977 | |||
| Кейт Вильгельм Где допоздна так сладко пели птицы Kate Wilhelm, Where Late the Sweet Birds Sang |
Спайдер Робинсон Любым другим именем Spider Robinson, By Any Other Name |
Айзек Азимов Двухсотлетний человек Isaac Asimov, The Bicentennial Man (Небьюла-1977) |
Джо Холдеман Трехсотлетие Joe Haldeman, Tricentennial |
| Джеймс Типтри мл. Хьюстон, Хьюстон, вы нас слышите? James Tiptree, Jr., Houston, Houston, Do You Read? |
|||
| 1978 | |||
| Фредерик Пол Врата Frederik Pohl, Gateway (Небьюла-1977) |
Спайдер и Джоан Робинсон Звёздный танец Spider and Jeanne Robinson, Stardance (Небьюла-1977) |
Джоан Виндж Янтарные глаза Joan D. Vinge, Eyes of Amber |
Харлан Эллисон Джеффти пять лет Harlan Ellison, Jeffty Is Five (Небьюла-1977) |
| 1979 | |||
| Вонда Макинтайр Змея сновидений Vonda McIntyre, Dreamsnake (Небьюла-1978) |
Джон Варли Навязчивость зрения John Varley, The Persistence of Vision (Небьюла-1978) |
Пол Андерсон Луна охотника Poul Anderson, Hunter’s Moon |
Кэролайн Черри Кассандра C. J. Cherryh, Cassandra |
| 1980 | |||
| Артур Кларк Фонтаны рая Arthur C. Clarke, The Fountains of Paradise (Небьюла-1979) |
Барри Лонгиер Враг мой Barry B. Longyear, Enemy Mine (Небьюла-1979) |
Джордж Мартин Короли-пустынники George R. R. Martin, Sandkings |
Джордж Мартин Путь креста и дракона George R. R. Martin, The Way of Cross and Dragon (Небьюла-1979) |
| 1981 | |||
| Джоан Виндж Снежная королева Joan D. Vinge, The Snow Queen |
Гордон Диксон Потерянный дорсай Gordon R. Dickson Lost Dorsai |
Гордон Диксон Плащ и посох Gordon R. Dickson, The Cloak and the Staff |
Клиффорд Саймак Грот танцующих оленей Clifford D. Simak, Grotto of the Dancing Deer (Небьюла-1980) |
| 1982 | |||
| Кэролайн Черри Последняя база C. J. Cherryh, Downbelow Station |
Пол Андерсон Игры Сатурна Poul Anderson, The Saturn Game (Небьюла-1981) |
Роджер Желязны Вариант Единорога Roger Zelazny, Unicorn Variation |
Джон Варли Толкач John Varley, The Pusher |
| 1983 | |||
| Айзек Азимов Академия на краю гибели Isaac Asimov, Foundation’s Edge |
Джоан Расс Души Joanna Russ, Souls |
Конни Уиллис Пожарная охрана Connie Willis, Fire Watch (Небьюла-1982) |
Спайдер Робинсон Жизнь коротка Spider Robinson, Melancholy Elephants |
| 1984 | |||
| Дэвид Брин Звёздный прилив David Brin, Startide Rising (Небьюла-1983) |
Тимоти Зан Точка каскада Timothy Zahn, Cascade Point |
Грег Бир Музыка, звучащая в крови Greg Bear, Blood Music (Небьюла-1983) |
Октавия Батлер Звуки речи Octavia Butler, Speech Sounds |
| 1985 | |||
| Уильям Гибсон Нейромант William Gibson, Neuromancer (Небьюла-1984) |
Джон Варли Нажмите «ВВОД» John Varley, Press Enter (Небьюла-1984) |
Октавия Батлер Мы все — одна семья… Octavia Butler, Bloodchild (Небьюла-1984) |
Дэвид Брин Хрустальные сферы David Brin, The Crystal Spheres |
| 1986 | |||
| Орсон Скотт Кард Игра Эндера Orson Scott Card, Ender’s Game (Небьюла-1985) |
Роджер Желязны 24 вида горы Фудзи кисти Хокусая Roger Zelazny, Twenty-four Views of Mount Fuji, by Hokusai |
Харлан Эллисон Паладин потерянного часа Harlan Ellison, Paladin of the Lost Hour |
Фредерик Пол Ферми и стужа Frederik Pohl, Fermi and Frost |
