Корнуэлл, Хью

Хью Корнуэлл Hugh Cornwell
Основная информация
Дата рождения	28 августа 1949(1949-08-28) (74 года)
Место рождения	Лондон Англия
Страна	Великобритания Великобритания
Профессии	гитарист вокалист актёр автор песен
Жанры	панк-рок пост-панк
Коллективы	The Stranglers
Лейблы	United Artists Epic Records
[www.hughcornwell.com/ www.hughcornwell.com]

Хью Алан Ко́рнуэлл (англ. Hugh Alan Cornwell; 28 августа 1949, Лондон) — британский музыкант, гитарист, актёр, певец и автор песен, известный прежде всего участием в панк/нью-вэйв-группе The Stranglers, которую он создал в 1974 году с Жан-Жаком Бернелом и Джетом Блэком. Корнуэлл оставался фронтменом группы вплоть до 1990 года, когда вышел из состава и начал сольную карьеру.

Ранние годы

Хью Корнуэлл родился 28 августа 1949 года в Лондоне, Англия. Его детские годы прошли в районах северного Лондона Тафнелл-парк и Кентиш-таун. Корнуэлл учился в Школе Уильяма Эллиса (англ. William Ellis School) в Хайгейте. Первым кумиром Корнуэлла был Эдди Кокрэн. В старших классах школы он в качестве бас-гитариста — вместе с Ричардом Томпсоном (позже участником Fairport Convention) и будущим журналистом и бизнесменом Ником Джонсом за ударными — образовал группу Emil & the Detectives. Группа, исполнявшая исключительно кавер-версии (в стиле, близком The Kinks) приобрела определённую известность в Северном Лондоне и не раз приглашалась в популярные клубы, вроде Club 100.

The Stranglers

В конце 60-х годов, получив степень бакалавра биохимии в Бристольском университете, Корнуэлл отправился на практику в Лундский университет, где вскоре после прибытия образовал группу Johnny Sox (Майк из Чикаго — ударные, Гёрт Гудвин — вокал, Ян Кнутсон — бас-гитара). С её участниками в 1974 году он вернулся в Англию, где состав почти сразу же распался (Майк и Гёрт, спасавшиеся от мобилизации, узнав об амнистии, вернулись в Америку). Вместе с Джетом Блэком, Жан-Жаком Бернелом и заменившим Кнутсона другим своим шведским знакомым, Хансом Уормлингом (который затем в свою очередь уступил место Дэйву Гринфилду) Корнуэлл образовал The Stranglers, группу, которая сначала добилась громкого успеха в 1977 году на волне панк-рока, а потом, непрерывно развиваясь и усложняя стиль, стала одной из ведущих на нововолновой сцене.

В The Stranglers Хью Корнуэлл, выходец из 1960-х (и носитель многих качеств «рассерженного молодого человека» 50-х годов — NME сравнивал его с главным героем пьесы Джона Осборна), стал настоящим панк-фронтменом и большим специалистом по конфронтации с аудиторией.

Помню одно европейское турне, которое мы проводили под негласным лозунгом «Разделяй и властвуй». Например, в Эдинбурге Хью мог обратиться к зрителям со следующими словами: «Приятно выступать в вашем городе! Тут все считают себя истинными англичанами, нашими историческими союзниками. Не то, что эти шотландцы из Глазго!..» После этого в зале поднималось восстание. Народ начинал вырывать кресла и рваться на сцену: «Я убью, тебя, asshole! Я за это заплатил 15 фунтов?…»

Ж.-Ж. Бернел, Stubble Fanzine.

Первый же трек первого альбома (написанный Корнуэллом) вызвал громкий скандал, из-за чего участники группы вынуждены были впоследствии давать объяснения.

Мы никогда не писали песен об избиении женщин. Хью написал одну песню, «Sometimes», о том, как он своей подруге отвесил пощечину. Несомненно, это документирует печальный момент в его отношениях, но он — об одной конкретной женщине. Ни коим образом эта песня не содержит в себе призыва к общественной деятельности того же рода

. — Ж.-Ж. Бернел.

Арест и тюрьма

Поворотным пунктом в истории The Stranglers стал день 1 ноября 1980 года, когда по пути группы из Кардиффа её вокалист был арестован с наркотиками. Поданная Корнуэллом апелляция была отклонена, и его приговорили к трем месяцам заключения в тюрьме Пентонвилль (по иронии судьбы приговор был вынесен в тот самый день, когда министр внутренних дел Уильям Уайтлоу заявил о необходимости тюремной реформы, призванной сократить число заключенных). По мнению Жана-Жака Бернела, рассмотрение дела в суде носило показательный характер, и аргументы защиты практически игнорировались.

