Андерсен, Ханс Кристиан
Поделись знанием:
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.
(перенаправлено с «Х. К. Андерсен»)
Запрос «Андерсен» перенаправляется сюда; см. также другие значения.
| Ханс Кристиан Андерсен | |
| Hans Christian Andersen | |
 | |
| Место рождения: | |
|---|---|
| Место смерти: | |
| Род деятельности: | |
| Жанр: | |
| Подпись: |
|
Ханс Кри́стиан А́ндерсен (во многих изданиях на русском языке имя писателя указывается как Ганс Христиан, дат. Hans Christian Andersen [ˈhanˀs ˈkʁæsdjan ˈɑnɐsn̩]; 2 апреля 1805 года, Оденсе, Датско-норвежская уния — 4 августа 1875 года, Копенгаген, Дания) — датский прозаик и поэт, автор всемирно известных сказок для детей и взрослых: «Гадкий утёнок», «Новое платье короля», «Дюймовочка», «Стойкий оловянный солдатик», «Принцесса на горошине», «Оле Лукойе», «Снежная королева» и многих других.
Содержание
Биография
Детство
Ханс Кристиан Андерсен родился 2 апреля 1805 года в Оденсе на острове Фюн. Отец Андерсена, Ханс Андерсен (1782—1816), был бедным башмачником, а мать, Анна Мари Андерсдаттер (1775—1833), была прачкой из бедной семьи.
Он рос очень нервным ребёнком, эмоциональным и восприимчивым. В то время физические наказания детей в школах были обычным делом, поэтому мальчик боялся ходить в школу, и мама отдала его в благотворительную школу (куда брали и еврейских детей), где физические наказания не практиковались[1]. Известно, что этой школой руководил христианин Феддер Карстенс.
Юность
В возрасте 14 лет Ханс поехал в Копенгаген; мать отпустила его, так как надеялась, что он побудет там немного и вернётся домой. Когда она спросила причину, по которой он едет, покидая её и дом, юный Ханс Кристиан тотчас ответил: «Чтобы стать знаменитым!».
Ханс Кристиан был долговязым подростком с удлинёнными и тонкими конечностями, шеей и таким же длинным носом. Несмотря на его неэффектную внешность, из жалости Ханс Кристиан был принят в Королевский театр, где играл второстепенные роли. Ему предложили учиться из-за доброго к нему отношения, видя его желание. Посочувствовавшие бедному и чувствительному мальчику люди ходатайствовали перед королём Дании Фредериком VI, который разрешил ему учиться в школе в городке Слагельсе, а затем в другой школе в Эльсиноре за счёт казны. Ученики в школе были на 6 лет младше Андерсена. Он впоследствии вспоминал о годах учёбы в школе как о самой мрачной поре своей жизни, из-за того что он подвергался строгой критике ректора учебного заведения и болезненно переживал по этому поводу до конца своих дней — он видел ректора в кошмарных снах. В 1827 году Андерсен завершил учёбу. До конца жизни он делал в письме множество грамматических ошибок — Андерсен так и не одолел грамоты.
Андерсен никогда не был женат и не имел детей.
Творчество
В 1829 году опубликованный Андерсеном фантастический рассказ «Пешее путешествие от канала Холмен к восточной оконечности Амагера» принёс писателю известность. Андерсен пишет большое количество литературных произведений, в том числе в 1835 году — прославившие его «Сказки». В 1840-х годах Андерсен попытался вернуться на подмостки, но без особого успеха. В то же время он подтвердил свой талант, издав сборник «Книга с картинками без картинок».
Во второй половине 1840-х и в следующие годы Андерсен продолжал публиковать романы и пьесы, тщетно пытаясь прославиться как драматург и романист.
В 1871 году состоялась премьера первого балета по его сказкам — «Сказки в картинах». Несмотря на то, что премьера была неудачной, Андерсен содействовал вручению Анкеровской премии балетмейстеру, своему другу и единомышленнику Августу Бурнонвилю.
В 1872 году Андерсен упал с кровати, сильно расшибся и больше уже не оправился от травм, хотя прожил ещё три года. Он скончался 4 августа 1875 года и похоронен на кладбище Ассистэнс в Копенгагене.