| 1987 | |||
| Орсон Скотт Кард Голос тех, кого нет Orson Scott Card, Speaker for the Dead (Небьюла-1986) |
Роберт Силверберг Гильгамеш на окраине Robert Silverberg, Gilgamesh in the Outback (Небьюла-1986) |
Роджер Желязны Вечная мерзлота Roger Zelazny, Permafrost |
Грег Бир Касательные Greg Bear, Tangents |
| 1988 | |||
| Дэвид Брин Война за Возвышение David Brin, The Uplift War |
Орсон Скотт Кард Око за око Orson Scott Card, Eye for Eye |
Урсула Ле Гуин Бизоны-малышки, идите гулять… Ursula K. Le Guin, Buffalo Gals, Won’t You Come Out Tonight |
Лоурен Уотт-Эванс Почему я ушёл из «Ночного гамбургера» Lawrence Watt-Evans, Why I Left Harry’s «All-Night Hamburgers» |
| 1989 | |||
| Кэролайн Черри Сытин C. J. Cherryh, Cyteen |
Конни Уиллис Последняя из Виннебаго Connie Willis, The Last of the Winnebagos (Небьюла-1988) |
Джордж Эффинджер Кошечка Шрёдингера George Alec Effinger, Schredinger’s Kitten |
Майк Резник Кириньяга Mike Resnick, Kirinyaga |
| 1990 | |||
| Дэн Симмонс Гиперион Dan Simmons, Hyperion |
Луис Макмастер Буджолд Горы скорби Lois McMaster Bujold, The Mountains of Mourning (Небьюла-1989) |
Роберт Силверберг Раз солдат, два солдат… Robert Silverberg, Enter a Soldier. Later: Enter Another |
Сюзи Чарнас Сиськи Suzy McKee Charnas, Boobs |
| 1991 | |||
| Луис Макмастер Буджолд Игра форов Lois McMaster Bujold, The Vor Game |
Джо Холдеман Мистификация с Хемингуэем Joe Haldeman, The Hemingway Hoax (Небьюла-1990) |
Майк Резник Манамуки Mike Resnick, The Manamouki |
Терри Биссон Медведи открывают огонь Terry Bisson, Bears Discover Fire (Небьюла-1990) |
| 1992 | |||
| Луис Макмастер Буджолд Барраяр Lois McMaster Bujold, Barrayar |
Нэнси Кресс Испанские нищие Nancy Kress, Beggars in Spain |
Айзек Азимов Золото Isaac Asimov, Gold |
Джеффри Ландис Вдогонку за Солнцем Geoffrey A. Landis, A Walk in the Sun |
| 1993 | |||
| Конни Уиллис Книга Страшного суда Connie Willis, Doomsday Book |
Люциус Шепард Билл — космонавт Lucius Shepard, Barnacle Bill the Spacer |
Джанет Каган Революция Щелкунчиков Janet Kagan, The Nutcracker Coup |
Конни Уиллис Даже у королевы Connie Willis, Even the Queen (Небьюла-1992) |
| Вернон Виндж Пламя над бездной Vernon Vinge, A Fire Upon the Deep |
|||
| 1994 | |||
| Ким Робинсон Зелёный Марс Kim Stanley Robinson, Green Mars |
Гарри Тартлдав В Низине Harry Turtledove, Down in the Bottomlands |
Чарльз Шеффилд Мыслями в Джорджии Charles Shiffield, Georgia on My Mind |
Конни Уиллис Смерть на Ниле Connie Willis, Death on the Nile |
| 1995 | |||
| Луис Макмастер Буджолд Танец отражений Lois McMaster Bujold, Mirror Dance |
Майк Резник Семь видов Олдувайского ущелья Mike Resnick, Seven Views of Olduvai Gorge (Небьюла-1994) |
Дэвид Герролд Мой сын — марсианин David Gerrold, The Martian Child (Небьюла-1994, Локус-1995) |
Джо Холдеман Слепая любовь Joe Haldeman, None So Blind |
| 1996 | |||
| Нил Стефенсон Алмазный век Neal Stephenson, The Diamond Age |
Аллен Стил Смерть капитана Фьючера Allen Steele, The Death of Captain Future |
Джеймс Патрик Келли Думать как динозавр James Patrick Kelly, Think Like a Dinosaur |