Судья Кроутер, обращаясь к Корнуэллу и вместе с ним арестованному промоутеру Полу Лосби, заявил:

Вы оба — интеллектуалы зрелого возраста, оказывающие огромное влияние на образ жизни молодежи. Вы не должны наносить ущерб морали и здоровью тем, кто вас боготворит. Вы оба имеете университетское образование, что делает ваше поведение ещё более недопустимым. Вы сознательно сделали свой выбор, нарушив закон.

К Корнуэллу-заключенному допускался лишь один посетитель в неделю. Известно, что регулярно навещала его в тюрьме только Хэйзел О’Коннор. Как утверждал Бёрнел (в интервью Sounds 1980 года) относительно лояльное отношение к нему тюремных властей объяснялось тем, что жесткий контроль за его делом установила организация PROP, занимавшаяся борьбой за права заключенных. За несколько лет до этого PROP выпустила книгу Брайана Стреттона «Who Guards the Guards», которую удалось выпустить лишь на средства, собранные от благотворительных концертов рок-музыкантов. Самое активное участие в этих концертах приняли The Stranglers. Почти сразу же после освобождения Корнуэлл опубликовал книгу «Inside Information» (1980), в которой подробно рассказал о своих злоключениях и об условиях, в которых содержатся заключенные в британских тюрьмах.

Философия

Корнуэлл считал себя анархистом, но в это понятие вкладывал широкий смысл. По-своему трактовал он и понятие «фашизма»

Мы пытаемся заставить людей снова начать думать. Обо всём. Мы пытаемся возродить в них желание задавать вопросы, всё подвергать сомнению. Думаю, только так и можно использовать общественную платформу: всё остальное — злоупотребление своим положением. Бог был фашистом: он использовал свою платформу для запретов… Рок-н-ролл — первобытная музыка, призванная помогать человеку вернуться к базовым чувствам, дать свободу тем областям подсознания, деятельность которых современным обществом подавляется. В этом, по-видимому, и состоит суть той анархии, которую «новая волна» объявила своей целью. В словарях понятие «анархия» толкуется однобоко. Но оно имеет и более глубокий смысл. Сам по себе тот факт, что человек способен задавать вопросы, подвергать вещи сомнению, свидетельствует о том, что стремление к анархии заложено в самой природе его разума.

Оригинальный текст (англ.)  

We do try and make people think again. About everything. We try and nurture their sense of inquiry and questioning. I think that that's the only virtuous way you can use a public platform. Because otherwise you're just using the power to condition. I mean, God was a fascist really, because he used his platform to tell people not to do things... Rock 'n' roll is a very primal music and perhaps people should be encouraged to return to primacy to release those parts of their unconscious which modern society doesn't really permit forcing them to wither away unused. And that is probably the concept of anarchy which was the most intended by the whole new wave. You know, everyone looks up 'anarchy' in the dictionary and gets one meaning. But there are applied meanings. The very fact that people question things is a sign that they have anarchic brains.

Хью Корнуэлл был долгое время увлечен всевозможными «теориями заговора». Он не раз говорил о том, что Джон Кеннеди принадлежал к мафии, а одним из боссов её был Онассис. Корнуэлл верил, что поп-продукция американского рынка содержит в себе некие «коммерческие звуковые частоты», воздействующие на мозг потребителя. Именно Корнуэллу The Stranglers обязаны скандальной «теорией атрофированного мозжечка», согласно которой особенности американского образа мысли определяются тем фактом, что размер мозжечка у среднего жителя североамериканского континента меньше, чем у среднего европейца.

Сторонние проекты

В 1978 году Хью Корнуэлл в качестве студийного продюсера записал демо The Pop Group (которое обеспечило им контракт с Radar Records) и дебютный альбом Leila and the Snakes, который был доброжелательно встречен критикой (что не удержало этот лос-анджелесский «отросток» The Tubes от почти немедленного распада).

В 1979 году Хью Корнуэлл выпустил свой первый сольный альбом Nosferatu в сотрудничестве с Робертом Уильямсом, барабанщиком Кэптена Бифхарта, сыграв, помимо всего прочего, на бас-гитаре и меллотроне.

В конце 70-х — начале 80-х годов Корнуэлл в свободные дни выходил на сцену театра Almeida в Ислингтоне (в частности, играл с Бобом Хоскинсом и Стивеном Ри). Он снялся в фильме «Bleedeing Star» французского режиссёра Бертрана Февра, где сыграл главную роль и выступил в качестве автора звуковой дорожки. Трек отсюда, «Siren Song» — взят с оборотной стороны сингла One In A Million.

