Хёрли, Фрэнк

Джеймс Фрэнсис Хёрли
James Francis Hurley
Фрэнк Хёрли
Род деятельности:	фотограф, путешественник, режиссёр
Дата рождения:	15 октября 1885(1885-10-15)
Место рождения:	Сидней, Австралия
Гражданство:	Австралия Австралия
Дата смерти:	16 января 1962(1962-01-16) (76 лет)
Место смерти:	Сидней, Австралия
Награды и премии:

Джеймс Фрэ́нсис (Фрэнк) Хёрли (англ. James Francis Hurley, 1885—1962) — австралийский фотограф, военный фотограф первой мировой войны, режиссёр-документалист, путешественник — участник нескольких этнографических и трёх экспедиций в Антарктиду.

Ранние годы жизни

Фрэнк Хёрли родился 15 октября 1885 года в пригороде Сиднея, Австралия, в семье Эдварда и Маргатет Хёрли. Третий из пяти детей в семье. В 13 лет Фрэнк бросил школу и устроился на работу на сталелитейный завод «Esk Bank Ironworks» в городке Литгоу. Интерес к фотографии юному Хёрли привил его мастер-наставник на заводе, который был страстно увлечен этим, довольно новым тогда видом искусства, и который часто брал его с собой на «фотопрогулки» в Голубые горы, в окрестностях которых расположен городок.

Через два года Фрэнк Хёрли вернулся домой. По вечерам он продолжал образование в местной технической школе, слушал лекции в Сиднейском университете, а днём работал в телеграфном офисе, где с помощью коллег ближе познакомился с технической стороной фотодела. В это же время он приобрел свою первую фотокамеру Кодак. Свой первый гонорар за сделанные фотографии Фрэнк получил от Edison Phonograph Company.
В 1905 году Хёрли устроился на работу фотографом в Сиднейскую почтовую компанию «Harry Cave», занимавшуюся изготовлением почтовых открыток, и вскоре приобрел известность как профессионал своего дела, а также за ряд выдающихся для своего времени фотографий, в частности, за фотографию приближающегося поезда, снятую непосредственно с железнодорожного полотна. В 1910 году провёл первую выставку своих работ. Из-за экономического кризиса в 1910 году «Harry Cave» обанкротилась, и Фрэнк Хёрли остался без работы.

Первые антарктические экспедиции

1911—1913

В 1911 году доктор Дуглас Моусон пригласил Фрэнка Хёрли принять участие в качестве фотографа в первой Австралийской антарктической экспедиции. Хёрли принял предложение, и с декабря 1911 по март 1913 года снимал на фото и кинокамеру её работу. Помимо своих основных обязанностей, Хёрли принял активное участие в решении повседневных экспедиционных задач, а также стал участником похода «Южной партии» под руководством астронома Эдварда Бейджа, целью которой было проведение наблюдений за земным магнетизмом в непосредственной близости от южного магнитного полюса земли. С 10 ноября 1912 года по 11 января 1913 года партия в условиях жестокой непогоды прошла по Антарктиде более 600 миль.
Наиболее известными фотографиями Фрэнка Хёрли из этой экспедиции стали «Ледяной гриб», «Буря на мысе Денисон», «В ледяной пещере» и другие. Хёрли вернулся в Сидней осенью 1913 года и уже в августе представил на суд общественности свой фильм «Родина снежных бурь» (англ. Home of the Blizzard), который принес ему всемирную славу. Однако все вырученные от проката фильма деньги и гонорары за опубликованные фотографии, в соответствие с условиями контракта Хёрли, пошли на погашение долгов экспедиции.

1914—1916

В октябре 1914 года Фрэнк Хёрли в должности фотографа присоединился к Имперской трансантарктической экспедиции под руководством Эрнеста Шеклтона. На этот раз по условиям контракта Хёрли полагалась зарплата £6 в неделю и 25 % прав на публикацию отснятых фото и видео материалов, однако, по мнению историков, вряд-ли условия контракта были выполнены.