Морин Макхью Процессия Линкольна Maureen F. McHugh, The Lincoln Train |
| 1997 | |||
| Ким Робинсон Голубой Марс Kim Stanley Robinson, Blue Mars |
Джордж Мартин Кровь дракона George R. R. Martin, Blood of The Dragon |
Брюс Стерлинг Велосипедный мастер Bruce Sterling, Bicycle Repairman |
Конни Уиллис Душа найдет родную душу Connie Willis, The Soul Selects Her Own Society |
| 1998 | |||
| Джо Холдеман Проект «Юпитер» Joe Haldeman, Forever Peace (Небьюла-1998) |
Аллен Стил Куда мудрец боится и ступить… Allen Steele, …Where Angels Fear To Tread |
Билл Джонсон Выпьем, господин посол! Bill Johnson, We Will Drink A Fish Together |
Майк Резник 43 антаресские династии Mike Resnick, The 43 Antarean Dynasties |
| 1999 | |||
| Конни Уиллис Не считая собаки Connie Willis, To Say Nothing of the Dog |
Грег Иган Океанический Greg Egan, Oceanic |
Брюс Стерлинг Такламакан Bruce Sterling, Taklamakan |
Майкл Суэнвик Машины бьётся пульс Michael Swanwick, The Very Pulse of the Machine |
| 2000 | |||
| Вернон Виндж Глубина в небе Vernon Vinge, A Deepness in the Sky |
Конни Уиллис Вихри Мраморной арки Connie Willis, The Winds of Marble Arch |
Джеймс Патрик Келли От 1016 до 1 James Patrick Kelly, 1016 to 1 |
Майкл Суэнвик Скерцо с тираннозавром Michael Swanwick, Scherzo with Tyrannosaur |
| 2001 | |||
| Джоан Роулинг Гарри Поттер и Кубок огня J.K. Rowling, Harry Potter and the Goblet of Fire |
Джек Уильямсон Перевоплощенная планета Jack Williamson, The Ultimate Earth |
Кристин Раш Дети века Kristine Kathryn Rusch, Millennium Babies |
Дэвид Лэнгфорд Разные виды темноты David Langford, Different Kinds of Darkness |
| 2002 | |||
| Нил Гейман Американские боги Neil Gaiman, American Gods (Небьюла-2002) |
Вернор Виндж Горячая пора в Фэрмаунтской средней школе Vernor Vinge, Fast Times at Fairmont High |
Тед Чан Ад — это отсутствие Бога Ted Chiang, Hell is the Absence of God (Небьюла-2002) |
Майкл Суэнвик Пес сказал «Гав-гав» Michael Swanwick, The Dog Said Bow-Wow |
| 2003 | |||
| Роберт Джеймс Сойер Гоминиды Robert J. Sawyer, Hominids |
Нил Гейман Коралина Neil Gaiman, Coraline (Небьюла-2003) |
Майкл Суэнвик Медленная жизнь Michael Swanwick, Slow Life |
Джеффри Лэндис Падение на Марс Geoffrey A. Landis, Falling Onto Mars |
| 2004 | |||
| Лоис Макмастер Буджолд Паладин душ Lois McMaster Bujold, Paladin of Souls |
Вернор Виндж Куки-монстр Vernor Vinge, The Cookie Monster |
Майкл Суэнвик Хронолегион Michael Swanwick, Legions in Time |
Нил Гейман Этюд в изумрудных тонах Neil Gaiman, A Study in Emeralds |
| 2005 | |||
| Сюзанна Кларк Джонатан Стрендж и мистер Норрелл Susanna Clarke Jonathan Strange & Mr Norrell |
Чарльз Стросс Бетонные джунгли Charles Stross The Concrete Jungle |
Келли Линк Волшебная сумочка Kelly Link The Faery Handbag |
Майк Резник Путешествие с моими котами Mike Resnick Travels with My Cats |
| 2006 | |||
| Чарльз Уилсон Роберт Спин Robert Charles Wilson Spin |
Конни Уиллис Кража среди своих Connie Willis Inside Job |
Бигл, Питер Два сердца Peter Soyer Beagle Two Hearts |
Дэвид Ливайн Тк’тк’тк David Levine Tk’tk’tk |
| 2007 | |||