В 1990—1992 годах Хью Корнуэлл в качестве продюсера работал с двумя группами из Бата: Deep 6 (с Энди Уэстом во главе) и Studs On Main Street. В декабре 1991 года с Уэстом и Роджером Куком (как CCW) он выпустил альбом Cornwell, Cook & West, за которым последовал сингл Sweet Sister (1992).

Сольная карьера

В 1990 году Хью Корнуэлл заявил, что The Stranglers исчерпали ресурсы развития, и вышел из состава группы. Позже (из автобиографии) стало ясно, что фронтмен постоянно конфликтовал с остальными музыкантами группы, Бернелом в первую очередь.

После ухода из группы Корнуэлл выпустил ещё семь (не считая Nosferatu) сольных альбомов и (в 2006 году) концертный альбом в двух форматах и под двумя названиями: People Places Pieces (тройной CD) и Dirty Dozen.

В 2001 году вышла книга Корнуэлла «Song by Song», в которой он подробно рассказал истории создания песен The Stranglers. К студийному сотрудничеству он приглашал только личных друзей: в их числе были Найджел Беннетт (The Members, XTC), Пит Фиппс (The Glitter Band), Ник Плайтас (работавший с Анн Пигаль).

В сентябре 2007 года Хью Корнуэлл провёл британское турне с барабанщиком Робертом Уильямсом, в ходе которого были исполнены три новых композиции: «Bangin' On», «Please Don’t Put Me On A Slow Boat To Trowbridge» и «Delightful Nightmare».

Интересные факты

• Хью Корнуэлл, большой любитель крикета (и участник Bunbury Cricket Club), в 2001 году появился в программе «Jamie Theakston Cricket Show» на Radio Five Live (Би-би-си), где под акустический аккомпанемент исполнил «(Get) A Grip (On Yourself)» с Марком Бутчером, бэтсменом сборной Англии.
• Вопреки общепринятому представлению, сформировавшемуся под влиянием песни «No More Heroes», Корнуэлл был большим почитателем Троцкого, и в Мехико специально побывал в доме, где того настигла смерть. «Троцкий был идеальным функционером, — утверждал Корнуэлл в интервью 1979 года, — его направляли на самые трудные участки, и он повсюду справлялся». Путешествию Троцкого на знаменитом поезде посвящён трек «Big Bug» из альбома Nosferatu. Релиз альбома был приурочен к «звездному часу Троцкого» в 1919 году, когда тот (согласно трактовке автора) «предотвратил английскую морскую интервенцию в Россию».
• Корнуэлл не раз говорил, что не слушает современную поп- и рок- музыку, лишь «мастеров старой школы»: к их числу он относит Джина Питни, Роя Орбисона и Эннио Морриконе.

Дискография

Сольные альбомы

• Nosferatu (1979)
• Wolf (1988)
• Wired (1995)
• Guilty (1997)
• Black Hair Black Eyes Black Suit (1999)
• First Bus to Babylon (1999)
• Hi Fi (2001)
• Footprints in the Desert (2002)
• Mayday (2002, концертный альбом)
• In the Dock (2003, концертный альбом)
• Beyond Elysian Fields (2004)
• Dirty Dozen (2006)
• Hoover Dam (2008)
• Totem and Taboo (2012)

Библиография

• Inside Information (1980). Рассказ о трех месяцах, проведенных в тюрьме Пентонвилль.
• The Stranglers — Song by Song (2001).
• A Multitude of Sins (2004). Автобиография
• Window to the World (2008, роман).

Примечания

Ссылки

• [www.hughcornwell.com/ Официальный сайт]  (англ.)
• [www.facebook.com/group.php?gid=6617190418&ref=mf Hugh Cornwell: Facebook] (англ.)
• [myspace.com/hughcornwell Официальная страница Корнуэлл, Хью] (англ.) на сайте Myspace
• [www.musicphotographer.biz/ Фото: The Stranglers/Hugh Cornwell] (англ.)
• [club.kingsnake.com/index.php/archives/354-Podcast-SXSW-Artist-Spotlight-Interview-Hugh-Cornwell.html Интервью с Корнуэллом] (англ.)
• [club.kingsnake.com/index.php/archives/389-SXSW-Videocast-Interview-With-Hugh-Cornwell.html Videocast 2007: Интервью с Корнуэллом] (англ.)

Отрывок, характеризующий Корнуэлл, Хью

«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.