ЦАГИ

Центральный аэрогидродинамический институт им. профессора Н. Е. Жуковского (ФГУП «ЦАГИ»)
Международное название	Central Aerohydrodynamic Institute(TsAGI)
Основан	1918
Директор	Чернышев С. Л.
Сотрудников	4490
Аспирантура	имеется
Расположение	Россия Россия: Жуковский
Юридический адрес	140180, Жуковский МО, ул. Жуковского, д. 1
Сайт	[www.tsagi.ru www.tsagi.ru]

К:Научные институты, основанные в 1918 году

Центральный аэрогидродинамический институт им. профессора Н. Е. Жуковского (ФГУП «ЦАГИ») — крупнейший государственный научный авиационный центр России, Научно-исследовательский институт, подведомственный Минпромторгу России.

История

Основан 1 декабря 1918 года в Москве пионером отечественной авиации Н. Е. Жуковским на базе Аэродинамической лаборатории МВТУ и Авиационного расчетно-испытательного бюро (РИБ). В 1919 году была присоединена кучинская аэродинамическая лаборатория, созданная Д. Рябушинским (КуЦАГИ); оснащённая лучше, нежели лаборатория МВТУ, она позволила расширить объём экспериментальных работ.

Институт быстро вышел во флагманы отечественной авиационной науки, объединил вокруг себя цвет отечественных учёных и специалистов. В семинаре теоретического отдела ЦАГИ под руководством С. А. Чаплыгина была воспитана плеяда учёных, внесших выдающийся вклад в математику и механику (М. В. Келдыш, Л. И. Седов, М. А. Лаврентьев, С. А. Христианович, Н. Е. Кочин, Л. Н. Сретенский и др.).

Первые юбилеи ЦАГИ (15-летие, 25-летие) широко отмечались в стране с участием руководителей государства. В связи с 15-летием восьми работникам ЦАГИ (С. А. Чаплыгину, А. А. Архангельскому, А. Н. Туполеву, И. И. Сидорину и др.) были вручены ордена. Высокими государственными наградами более 100 ведущих сотрудников ЦАГИ были отмечены в связи с 25-летием.

ЦАГИ посетили известные ученые-механики и конструкторы: Л. Прандтль (1929), Т. фон Карман (1927, 1937), У. Нобиле (1931), Т. Леви-Чивита (1935).

В 1924—1934 годах на улице Радио был построен комплекс зданий ЦАГИ (архитекторы А. В. Кузнецов — руководитель, И. С. Николаев, Г. Я. Мовчан, В. Я. Мовчан, Б. В. Гладков, А. С. Фисенко, инженер Г. Г. Карлсен, Л. Мейльман и др.).

С 1935 года расположен в городе Жуковский Московской области с филиалом в Москве. В 1992 году Московский филиал стал самостоятельной организацией и был преобразован в ГУП «ГосНИЦ ЦАГИ». В феврале 2003 года в результате реорганизации ФГУП «ГосНИЦ ЦАГИ» был вновь присоединен к ФГУП ЦАГИ г. Жуковский. На базе ФГУП «ГосНИЦ ЦАГИ» образован филиал ФГУП ЦАГИ «Московский комплекс ЦАГИ». В июле 2010 г. филиал был преобразован в Научно-исследовательский Московский комплекс ЦАГИ (сокращенно — НИМК ЦАГИ).

Из отделов и подразделений ЦАГИ были образованы и впоследствии выросли в крупные самостоятельные организации ЛИИ, ЦИАМ, ВИАМ, специализированные КБ и др.

С 1977 по 1992 годах (до распада СССР) в селе Отважном в Крыму находилась Научно-исследовательская планерная база ЦАГИ. Сейчас это — Центр планерного спорта «Коктебель».

Современность

ЦАГИ сотрудничает более чем с 50-ю ведущими зарубежными аэрокосмическими фирмами и научными центрами Америки, Европы и Азии в области теоретических и экспериментальных исследований. За последние 10 лет институтом выполнено свыше 300 контрактов и грантов.

В распоряжении института — более 60 аэродинамических труб и испытательных стендов для исследования прочности, акустики, аэрогидродинамики и динамики летательных аппаратов.