Список известных сказок
- Аисты (Storkene, 1839)
- Альбом крёстного (Gudfaders Billedbog, 1868)
- Ангел (Engelen, 1843)
- Анне Лисбет (Anne Lisbeth, 1859)
- Бабушка (Bedstemoder, 1845)
- Блоха и профессор (Loppen og Professoren, 1872)
- Блуждающие огоньки в городе (Lygtemændene ere i Byen, sagde Mosekonen, 1865)
- Бог никогда не умрёт (Den gamle Gud lever endnu, 1836)
- Большой морской змей (Den store Søslange, 1871)
- Бронзовый кабан (быль) (Metalsvinet, 1842)
- Бузинная матушка (Hyldemoer, 1844)
- Бутылочное горлышко (Flaskehalsen, 1857)
- В день кончины (Paa den yderste Dag, 1852)
- В детской (I Børnestuen, 1865)
- Весёлый нрав (Et godt Humeur, 1852)
- Ветер рассказывает о Вальдемаре До и его дочерях (Vinden fortæller om Valdemar Daae og hans Døttre, 1859)
- Ветряная мельница (Veirmøllen, 1865)
- Волшебный холм (Elverhøi, 1845)
- Воротничок (Flipperne, 1847)
- Всяк знай своё место! (Всему своё место) («Alt paa sin rette Plads», 1852)
- Вэн и Глэн (Vænø og Glænø, 1867)
- Гадкий утёнок (Den grimme Ælling, 1843)
- Ганс Чурбан (Дурень Ганс, Иванушка-дурачок) (Klods-Hans, 1855)
- Два брата (To Brødre, 1859)
- Две девицы (To Jomfruer, 1853)
- Двенадцать пассажиров (Tolv med Posten, 1861)
- Дворовый петух и флюгерный (Gaardhanen og Veirhanen, 1859)
- Дева льдов (Iisjomfruen, 1861)
- Девочка со спичками (Den lille Pige med Svovlstikkerne, 1845)
- Девочка, которая наступила на хлеб (Девочка, наступившая на хлеб) (Pigen, som traadte paa Brødet, 1859)
- День переезда (Flyttedagen, 1860)
- Дикие лебеди (De vilde Svaner, 1838)
- Директор кукольного театра (Marionetspilleren, 1851)
- Дни недели (Ugedagene, 1868)
- Домовой и хозяйка (Nissen og Madamen, 1867)
- Домовой мелочного торговца (Домовой лавочника) (Nissen hos Spekhøkeren, 1852)
- Дорожный товарищ (Reisekammeraten, 1835)
- Дочь болотного царя (Dynd-Kongens Datter, 1858)
- Дриада (Dryaden, 1868)
- Дюймовочка (Tommelise, 1835) (см. также Дюймовочка (персонаж))
- Еврейка (Jødepigen, 1855)
- Ель (Grantræet, 1844)
- Епископ Берглумский и его родичи (Bispen paa Børglum og hans Frænde, 1861)
- Есть же разница! («»Der er Forskjel!», 1851)
- Жаба (Skrubtudsen, 1866)
- Жених и невеста (Kjærestefolkene или Toppen og Bolden, 1843)
- Зелёные крошки (De smaa Grønne, 1867)
- Злой князь. Предание (Den onde Fyrste, 1840)
- Золотой мальчик (Guldskat, 1865)
- И в щепотке порой скрывается счастье (Lykken kan ligge i en Pind, 1869)
- Иб и Христиночка (Ib og lille Christine, 1855)
- Из окна богадельни (Fra et Vindue i Vartou, 1846)
- Истинная правда (Det er ganske vist!, 1852)
- История года (Aarets Historie, 1852)
- История одной матери (Historien om en Moder, 1847)