Целью экспедиции Шеклтона было сквозное пересечение Антарктиды от моря Уэдделла до моря Росса. Однако в феврале 1915 года экспедиционное судно Шеклтона «Эндьюранс» оказалось зажатым паковым льдом в море Уэдделла и после продолжительного дрейфа затонуло. Полярникам пришлось значительное время провести на дрейфующей льдине, а после этого по открытому штормовому морю добираться на спасательных шлюпках до ближайшей земли — острова Элефант, откуда они были эвакуированы Шеклтоном в августе 1916 года, после знаменитого путешествия последнего до острова Южная Георгия. Как фотограф экспедиции Хёрли тщательно снимал все её этапы — путь к югу, зимовку на дрейфующем «Эндьюранс», героическую борьбу экипажа за жизнь после гибели судна. Во время экспедиции у её участников сложилось мнение о Фрэнке Хёрли как о человеке, «сделанном из железа» (англ. hard as nails), за его выдающиеся способности выдерживать любые самые суровые испытания и готового пойти на любые жертвы ради удачного снимка. Из описания Шеклтона гибели «Эндьюранс»:

Тем временем Хёрли настроил свою кинокамеру и снял погибающий «Эндьюранс». В процессе съемки лед с грохотом снес крепления такелажа фок, грот и бизань-мачт. Фор-марс и брам-мачта упали вниз и повисли на обломках фок-мачты с фок-реем. Следом за ними грохнулась грот-мачта, обломившись в 10 футах над главной палубой. «Воронье гнездо» упало в 10-ти футах от крутящего ручку своей камеры Хёрли, но тот даже не пошевелился и запечатлел уникальную, хотя и грустную картину.

С другой стороны, за свою некоторую «надменность» и «высомерие» он получил прозвище «Принц».
Помимо обязанностей фотографа Хёрли отвечал за тренировки, обучение и кормление своей собачьей упряжки. 17 июня 1915 года упряжка Хёрли победила в так называемом «Антарктическом Дерби» — соревновании собачьих упряжек, устроенном Шеклтоном в честь праздника середины зимы и проведённом во тьме полярной ночи. Полярной же ночью Хёрли сделал одну из своих наиболее известных фотографий окружённого льдом «Эндьюранс». Будучи «мастером на все руки» в мае 1915 года Хёрли смог запустить небольшую электрическую установку, имевшуюся на «Эндьюранс», он разместил лампы освещения в обсерватории, метеостанции и других местах. Помимо этого он также установил два мощных светильника на мачтах, освещавших корабль от борта до борта. Эти лампы имели неоценимое значение на случай возможного разрушения окружавшей корабль льдины. Руками Хёрли была также изготовлена жировая печь, которой полярники пользовались во время дрейфа на льдине и во время зимовки на острове Элефант.
Всего до начала ноября 1915 года Хёрли отснял более 500 негативов, но, к сожалению, бо́льшая их часть решением Шеклтона была уничтожена, было оставлено всего 120, из них двадцать цветных, а также альбом с уже напечатанными фото. Остальные немногочисленные, но ставшие всемирно известными фотографии, такие как, например, «Спасение», были сняты Хёрли на карманный фотоаппарат Кодак. Из тех фото и киноматериалов, что удалось спасти, в 1919 году Хёрли смонтировал фильм «Юг!» (англ. South!, другое название — «В объятиях полярных льдов» (англ. In The Grip of The Polar Pack Ice)), который имел огромный успех. В XXI веке на основе этих же материалов было создано несколько документальных фильмов, посвященных экспедиции.

Служба военным фотографом

В августе 1917 года Фрэнк Хёрли вступил в ряды Австралийских вооруженных сил (AIF) и в звании капитана был направлен на западный фронт официальным фотографом AIF, где служил вместе с Джорджем Уилкинсом. За свою безрассудную храбрость, проявленную при съемке фотографий, Хёрли получил прозвище «Мэд» («Безумный фотограф»). К числу наиболее известных относят фотографии, сделанные Хёрли во время третьей битвы под Ипром, известной также как битва при Пашендале. Это, в первую очередь, «Утро в Пашендале», «Взгляд сквозь окно собора на кладбище, ставшее полем боя», «Лес Шато под Ипром» и другие. Историческая ценность некоторых фотографий, впрочем, была подвергнута серьезной критике (а то и вовсе названа подделкой с запретом на публикации) со стороны военного корреспондента и официального историка AIF Чарльза Бина — Хёрли был убежденным сторонником пикториализма, он считал, что и военные фотографии должны рассказывать историю и вызывать эмоции, и поэтому часто прибегал к фотомонтажу путём создания фотографий методом композитного наложения нескольких фотопластин. Конфликт с Бином привел к тому, что в конце 1917 года Хёрли подал в отставку, но был направлен на Ближний восток, где и прослужил до конца войны.