Существенно сократилась численность сотрудников — с 14,5 тысяч до 4 тысяч (2009 г.), образовался возрастной разрыв.

Основные направления деятельности

• теоретические, экспериментальные и прикладные исследования в области аэродинамики и динамики полета, систем управления, прочности и аэроупругости, аэротермодинамики и газовой динамики, перспективных ЛА, уникальных экспериментальных установок, гидродинамики и аэроакустики, в том числе разработки в области нанотехнологий
• сертификация ЛА
• заключения по прочности и аэродинамике
• проектирование аэродинамических труб и стендов
• разработка численных методов и программного обеспечения,
• внешнеэкономическая деятельность
• выполнение заказов и контрактов с зарубежными заказчиками

Руководители

• Н. Е. Жуковский (1918—1921) — председатель президиума
• С. А. Чаплыгин (5 апреля 1921—1928) — председатель коллегии

Директора

В. А. Архангельский (5 апреля 1921—1924) Г. А. Озеров (1924—1925) Ю. Н. Флаксерман (февраль 1925—октябрь 1928) С. А. Чаплыгин (октябрь 1930—16 февраля 1931) С. В. Петренко-Лунев (с февраля 1931) П. И. Пурвин С. С. Друян Н. Е. Пауфлер (1931—1932) И. К. Проценко (до января 1932) Н. М. Харламов (январь 1932—ноябрь 1937) И. К. Проценко (ноябрь 1937—февраль 1938) М. Н. Шульженко (февраль 1938—июнь 1940)

И. Ф. Петров (июнь 1940—май 1941) С. Н. Шишкин (май 1941—1950) А. И. Макаревский (1950—1960) В. М. Мясищев (1960—1967) Г. П. Свищёв (1967—1989) Г. И. Загайнов (1989—1995) В. Я. Нейланд (1995—1998) В. Г. Дмитриев (1998—2006) В. А. Каргопольцев (2006—2007) С. Л. Чернышёв (2007—2009) Б. С. Алёшин (2009—2015) С. Л. Чернышёв (2015—н.в.)

Коллегия

Декретом 1925 года НТО ВСНХ утвердил новое «Положение о ЦАГИ». Устанавливалось, что Институтом будет руководить Коллегия в составе председателя, директора, двух его помощников, заведующих научными отделами, представителя Авиатреста и Управления ВВС.

Численность сотрудников

1919	1926	1976	1985	1991	2005	2013
41	400	13500	14080	11000	4115	4392

Ведущие сотрудники, (годы работы в ЦАГИ)

Абрамович, Генрих Наумович, (1933—1944)
Альхимович, Николай Васильевич,
Ананьев, Иван Васильевич, (1928—1975)
Аристархов, Серафим Алексеевич, (1936—1955)
Архангельский, Александр Александрович, (1918—1936)
Архангельский, Валерий Николаевич,
Баулин, Константин Константинович, (1920—1948)
Башилов, Николай Михайлович, (1947—1977)
Бедржицкий, Евгений Леопольдович, (1947—2000)
Белоус, Антон Антонович, (1935—1994)
Беляев, Виктор Николаевич (1926—1951)
Белянин, Борис Владимирович,
Бобров, Артур Абрамович,
Бюшгенс, Георгий Сергеевич, (1940—2013)
Ведров, Всеволод Симонович, (1925—1941)
Веселовский, Михаил Николаевич,
Ветчинкин, Владимир Петрович (1918—1950)
Волков, Михаил Игнатьевич,
Гальперин, Владимир Григорьевич, (1930—1950)
Глазер, Моисей Вениаминович,
Горлин, Самуил Матусович (1931—1950)
Горский, Иван Павлович (1933—1984)
Горяинов, Александр Александрович, (1924—1974)
Гроссман, Евгений Павлович, (1932—1954)
Гродзовский, Герш Лейбович, (1944—1985)
Гусев, Виктор Николаевич, (1955—2011)
Добровольский, Андрей Николаевич,
Довжик, Самуил Аронович, (1929—1989)
Дородницын, Анатолий Алексеевич, (1941—1960)
Журавченко, Александр Николаевич, (1919—1964)

