Хэмлиш, Марвин

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Марвин Хэмлиш
Marvin Hamlisch

Марвин Хэмлиш в 2008 году
Основная информация
Полное имя

Марвин Фредерик Хэмлиш

Дата рождения

2 июня 1944(1944-06-02)

Место рождения

Нью-Йорк, США

Дата смерти

6 августа 2012(2012-08-06) (68 лет)

Место смерти

Лос-Анджелес, США

Годы активности

1965—2012

Страна

США США

Профессии

композитор, дирижёр

Инструменты

фортепиано

Марвин Фредерик Хэмлиш (англ. Marvin Frederick Hamlisch, 2 июня 19446 августа 2012) — американский композитор и дирижёр.





Биография

Марвин Хэмлиш родился в Нью-Йорке в еврейской семье с австрийскими корнями. Его родители, Лилли и Макс Хэмлиш, иммигрировали в США из Вены, вскоре после прихода к власти нацистов.[1] Его интерес к музыке проявился в раннем возрасте, возможно во многом благодаря отцу, который был аккордеонистом. В пять лет он начал подбирать на фортепиано музыку, услышанную по радио. Будучи довольно одарённым ребёнком, он в уже в семилетнем возрасте был зачислен в Джульярдскую школу, где последующие тринадцать лет изучал музыку.[2] После её окончания в 1964 году, он был нанят пианистом в знаменитый бродвейский мюзикл «Смешная девчонка» с Барброй Стрейзанд в главной роли. В тому же году его песня «Travelin' Man» попала в дебютный альбом Лайзы Миннелли «Liza! Liza!», а спустя год вышел его первый хит — «Sunshine, Lollipops and Rainbows», который исполнила Лесли Гор.[3]

Вскоре Хэмлиш был нанят голливудским продюсером Сэмом Шпигелем в качестве пианиста на своих вечеринках. Шпигель был впечатлён игрой начинающего музыканта и взял его в качестве композитора в картину «Пловец» 1968 года, ставшую первой работой Хэмлиша в Голливуде.[3] Далее последовало сотрудничество с Вуди Алленом в его двух картинах «Хватай деньги и беги» (1969) и «Бананы» (1971), а также первая номинация на «Оскар» и первый «Золотой глобус» за песню «Life Is What You Make It», написанную Марвином Хэмлишем в соавторстве с Джонни Мёрсером для комедии Джека Леммона «Котч».

Его триумф пришёлся на 1973 года, когда Хэмлиш стал вторым человеком после Билли Уайлдера, получившим сразу три «Оскара» в один год. Первую премию он получил в номинации лучшая запись песен к фильму, адаптация партитуры за обработку The Entertainer и других классических рэгтаймов Скотта Джоплина для фильма-ограбления «Афера», а две других в номинациях лучшее музыкальное сопровождение и лучшая песня за мелодраму «Встреча двух сердец». Картина Сидни Поллака также принесла ему сразу две премии «Грэмми». Спустя два года Марвин Хэмлиш стал обладателем Пулитцеровской премии и статуэтки «Тони» за музыку к долгоиграющему бродвейскому мюзиклу «Кордебалет», а в 1986 году был выдвинут на «Оскар» за музыкальное сопровождение к одноимённому фильму.

В 1995 году Марвин Хэмлиш был удостоен телевизионной премии «Эмми», став при этом одним из одиннадцати людей — обладателей сразу четырёх престижнейших развлекательных премий США: «Оскара», «Грэмми», «Тони» и «Эмми». Эту премию ему принесло его очередное сотрудничество с Барброй Стрейзанд в телеверсии её концерта «Barbra Streisand: The Concert». В 1996 году они вновь встретились на съёмочной площадке мелодрамы «У зеркала два лица», в которой Хэмлиш выступил композитором и автором заглавной темы «I Finally Found Someone», принёсшей ему очередную номинацию на премию Американской киноакадемии. В 1998 году Марвин Хэмлиш играл на свадьбе Стрейзанд и Джеймса Бролина, а в 2001 году был вновь удостоен «Эмми» за очередную телеверсию концерта певицы «Timeless: Live in Concert».

В 2000-х Марвин Хэмлиш почти не работал над созданием музыки для кино и телевидения, будучи сосредоточен на симфонической музыке. Он выступал дирижёром симфонических оркестров Сиэтла, Буффало, Питтсбурга, Милуоки, Сан-Диего и Пасадины. В 2009 году он вернулся в кино в качестве композитора криминальной комедии Стивена Содерберга «Информатор».

С мая 1989 года и до своей смерти Марвин Хэмлиш был женат на ведущей новостного блока на телеканале WTVN Терр Блэр.[4] Он умер 6 августа 2012 года в Лос-Анджелесе после непродолжительной болезни. Вечером 8 августа огни сорока бродвейских театров были на одну минуту погашены в память о композиторе.

Уже после кончины композитора, в 2013 году, состоялась премьера последнего фильма, содержащего его музыку — «За канделябрами» того же Содерберга.

Признание

Лауреат всех четырёх крупнейших кинокомпозиторских премий — «Эмми» (трижды), «Грэмми», «Оскар» (трижды), «Тони» (так называемый EGOT, в мире таких всего 11 человек), а также Пулитцеровской премии (подобный набор из пяти крупнейших наград вообще был ещё только у одного человека в мире — композитора Ричарда Роджерса) и, к тому же, дважды лауреат премии «Золотой глобус» — такой коллекции наград не было больше попросту ни у кого на свете.

Музыка к фильмам

Автобиография

Напишите отзыв о статье "Хэмлиш, Марвин"

Примечания

  1. [www.filmreference.com/film/14/Marvin-Hamlisch.html Marvin Hamlisch Biography]. filmreference (2008). Проверено 25 ноября 2008.
  2. [www.tcm.com/tcmdb/participant.jsp?spid=80172&apid=108273 Marvin Hamlisch biography] TurnerClassicMovies.com, Retrieved April 2, 2009.
  3. 1 2 Rob Hoerburger. [www.nytimes.com/2012/08/08/arts/music/marvin-hamlisch-composer-dies-at-68.html?pagewanted=all Marvin Hamlisch, Whose Notes Struck Gold, Dies at 68], The New York Times (August 7, 2012). Проверено 8 августа 2012.
  4. [www.nytimes.com/1989/03/19/style/marvin-hamlisch-to-marry-ms-blair-producer-in-may.html?pagewanted=all «Marvin Hamlisch to Marry Ms. Blair, Producer, in May»] The New York Times, March 19, 1989.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Хэмлиш, Марвин

Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»