- Как буря перевесила вывески (Stormen flytter Skilt, 1865)
- Как хороша! («»Deilig!», 1859)
- Калоши счастья (Lykkens Kalosker, 1838)
- Капля воды (Vanddraaben, 1847)
- Ключ от ворот (Portnøglen, 1872)
- Кое-что («Noget», 1858)
- Колокол (Klokken, 1845)
- Колокольный омут (Klokkedybet, 1856)
- Колокольный сторож Оле (Taarnvægteren Ole, 1859)
- Комета (Kometen, 1869)
- Красные башмаки (De røde Skoe, 1845)
- Кто же счастливейшая? (Hvem var den Lykkeligste?, 1868)
- Лебединое гнездо (Svanereden, 1852)
- Лён (Hørren, 1848)
- Маленький Клаус и Большой Клаус (Lille Claus og store Claus, 1835)
- Маленький Тук (Lille Tuk, 1847)
- Мотылёк (Sommerfuglen, 1860)
- Муза нового века (Det nye Aarhundredes Musa, 1861)
- На дюнах (En Historie fra Klitterne, 1859)
- На краю моря (Ved det yderste Hav, 1854)
- На могиле ребёнка (Barnet i Graven, 1859)
- На птичьем дворе (I Andegaarden, 1861)
- Навозный жук (Skarnbassen, 1861)
- Немая книга (Den stumme Bog, 1851)
- Нехороший мальчик (Den uartige Dreng, 1835)
- Новое платье короля (Keiserens nye Klæder, 1837)
- Ночной колпак старого холостяка (Pebersvendens Nathue, 1858)
- О чём рассказывала старуха Иоханна (Hvad gamle Johanne fortalte, 1872)
- Обрывок жемчужной нити (Et stykke Perlesnor, 1856)
- Огниво (Fyrtøiet, 1835)
- Оле-Лукойе (Ole Lukøie, 1841)
- Отпрыск райского растения (Et Blad fra Himlen, 1853)
- Парочка (Kærestefolkene, 1843)
- Пастушка и трубочист (Hyrdinden og Skorsteensfeieren, 1845)
- Пейтер, Петер и Пер (Peiter, Peter og Peer, 1868)
- Перо и чернильница (Pen og Blækhuus, 1859)
- Пляши, куколка, пляши! (Dandse, dandse Dukke min!, 1871)
- Побратимы (Venskabs-Pagten,1842)
- Под ивой (Under Piletræet, 1852)
- Подснежник (Sommergjækken, 1862)
- Последний сон старого дуба (Det gamle Egetræes sidste Drøm, 1858)
- Последняя жемчужина (Den sidste Perle, 1853)
- Прадедушка (Oldefa'er, 1870)
- Предки птичницы Греты (Hønse-Grethes Familie, 1869)
- Прекраснейшая роза мира (Verdens deiligste Rose, 1851)
- Принцесса на горошине (Prindsessen paa Ærten, 1835)
- Пропащая («Hun duede ikke», 1852)
- Прыгуны (Springfyrene, 1845)
- Психея (Psychen, 1861)
- Птица народной песни (Folkesangens Fugl, 1864)
- Птица феникс (Fugl Phønix, 1850)
- Пятеро из одного стручка (Fem fra en Ærtebælg, 1852)
- Райский сад (Paradisets Have, 1839)
- Рассказы солнечного луча (Solskins-Historier, 1869)
- Ребячья болтовня (Børnesnak, 1859)
- Роза с могилы Гомера (En Rose fra Homers Grav, 1842)
- Ромашка (Gaaseurten, 1838)
- Русалочка (Den lille Havfrue, 1837)
- С крепостного вала (Et Billede fra Castelsvolden, 1846)
- Садовник и господа (Gartneren og Herskabet, 1872)
- Сальная свеча (Tællelyset, 1820-е гг.)