Зак, Симха Лейбович, (1935-1985)
Калачев, Григорий Семенович, (1930—1941)
Келдыш, Мстислав Всеволодович, (1931—1946)
Ковалев, Алексей Петрович, (1929—1961)
Коган, Михаил Наумович, (1947—2011)
Колосов, Евгений Иванович, (1937—1955)
Корчемкин, Николай Николаевич, (1933—1988)
Костюк, Константин Константинович, (1941—1991)
Красильщиков, Пётр Петрович, (1926—1965)
Кузин, Евгений Николаевич, (1937—1998)
Лебедь, Нина Клементьевна,
Лившиц, Семён Павлович,
Лойцянский, Лев Герасимович, (1935—1945)
Миллионщиков, Михаил Дмитриевич, (1939—1951)
Марин, Николай Иванович, (1924—1973)
Мартынов, Аполлинарий Константинович, (1923—1991)
Минкнер, Курт Владимирович (1920—1938)
Мороз, Григорий Семёнович,
Мельц, Игорь Осипович, (1958—2010)
Мусинянц, Гурген Мкртичевич, (1918—1967)
Невельсон, Михаил Ильич,
Нейланд, Владимир Яковлевич, (1956—н. в.)
Николаев, Александр Васильевич, (1931—1993)
Никольский, Александр Александрович, (1941—1960, 1967—1976)
Овчинников, Валентин Николаевич, (1930—1984)
Озеров, Георгий Александрович, (1921—1938)
Остославский, Иван Васильевич, (1932—1945)
Пархомовский, Яков Моисеевич, (1936—1991)
Перельмутр, Александр Семёнович,
Петров, Константин Павлович, (1939—2003)
Поликовский, Владимир Исаакович (1928—1942)
Попов, Лев Сергеевич, (1935—1991)
Рябинков, Георгий Михайлович, (1937—1995)
Сабинин, Григорий Харлампиевич, (1919—1968)
Седов, Леонид Иванович, (1930—1946)
Селихов, Андрей Фёдорович, (1951—1991)
Серебрийский, Яков Моисеевич, (1935—1989)
Сидорин, Иван Иванович, (1918—1932)
Сильман, Александр Исаакович,
Соколов, Константин Евдокимович, (1903—1982)
Сопман, Самуил Самуилович, (1926—1996)
Соркин, Давид Аронович, (1939—1995)
Стечкин, Борис Сергеевич, (1918—1930)
Стрелков, Сергей Павлович, (1935—1974)
Струминский, Владимир Васильевич, (1941—1966)
Суржин, Кирилл Николаевич, (1924—1970)
Сычёв, Владимир Васильевич, (1946—н. в.)
Титов, Владимир Михайлович, (1928—1990)
Ушаков, Константин Андреевич, (1918—1967)
Федяевский, Константин Константинович, (1925—1970)
Фоломеев, Алексей Филимонович (1931—1951)
Халезов, Дмитрий Васильевич, (1926—1991)
Ченцов, Николай Гаврилович (1918—1958)
Чесалов, Александр Васильевич(1924—1932)
Шкадов, Леонид Михайлович, (1950—2003)
Штейнберг, Рафаил Ильич, (1938—1979)
Эпштейн, Леонид Абрамович, (1933—1989)
Эскин, Исаак Ильич, (1936—1975)
Юдин, Евгений Яковлевич,
Юрьев, Борис Николаевич, (1919—1941)

См. также

• Конструктивизм в архитектуре Москвы

Ссылки

• [www.tsagi.ru/ Официальный сайт ЦАГИ]
• [www.zhukorama.ru/index.php?point_id=115&pos_id=253#tsagi Подборка публикаций о ЦАГИ в городском издании]
• На рубеже двух столетий/ Г. С. Бюшгенс, Е. Л. Бедржицкий. М. : ЦАГИ, 2008. 480 с. — ISBN 5-02-007017-3 :
• ЦАГИ в лицах. М. 2011.

См. также

• СибНИА им. С. А. Чаплыгина
• Научно-мемориальный музей профессора Н.Е. Жуковского
• Дом учёных ЦАГИ

Отрывок, характеризующий ЦАГИ

Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“
Так думал князь Андрей, слушая толки, и очнулся только тогда, когда Паулучи позвал его и все уже расходились.
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.


Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.