Последующие годы жизни

Во время службы в Каире Фрэнк Хёрли познакомился с молодой оперной певицей Антуанеттой Розалин Лейтон — дочерью офицера Индийской армии и после десятидневного романа женился на ней 11 апреля 1918 года, а после окончания войны вместе с ней вернулся в Сидней. Последующие четыре десятилетия Фрэнк Хёрли продолжал заниматься любимым делом — снимать фильмы. В начале 1920-х годов он принял участие в экспедициях на острова Торресова пролива и Папуа-Новая Гвинея, в 1929—1931 годах в Британско-австрало-новозеландской антарктической исследовательской экспедиции доктора Моусона (БАНЗАРЭ). В 1930-х он работал на кинокомпанию «Cinesound Movietone Productions», снимая фильмы, прославляющие австралийские достижения, такие как «Симфония стали» (англ. Symphony of Steel, 1932) и «Становление нации» (англ. A Nation Is Built, 1938). Во время второй мировой войны работал военным фотографом на Ближнем востоке, подготовив более 60 видеообзоров текущих событий и сняв 11 фильмов для британского Министерства информации. После войны в 1946 году окончательно осел в Австралии и большую часть времени занимался чтением лекций, публикацией фотографий и журналистикой. В 1948 году была издана его книга «Аргонавты Шеклтона» (англ. Shackleton's Argonauts), а в 1955 «По Австралии вместе с камерой» (англ. Australia: A Camera Study).

Фрэнк Хёрли умер у себя дома на Колларой плато (северный пригород Сиднея) от сердечного приступа 16 января 1962 года. У него остались сын и трое дочерей.

Наиболее ёмкую характеристику Фрэнку Хёрли — профессионалу своего дела, дал Лайонель Гринстрит — первый помощник капитана «Эндьюранс»:

Хёрли — это воин со своей камерой, готовый отправится куда угодно или сделать всё, что угодно, ради фото.

Награды

• Полярная медаль (1914) — за участие в Австралийской антарктической экспедиции.
• Полярная медаль (1916) — за участие в Имперской трансантарктической экспедиции.
• Воинская медаль (1918) — за мужество и преданность долгу.
• Полярная медаль (1934) — за участие в Британско-австрало-новозеландской антарктической исследовательской экспедиции.
• Орден Британской империи (1941) — за службу военным фотографом AIF.

Некоторые из наиболее известных фотографий

• Endurance trapped in pack ice.jpg

  Эндьюранс в паковом льду (1915)

• TheEnduranceInFullSail.jpg

  Эндьюранс

• Hurley shackleton at camp.jpg

  Фрэнк Хёрли и Эрнест Шеклтон в "Океанском лагере"

• Chateau Wood Ypres 1917.jpg

  Лес Шато под Ипром, 1917

• 1stAustralianDivisionHooge5October1917.jpeg

  1-й австралийский дивизион около Хоге, 1917

Краткая фильмография

• Родина снежных бурь (англ. Home of the Blizzard) (1913) (документальный)
• В неизвестности (англ. Into the Unknown) (1914) (документальный)
• «Юг!» (англ.) на сайте Internet Movie Database (1919) (документальный) — оператор, режиссёр
• Pearls and Savages (1921) (документальный) — режиссёр
• «Женщина джуглей» (англ.) на сайте Internet Movie Database (1926) — автор сценария, режиссёр
• The Hound of the Deep (1926) — автор сценария, режиссёр
• The Squatter's Daughter (англ.) на сайте Internet Movie Database (1933) — оператор
• The Silence of Dean Maitland (англ.) на сайте Internet Movie Database (1934) — оператор
• Grandad Rudd (англ.) на сайте Internet Movie Database (1935) — оператор

Ссылки

• [www.imdb.com/name/nm0403439/ Frank Hurley (1885–1962)] (англ.). IMDB.com. Проверено 17 февраля 2015. Полная коллекция фильмов Фрэнка Хёрли на IMDB.com
• [nla.gov.au/nla.pic-an11546686 Hurley negative collection] (англ.). National Library of Australia. Проверено 17 октября 2014. Коллекция фотографий Фрэнка Хёрли
• [images.rgs.org/search.aspx?eventID=17 Imperial Trans-Antarctic Expedition 1914-1916 Images] (англ.). Королевское географическое общество. Проверено 17 октября 2014. Коллекция антарктических фото Хёрли
• [nla.gov.au/nla.pic-an13751629 B.A.N.Z. Antarctic Research Expedition 1929-31, photographs [picture]] (англ.). National Library of Australia. Проверено 17 октября 2014. Подборка фотографий из антарктической экспедиции 1929—1931 года
• [australia.gov.au/about-australia/australian-story/frank-hurley Frank Hurley] (англ.). Australian government. Проверено 17 октября 2014. Наиболее полная биография Хёрли на сайте Правительства Австралии
• [www.kodak.com/US/en/corp/features/endurance/reference/hurley_bio.shtml Frank Hurley] (англ.). Kodak. Проверено 20 февраля 2015. Биография Фрэнка Хёрли на сайте Кодак

Отрывок, характеризующий Хёрли, Фрэнк

– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?