- Самое невероятное (Det Utroligste, 1870)
- Свечи (Lysene, 1870)
- Свинопас (Svinedrengen, 1841)
- Свинья-копилка (Pengegrisen, 1854)
- Сердечное горе (Hjertesorg, 1852)
- Серебряная монетка (Sølvskillingen, 1861)
- Сидень (Krøblingen, 1872)
- Скороходы (Hurtigløberne, 1858)
- Снеговик (Sneemanden, 1861)
- Снежная королева (Sneedronningen, 1844)
- Сокрыто — не забыто (Gjemt er ikke glemt, 1866)
- Соловей (Nattergalen, 1843)
- Сон (En Historie, 1851)
- Соседи (Nabofamilierne, 1847)
- Старая могильная плита (Den gamle Gravsteen, 1852)
- Старый дом (Det gamle Huus, 1847)
- Старый уличный фонарь (Den gamle Gadeløgte, 1847)
- Старый церковный колокол (Den gamle Kirkeklokke, 1861)
- Стойкий оловянный солдатик (Den standhaftige Tinsoldat, 1838)
- Судьба репейника (Hvad Tidselen oplevede, 1869)
- Сундук-самолёт (Den flyvende Kuffert, 1839)
- Суп из колбасной палочки (Suppe paa en Pølsepind, 1858)
- Счастливое семейство (Den lykkelige Familie, 1847)
- Сын привратника (Portnerens Søn, 1866)
- Талисман (Talismanen, 1836)
- Тень (Skyggen, 1847)
- Тернистый путь славы («Ærens Tornevei», 1855)
- Тётушка (Moster, 1866)
- Тётушка Зубная Боль (Tante Tandpine, 1872)
- Тряпьё (Laserne, 1868)
- Уж что муженёк сделает, то и ладно (Что муженёк ни сделает, всё хорошо) (Hvad Fatter gjør, det er altid det Rigtige, 1861)
- Улитка и розы (Улитка и розовый куст) (Sneglen og Rosenhækken, 1861)
- Философский камень (De Vises Steen, 1858)
- Хольгер Датчанин (Holger Danske, 1845)
- Цветы маленькой Иды (Den lille Idas Blomster, 1835)
- Чайник (Theepotten, 1863)
- Чего только не придумают… (Что можно придумать) (Hvad man kan hitte paa, 1869)
- Через тысячу лет (Om Aartusinder, 1852)
- Что сказала вся семья (Hvad hele Familien sagde, 1870)
- Штопальная игла (Stoppenaalen, 1845)
- Гречиха (Boghveden, 1841)
- Эльф розового куста (Rosen-Alfen, 1839)
Повести и романы
- Импровизатор (Improvisatoren, 1835)
- Всего лишь скрипач (Kun en Spillemand, 1837)
- Картинки-невидимки (сборник из 33 коротких историй)
- Петька-счастливец (Lykke-Peer, 1870 г.)
Экранизации произведений
- 1941 — Свинопас в сборнике Цветные киноновеллы
- 1966 — Снежная королева
- 1968 — Старая, старая сказка
- 1969 — Сказка о сказке
- 1976 — Принцесса на горошине
- 1976 — Русалочка
- 1979 — Соловей
- 1984 — Осенний подарок фей
- 1986 — Тайна Снежной королевы
- 1987 — Дикие лебеди
- 1994 — Оловянный солдатик
- 1994 — Снежная королева
- 2002 — Снежная королева
Анимация
- 1956 — Гадкий утёнок
- 1957 — Снежная королева
- 1962 — Дикие лебеди
- 1963 — Свинья-копилка
- 1964 — Дюймовочка
- 1965 — Пастушка и трубочист
- 1968 — Русалочка
- 1976 — Стойкий оловянный солдатик
- 1980 — Свинопас
- 1988 — Домовой и хозяйка
- 1990 — Новое платье короля
- 1991 — Соловей
- Навозный жук
- Прыгун
- Огниво
- Русалочка
- Что муж ни сделает, то и хорошо
- Оле-Лукойе
- Сундук-самолет
- Стойкий оловянный солдатик
- Цветы малышки Иды
- Золотое сокровище
- Профессор и блоха
- Принцесса на горошине
- Ёлка
- Свинопас
- Калоши счастья
- Новое платье короля
- Жених и невеста
- Старый уличный фонарь
- Бутылочное горлышко
- Садовник и семейство
- Гадкий утёнок
- Истинная правда
- Суп из колбасной палочки
- Спутник
- Снеговик
- Соловей
- Ганс Чурбан
- 2006 — Девочка со спичками
- 2010 — Гадкий утёнок (мультфильм, 2010)
- 2012 — Снежная королева (мультфильм, 2012)
- 2013 — Холодное сердце (мультфильм, 2013)
- 2013 — Снежная королева
- 2014 — Снежная королева 2: Перезаморозка
Диафильмы
- [kids.lingresource.com/web/guest/books/-/journal_content/56/10192/38406 Огниво (диафильм)]
- Огниво (1990) студия Диа-факс, художник Н. Казакова
- Огниво (1988) Художник О. Монина
- Огниво (1973) художник А. Спешнева
Опера
- Опера-притча «Гадкий утёнок», соч. 1996, — свободная оперная версия Льва Конова на музыку Сергея Прокофьева (ор.18 и ор.22) для сопрано-соло, детского хора и фортепиано. 1 Акт: 2 Эпиграфа и 38 картинок-мимолётностей, продолжительностью — 28 мин.
