Хейли, Билл

Билл Хейли
Билл Хейли в 1974 году
Основная информация
Полное имя	Уильям Джон Клифтон Хейли
Дата рождения	6 июля 1925(1925-07-06)
Место рождения	Хайленд-Парк, штат Мичиган, США
Дата смерти	9 февраля 1981(1981-02-09) (55 лет)
Место смерти	Харлинген, Техас, США
Годы активности	1946—1980
Страна	США США
Профессии	певец, композитор, лидер группы
Инструменты	гитара, бас-гитара
Жанры	кантри, поп-музыка, рок-н-ролл, рокабилли
Псевдонимы	Джек Хейли, Джонни Клифтон, Скотт Грегори
Сотрудничество	The Down Homers, Bill Haley & His Comets
Лейблы	Cowboy, Atlantic, Keystone, Center, Holiday, Essex, Decca, Warner Bros. Records, Orfeon, Dimsa, Newtown, Guest Star, Logo, APT, Gone, United Artists, Roulette, Sonet, Buddah, Antic
[www.billhaley.ru lhaley.ru]

Уи́льям Джон Кли́фтон Хе́йли (англ. William John Clifton Haley); 6 июля 1925 — 9 февраля 1981) — американский музыкант, певец и автор песен, один из первых исполнителей рок-н-ролла. Песня «Rock Around the Clock» (1954), записанная им вместе с его группой «Кометы» (англ. The Comets), оказала большое влияние на популяризацию рок-н-ролла.

Биография

Уильям Джон Клифтон Хейли родился 6 июля 1925 года в городе Хайленд-Парк, штат Мичиган, вырос в городе Бутс-Корнер, штат Пенсильвания. В некоторых источниках приводились также 1924 и 1927 в качестве года рождения.

Начало карьеры

В 1946 году Хейли стал участником профессиональной музыкальной группы из Пенсильвании Down Homers. Ансамбль играл в стиле вестерн-свинг, лидером её был Кенни Робертс. В справочной музыкальной литературе часто упоминается о том, что впервые Хейли попал на студию звукозаписи Vogue Records именно в составе этой группы и участвовал в записи синглов. Есть сведения, что к моменту записи данных синглов Хейли уже покинул состав Down Homers — в начале 2000-х годов были обнаружены редкие радиозаписи этой группы датированные 1946 годом и Хейли определенно присутствует на них, исполняя «She Taught Me to Yodel». Эти записи впервые были изданы в 2006 году.

После Down Homers, Билл Хейли был участником несколько групп, в их числе Range Drifters и Four Aces of Western Swing. С последней он работал сначала гастрольным музыкантом, а в 1947 году стал её музыкальным руководителем и на радиостанции WPWA записал несколько песен, пользовавшихся местным успехом.

После группы Four Aces of Western Swing, Хейли в 1949 или 1950 (год варьируется от источника к источнику) организовал новую группу названную The Saddlemen. Вместе с ней он записывался на нескольких лейблах, включая Atlantic Records, сингл на котором стал первой работой Хейли для компании национального уровня.

Первые записи рок-н-ролла

В 1951 году Билл Хейли был замечен продюсером филадельфийской звукозаписывающей компании Holiday Records Дейвом Миллером и группа записала кавер-версию песни «Rocket 88». Эта песня, изначально записанная группой Айка Тёрнера, многими критиками считается первой записью в стиле рок-н-ролл.

Перейдя на более крупный лейбл Essex Records Хейли и The Saddlemen записали в 1952 году сингл «Rock the Joint», ранее исполненную коллективом Jimmy Preston and His Prestonians. Относительный успех этих записей (обе были проданы в количестве примерно 75 000-100 000 экземпляров в Пенсильвании) убедили Хейли, что его новый и официально не имеющий названия стиль — гибрид кантри и ритм-энд-блюза может иметь коммерческий успех.

В 1952 году в День труда Bill Haley & The Saddlemen были переименованы в Bill Haley with Haley’s Comets (обыгрывалось название кометы Галлея на английском — Halley’s Comet). В 1953 году группа записала песню «Crazy Man, Crazy», написанную Хэйли в соавторстве с контрабасистом Маршалом Литлом (хотя Литл получил за неё гонорар только в 2001 году). Войдя в национальный хит-парад США, песня стала первым хитом нового коллектива. Вскоре группа была окончательно переименована в Bill Haley & His Comets.

