Хэйан-кё

Столица Хэйан (яп. 平安京 хэйан кё:, «столица мира и спокойствия») — столица японского государства в 794—1869 годах. Находилась в центре Ямасирской впадины, в центральной части современного города Киото префектуры Киото. Также известна как «Столичный город» (яп. 京の都 кё: но мияко).

Краткие сведения

Столица Хэйан, как и её предшественники Хэйдзё и Нагаока, была спроектирована по китайской градостроительной системе «шахматной доски», по образцу танской столицы Чанъань, с учётом китайской философии фэншуй. С высоты птичьего полёта она напоминала прямоугольник. Её протяжённость с севера на юг составляла 5,3 км, а с запада на восток — 4,5 км.

По центральной части города пролегал Проспект Красного феникса (яп. 朱雀大路 судзаку о:дзи), шириной 84 м, тянувшийся от За́мковых ворот (яп. 羅城門 радзё:мон) на юге до Ворот Красного феникса (яп. 朱雀門 судзакумон) Императорского дворца на севере. Проспект разделял столицу на два крупных района: «левый» (яп. 左京 сакё:) и «правый» (яп. 右京 укё:). Каждый из них имел собственный рынок: «западный» (яп. 西市 ниси-ити) для «левого» и «восточный» (яп. 東市 хигаси-ити) для «правого» районов, а также районный буддийский монастырь: «западный» (яп. 西寺 сайдзи) для «левого» и «восточный» (яп. 東寺 тодзи) для «правого» районов.

Кроме проспекта Красного феникса через город проходили другие проспекты (яп. 大路 о:дзи), шириной 24 м, и улицы (яп. 小路 ко:дзи), шириной 12 м, которые делили его на равновеликие прямоугольные «кварталы» (яп. 町 тё:). 4 ряда кварталов, примыкавшие вертикально к проспектам, которые проходили с севера на юг, назывались «сектором» (яп. 坊 бо:), а 4 ряда кварталов, примыкавшие горизонтально к проспектам, которые проходили с запада на восток, именовались «полосой» (яп. 条 дзё:). Соответственно, столица была разделена на 9 горизонтальных «полос» и 4 вертикальных «сектора» для «левого» и «правого» района. «Полосы», «секторы» и «кварталы» имели свои номера для ориентировки в городе.

В северной части столицы размещался Императорский дворец (яп. 平安宮 хэйан-кю:), который назывался Большими императорскими покоями (яп. 大内里 дайдайри). Площадь, которую он занимал, напоминала неправильный прямоугольник длиной 1,4 км с севера на юг и 1,2 км с запада на восток. Эта территория была окружена невысоким глиняным забором и имела 14 ворот. На северо-востоке дворца находились Императорские хоромы (яп. 内里 дайри), в центре — Династийный зал (яп. 朝堂院 тё:до:ин) для собрания правительства, на западе — Павильон веселья (яп. 豊楽院 буракуин) для празднований, а вокруг них — различные здания министерств, ведомств и императорской прислуги.

На юго-востоке от Императорского дворца, за пределами его стен располагался Сад божественных источников (яп. 神泉苑 синсэнъэн), который использовался как место прогулок императора. Население столицы Хэйан во времена её расцвета составляло около 200 тысяч человек. В среднем оно не превышало 100 тысяч человек.

Упадок Хэйан постепенно начинался с X века в связи с запустением «левого» района столицы из-за недостатка воды, а также малонаселённости южных кварталов города, которые располагались возле болот. Жители постепенно перемещались на восток, в «правый» район к реке Камо, чем разрушали структуру города. Многочисленные пожары привели к тому, что в XII веке столица Хэйан фактически раскололась на два урбанистических центра — северный «верхний» район Камигё (яп. 上京 камигё:) и южный «нижний» район Симогё (яп. 下京 симогё:). Сильный урон город понёс во время смуты Онин 1467—1477, в ходе которой почти вся столица была превращена в пепелище. Спустя века, в 1590-х годах, восстановленные районы Камигё и Симогё были объединены усилиями полководца Тоётоми Хидэёси в единый город Киото.

В 1869 году, в результате реставрации Мэйдзи и войны Босин, резиденция императора была перенесена в город Эдо, получивший название Токио. Фактически он превратился в новую столицу Японии. Однако императорского указа о переносе столицы, который должен выдаваться в таких случаях, провозглашено не было, поэтому ряд японских юристов и историков считают, что Хэйан, современный Киото, остаётся столицей страны по сегодняшний день.

Именем столицы Хэйан назван один из периодов японской истории.

См. также

• Хэйдзё-кё
• Киото
• Симабара (район Киото)

Источники и литература

• [www.japantoday.ru/entsiklopediya-yaponii-ot-a-do-ya/heyan-kyo.html Хэйан-кё] // Япония от А до Я. Популярная иллюстрированная энциклопедия. (CD-ROM). — М.: Directmedia Publishing, «Япония сегодня», 2008. — ISBN 978-5-94865-190-3.

Отрывок, характеризующий Хэйан-кё

– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.