- Опера-притча «Девочка, наступившая на хлеб» (1980-81) — музыка В. Копытько, либретто Ю. Борисова и В. Копытько при участии В. Котовой (поставлена на Ленинградском телевидении, 1983, реж. Дм. Рождественский).
Память
- 2 июля 1985 года в честь Х. К. Андерсена астероиду, открытому 2 мая 1976 года Н. С. Черных в Крымской астрофизической обсерватории, присвоено наименование «2476 Андерсен»[2].
- Память об Андерсене увековечена рядом скульптур и иных достопримечательностей: в Копенгагене в честь Андерсена установлена статуя Русалочки. Статуи сказочника есть в Нью-Йорке, Братиславе, Москве и Оденсе.
- Учреждена премия имени Ханса Кристиана Андерсена, победителям которой вручаются золотые медали.
- В Люблине существует кукольный театр имени Андерсена[3].
- В городе Сосновый Бор Ленинградской области существует детский игровой комплекс Андерсенград, названный в честь сказочника. Парк развлечений, основной темой которого являются сказки Андерсена, есть в Шанхае[4].
- В 1935 году к столетию со дня издания сказок Андерсена была выпущена серия почтовых марок Дании.
- В 2005 году к двухсотлетию со дня рождения Андерсена были выпущены почтовые марки Беларуси и Казахстана.
- 2005. Stamp of Belarus 0614.jpg
Почтовая марка Беларуси, 2005 год
- Stamp of Kazakhstan 541.jpg
Почтовая марка Казахстана, 2005 год
- Anderson (gold medal).jpg
Золотая медаль к премии имени Ханса Кристиана Андерсена
- Denmark-Stamp-1935-HansChristianAndersen.jpg
Почтовая марка Дании, 1935 год
Фильмы об Андерсене
- Hans Christian Andersen (1952), реж. Чарльз Видор, в главной роли Дэни Кей.
- «Академия пана Кляксы» (1983) в роли Андерсена Лембит Ульфсак
- «Андерсен. Жизнь без любви» (2006, фильм Эльдара Рязанова) в главной роли Сергей Мигицко.
- «Волшебник страны грёз» («Жизнь как сказка») (2001, США, реж. Филип Савилл).
Интересные факты
- В сказке «Два брата» Х. К. Андерсен писал про знаменитых братьев Ханса Кристиана и Андерса Эрстедов.
- У Андерсена есть сказка про Исаака Ньютона.
- Андерсен злился, когда его называли детским сказочником и говорил, что пишет сказки как для детей, так и для взрослых. По этой же причине он приказал, чтобы на его памятнике, где первоначально сказочника должны были окружать дети, не было ни одного ребёнка.
- У Андерсена был автограф А. С. Пушкина[5].
- Сказку Андерсена «Новое платье короля» разместил в первом букваре Л. Н. Толстой. В оригинале она именуется «Новое платье императора», но в русском переводе название было по цензурным соображением изменено. В западных языках выражение «новое платье императора» стало крылатым, подобно выражению «новое платье короля» в русском.
- Одна из ранних сказок писателя, «Сальная свеча» (дат. Tællelyset), была обнаружена в Национальном архиве Фюна лишь в октябре 2012 года[6].
- Х. К. Андерсен был самым издаваемым в СССР зарубежным писателем за 1918—1986 годы: общий тираж 515 изданий составил 97,119 млн экземпляров[7].
См. также
- Премия имени Х. К. Андерсена
- Список сказок и историй Ханса Кристиана Андерсена
- Категория:Экранизации произведений Ханса Кристиана Андерсена
Библиография
- «Das Marchen meines Lebens», автобиография Андерсена. Полное собрание его сочинений. Т. 1-2. Strassburg, neu uber-setzt mit Anmerkungen von Emil Ionas.
Напишите отзыв о статье "Андерсен, Ханс Кристиан"
Примечания
- ↑ Allen, Brooke. [www.nytimes.com/books/01/05/20/reviews/010520.20allent.html The Uses of Enchantment]. The New York Times (May 20, 2001). Проверено 5 февраля 2015.