Пик популярности

После успеха их песни «Crazy Man, Crazy», к Хейли обратился Джеймс Майерс с предложением записать его песню «Rock Around the Clock». Однако продюсер Хейли воспрепятствовал этому. Лишь когда Хейли перешёл весной 1954 года на Decca Records, он решил записать «Rock Around the Clock» на первой же сессии для нового лейбла, состоявшейся 12 апреля 1954 года. Продюсер записи Гейблер, тем не менее, был более заинтересован в песне «Thirteen Women», записанной тогда же: в итоге она вышла на заглавной стороне сингла, в то время как «Rock Around the Clock» была помещена на сторону «Б». Так как термина рок-н-ролл в современном его значении ещё не существовало, «Rock Around the Clock» была обозначена на пластинке как фокстрот. Несмотря на то, что «Rock Around the Clock» стали играть на радиостанциях и она даже вошла в американский хит-парад, настоящего успеха у «Rock Around the Clock» не было долгое время.

Следом Хейли выпустил кавер-версию «Shake, Rattle and Roll» Бига Джо Тёрнера), которая разошлась миллионом экземпляров и стал первым рок-н-роллом, вошедшим в британские хит-парады в декабре 1954 года. Переломный момент в карьере Хейли наступил с выходом весной 1955 года фильма «Школьные джунгли», в котором в качестве музыкальной заставки была использована «Rock Around the Clock». Именно благодаря фильму к этой песне пришла подлинная популярность; песня была тогда же переиздана на сингле (на этот раз, на стороне «А»), который 9 июля 1955 года стала первым рок-н-роллом, занявшем 1-е место в хит-параде категории «поп-музыка» журнала «Билборд» (эта позиция удерживалась 8 недель).

Сингл с «Rock Around the Clock» поставил несколько рекордов. Он стал первой пластинкой, проданной в количестве свыше миллиона экземпляров в Великобритании и Германии; при этом пластинка остаётся самым продаваемым синглом в истории поп-музыки США после «White Christmas» Бинга Кросби.

В 1956 году Хейли сыграл в первых рок-н-ролльных фильмах: «Рок круглые сутки» и «Don’t Knock the Rock». В 1957 году Хейли стал первым исполнителем рок-н-ролла, совершившим гастрольную поездку по Европе. Хейли и его группа ещё выпустили несколько хитов («See You Later, Alligator», «Limbo Rock» и др.). Популярность Хейли сохранялась на протяжении 1960-х годах в странах Латинской Америки и Европы.

Поздние годы и смерть

В течение 1970-х годов Хейли боролся с алкоголизмом, в чём он признался в радиоинтервью в 1974 году на Би-би-си. Несмотря на пагубную привычку, он продолжал давать частые концерты на волне возрождения интереса к рок-н-роллу. В то время он сотрудничал с европейским лейблом Sonet Records. После выступления в составе концерта в честь королевы Великобритании Елизаветы II в 1979 году, Хейли сыграл летом 1980 года в Южной Африке. Перед южноафриканским турне у него была обнаружена опухоль мозга, и запланированные на осень 1980 года гастроли по Германии были отменены. Вопреки своему болезненному состоянию, Хейли начал собирать заметки для своего будущего биографического фильма и автобиографии. Кроме этого он планировал запись альбома в Мемфисе (штат Техас), но растущая опухоль мозга начала влиять на его поведение и он вынужден был вернуться к себе в Харлинген. Вследствие алкоголизма и болезни у Хейли наблюдалось ненормальное и переменчивое поведение в последние недели перед смертью. Умер он ранним утром 9 февраля 1981 года. Реальная причина его смерти является предметом споров. Средства массовой информации, указывая на свидетельство о смерти Хейли, приведенное в книги Джона Свенсона «Bill Haley: The Daddy of Rock and Roll», предполагали, что он умер от «естественных причин, больше похожих на инфаркт миокарда». Члены семьи Хейли, тем не менее, опровергают это, настаивая на том, что умер он от опухоли мозга.

Дети

Женившись три раза, Билл Хейли имел минимум восемь детей. Джон В. Хейли, его старший сын, автор биографии своего отца «Звуки и слава». Младшая дочь стала музыкантом. Скотт Хейли — спортсмен, а младший сын Педро Хейли — музыкант.

Наследие

Билл Хейли принят в «Зал славы рок-н-ролла» посмертно в 1987 году. В феврале 2006 года Интернациональный Астрономический союз присвоил астероиду 79896 имя Билла Хейли в честь 25-летней годовщины со дня смерти музыканта.

Отрывок, характеризующий Хейли, Билл

– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.