| Вернор Виндж Конец радуг Vernor Vinge Rainbows End |
Роберт Рид Ева раз, Ева два Robert David Reed A Billion Eves |
Иен Макдональд Жена Джинна Ian McDonald The Djinn’s Wife |
Тим Пратт Волшебный мир Tim Pratt Impossible Dreams |
| 2008 | |||
| Майкл Шейбон Союз еврейских полисменов Michael Chabon The Yiddish Policemen’s Union |
Конни Уиллис Всем сойти на землю Connie Willis All Seated on the Ground |
Тед Чан Купец и волшебные врата Ted Chiang The Merchant and the Alchemist’s Gate |
Элизабет Бир Береговая линия Elizabeth Bear Tideline |
| 2009 | |||
| Нил Гейман История с кладбищем Neil Gaiman The Graveyard Book |
Нэнси Кресс Нексус Эрдманна Nancy Kress The Erdmann Nexus |
Элизабет Бир Шогготы в цвету Elizabeth Bear Shoggoths in Bloom |
Тед Чан Выдох Ted Chiang Exhalation |
| 2010 | |||
| Паоло Бачигалупи Заводная Paolo Bacigalupi The Windup Girl Чайна Мьевилль Город и город China Mieville The City & the City |
Чарльз Стросс Палимпсест Charles Stross Palimpsest |
Питер Уоттс Остров Peter Watts The Island |
Уилл Макинтош Bridesicle Will McIntosh Bridesicle |
| 2011 | |||
| Конни Уиллис Затемнение/Отбой тревоги Connie Willis Blackout/All Clear |
Тед Чан Жизненный цикл программных объектов Ted Chiang The Lifecycle of Software Objects |
Стил М. Аллен Император Марса Allen M. Steele The Emperor of Mars |
Мэри Робинетт Коваль Оттого что в кузнице Mary Robinette Kowal For Want of a Nail |
| 2012 | |||
| Джо Уолтон Среди других Jo Walton Among Others |
Кидж Джонсон Мост через туман Kij Johnson The Man Who Bridged the Mist |
Чарли Джейн Андерс Шесть месяцев, три дня Charlie Jane Anders Six Months, Three Days |
Кен Лю Бумажный зверинец Ken Liu The Paper Menagerie |
| 2013 | |||
| Джон Скальци[6] Люди в красном John Scalzi Redshirts: A Novel with Three Codas[6] |
Брендон Сандерсон[6] Душа императора Brandon Sanderson The Emperor’s Soul[6] |
Пэт Кэдиган[6] ' Pat Cadigan The Girl-Thing Who Went Out for Sushi[6] |
Кен Лю[6] Моно-но аварэ Ken Liu Mono no aware[6] |
Напишите отзыв о статье "Хьюго (премия)"
Примечания
- ↑ [www.thehugoawards.org/hugo-faq/ «Hugo Award» is a service mark of the World Science Fiction Society, registered in the USA and other countries.]
- ↑ [www.thehugoawards.org/about/ The Hugo Awards: Introduction] (англ.).
- ↑ [www.thehugoawards.org/hugo-categories/ Hugo Award Categories]
- ↑ [www.writertopia.com/awards/campbell John W. Campbell Award for Best New Writer]
- ↑ [www.thehugoawards.org/hugo-history/ Hugo Award History]
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 [www.mirf.ru/News/Laureaty_Hyugo_2013_17241.htm Лауреаты «Хьюго» 2013] (2 сентября 2013). Проверено 22 сентября 2013.
Ссылки
- [www.thehugoawards.org/ Официальный сайт премии Хьюго]
- [fantlab.ru/award2 Премия Хьюго] на сайте «Лаборатория Фантастики»
- [www.outzone.ru/awards/hugo Hugo на outzone.ru]
| ||||||||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Хьюго (премия)
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.
Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.
– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.
Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
