Хэд, Генри
| Генри Хэд | |
| Henry Head | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Научная сфера: |
неврология, нейропсихология |
| Награды и премии: |
Королевская медаль (1908) |
Сэр Генри Хэд (англ. Sir Henry Head, 4 августа 1861 — 8 октября 1940) — английский невролог и нейропсихолог.
Биография
Генри Хэд родился 4 августа 1861 году в Сток-Ньюингтоне, районе Лондона. Среднее образование получил в благотворительной школе (англ. Charterhouse), после этого учился в Университете Галле, в Тринити–колледже в Кембридже, в Немецком университете Праги и в Страсбурге. С 1901 года работал в качестве преподавателя в Королевском колледже врачей, с 1921 года — в Лондонском королевском обществе[1].
В 1908 году учёный был награждён Королевской медалью Лондонского королевского общества[2].
Генри Хэд развивал идеи своего учителя Х. Джексона о том, что психические функции представлены в мозгу по уровневому принципу организации, где каждый уровень ответственен за какой–либо компонент этой функции.
Эксперименты с надрезанием нервов
Хэду часто попадались больные с повреждением периферического нерва, но пациенты были не способны четко описать свои ощущения, особенно в медицинской терминологии. «Вскоре стало очевидно, что многие наблюдаемые факты так и останутся без объяснения, если не провести более тщательный и продолжительный эксперимент. С больными такой эксперимент невозможен. Очевидно, что удобнее всего наблюдать развитие и исцеление собственного недуга», — писал ученый. И поэтому Хэд решил самому себе перерезать нервы и проследить процесс восстановления чувствительности.
В 1903 году Генри Хэд попросил своего коллегу, чтобы тот сделал надрез на его руке и перерезал лучевой и наружный нервы. В период между 1903 и 1907 годами Хэд со своим коллегой доктором У. Риверсом провёл с этой повреждённой рукой 167 многочасовых опытов[3].
В результате Хэд обнаружил две анатомически обособленные симпатические нервные системы, связанные с двумя видами чувствительности: протопатической и эпикритической. Протопатическая чувствительность, более ранняя по происхождению и примитивная, тесно связана с эмоциями, далека от мышления, она менее дифференцированная и локализованная. Относящиеся к ней ощущения трудно разделять на категории и обозначать словами, описывать. Эпикритическая чувствительность выше по уровню, возникает позже и обладает, по сути, противоположными характеристиками: связь с мышлением, отдаленность от эмоциональных состояний, большая дифференцированность, категориальные названия для ощущений, четкая локализация.
Изучение афазии
Проанализировав большой клинический материал, Хэд показал, что при афазии нарушается все поведение в целом, и это обусловливается трудностями образования понятий, при которых человек становится зависимым от воспринимаемого поля[4]. Он выделил различные формы афазии: номинативная, синтаксическая и семантическая. Позже его классификация подверглась критики из–за чрезмерной прямолинейности.Также разработал неврологическую методику — «пробу Хэда», когда больной должен повторить расположение рук врача.
Напишите отзыв о статье "Хэд, Генри"
Примечания
- ↑ [psi.webzone.ru/st/147900.htm Хэд (Head) сэр Генри — психологический словарь]
- ↑ [royalsociety.org/grants-schemes-awards/awards/royal-medal/ Royal Medal] (англ.).
- ↑ [est-idea.ru/ideas/catalogue/?article_id=4267 6 безумных экспериментов учёных, поставленных на самих себе — 2. Генри Хэд перерезал себе нерв]
- ↑ «Aphasia and Kindred Disorders of Speech», Vol. 1–2, Cambr., 1928
Отрывок, характеризующий Хэд, Генри
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.
Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