- ↑ [www.minorplanetcenter.net/iau/ECS/MPCArchive/1985/MPC_19850702.pdf Циркуляры малых планет за 2 июля 1985 года] — в документе надо выполнить поиск Циркуляра № 9767 (M.P.C. 9767)
- ↑ [www.teatrandersena.pl Theatre Site]. Teatrandersena.pl. Проверено 2 апреля 2010. [www.webcitation.org/618xVY24W Архивировано из первоисточника 23 августа 2011].
- ↑ [news.bbc.co.uk/2/hi/asia-pacific/4782955.stm China to open Andersen theme park], BBC News, August 11, 2006. Retrieved July 2, 2008.
- ↑ Л. Ю. Брауде, [feb-web.ru/feb/pushkin/serial/is1/is1-357-.htm АВТОГРАФ ПУШКИНА В АРХИВЕ Г. К. АНДЕРСЕНА]
- ↑ [www.bbc.co.uk/news/world-europe-20706230 Tallow Candle: Hans Christian Andersen's 'first work']. BBC (13 December 2012). Проверено 13 декабря 2012. [www.webcitation.org/6D1yxt3hs Архивировано из первоисточника 19 декабря 2012].
- ↑ Книгоиздание СССР. Цифры и факты. 1917—1987 / Е. Л. Немировский, М. Л. Платова. — М.: Книга, 1987. — С. 311. — 320 с. — 3000 экз.
Литература
- Грёнбек Б. Ганс Христиан Андерсен. Жизнь. Творчество. Личность, Москва, Прогресс, 1979 [www.sem44.narod.ru/andersen/andersen_grenbek.htm]
- Кудрявцева Л. С., Звонарёва Л. Ханс Кристиан Андерсен и его русские иллюстраторы за полтора века. М.: ОАО «Московские учебники и Картолитография»,2012.- 352 с.:ил. ISBN 978-5-7853-1505-1
- «По небесной радуге за пределы мира» (к 200-летнему юбилею Х. К. Андерсена). Коллективная монография. Отв. ред. Н. А. Вишневская, А. В. Коровин, Е. Ю. Сапрыкина. М., Наука, 2008. — 170 с.
- Архив журналов — № 12 (24)'04 — 200 лет Х. К. Андерсену, [web.archive.org/web/20160313043512/bibliograf.ru/issues/2004/12/37/0/504 Сказочник на всю жизнь]
- Andersen J. Hans Christian Andersen: A New Life. — New York, Woodstock, and London: Overlook Duckworth, 2005. — ISBN 978-1-58567-737-5.
- Bredsdorff E. [books.google.com/books?id=HZg9AAAAIAAJ Hans Christian Andersen: the story of his life and work 1805-75]. — Phaidon, 1975. — ISBN 0-7148-1636-1.
- Rossel Sven Hakon. Hans Christian Andersen: Danish Writer and Citizen of the World. — Rodopi, 1996. — ISBN 9-051-83944-8.
- Stirling Monica. The Wild Swan: The Life and Times of Hans Christian Andersen. — New York: Harcourt, Brace & World, Inc, 1965.
- Terry Walter. The King's Ballet Master. — New York: Dodd, Mead & Company, 1979. — ISBN 0-396-07722-6.
- Wullschläger Jackie. Hans Christian Andersen: The Life of a Storyteller. — Chicago: University of Chicago Press, 2002. — ISBN 0-226-91747-9.
- Zipes Jack. Hans Christian Andersen: The Misunderstood Storyteller. — New York and London: Routledge, 2005. — ISBN 0-415-97433-X.
Ссылки
- Андерсен, Ганс-Христиан // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- [operaghost.ru/lind.html История взаимоотношений Ханса Кристиана Андерсена и Дженни Линд]
- [findagrave.ru/obj.php?i=31 Могила Х. К. Андерсена на кладбище Асистанс в Норебро, Копенгаген]
- [www.dali-genius.ru/The-Tales-of-Hans-Christian-Andersen.html Иллюстрации Сальвадора Дали к сказкам Ханса Кристиана Андерсена]
- [www.gardener.ru/gap/garden_guide/page3424.php?cat=847 Сад Ханса Кристиана Андерсена в Оденсе]
- [goo.gl/maps/1DMq География сказок Ханса Кристиана Андерсена на Google Maps]
| ||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Андерсен, Ханс Кристиан
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.
