Центральное духовное управление буддистов СССР

Центра́льное духо́вное управле́ние будди́стов СССР (ЦДУБ) — официальная организация буддийской общины в СССР, созданная в 1946 году (до ЦДУБ с 1922 года и до религиозных гонений 1930-х годов существовал Центральный Духовный Совет). Резиденция располагалась в Иволгинском дацане, Бурятская АССР. Долгое время ЦДУБ возглавлял Пандито Хамбо-лама Ж.-Д. Гомбоев (1963—1982).

В Иволгинский дацан ездили "паломники" из Ленинграда, Москвы, Прибалтики, чтобы приобщиться "буддийской мудрости". ЦДУБ было официальным представителем СССР на различных международных форумах, и поддерживало официальную точку зрения коммунистических властей о том, что в СССР соблюдается свобода совести, нет нарушений прав человека и т. п. Для советских властей было неожиданностью увлечение части общества, интеллигенции прежде всего, буддизмом в 1970—1980-е годы.

ЦДУБ участвовало в создании альтернативной организации Всемирное Братство Буддистов с центром в Улан-Баторе (Монголия) для "идеологического противодействия" организации, реально заинтересованной в распространении буддизма. Всемирное Братство Буддистов занималось своей деятельностью не только в странах, ареале традиционного распространения буддийского учения (Таиланд, Шри Ланка, Бирма, Япония, Сингапур и др.), но и в США, Европе, Австралии, было связано с университетской средой в данных странах (например, с Гейдельбергским университетом в ФРГ, рядом университетов в США).

О том, чтобы ЦДУБ распространяло свои взгляды в СССР, речь не могла даже идти (власти десятилетиями безуспешно пытались насаждать среди населения Советского Союза коммунистическую парадигму с обязательным атеизмом).

Если в СССР выходили книги "по буддизму", то они имели характерные названия — "Критика мировоззренческих основ буддизма" и т.п. Иная литература в советских книжных магазинах и библиотеках была весьма ограничена. Интересно, что выпуск буддийских сочинений осуществляли не деятели из ЦДУБ, а филологи, буддологи, востоковеды из Москвы, Ленинграда, Новосибирска и других городов, выпуская их в рамках публикации "памятников письменности Востока" и т.п. Советская власть, например, периодически останавливала выпуск книг серии «Bibliotheca Buddhica», востоковеды и буддологи подвергались репрессиям, некоторые — расстреливались: так, буддолог из Ленинграда А. И. Востриков был расстрелян в 1937 году, буддолог и философ Бидия Дандарон в 1972 году был арестован и осужден на 5 лет лагерей, буддолог Александр Пятигорский был выслан из страны.

В СССР невозможно было и допустить, чтобы официальная буддийская организация, а таковой являлось ЦДУБ, выступила с протестом. Напротив, на международных форумах, делегаты от ЦДУБ докладывали, что в СССР можно свободно исповедовать любую религию, в том числе буддизм.

Преемственность

Правопреемником ЦДУБ является Буддийская традиционная сангха России. После смерти Пандито Хамбо-ламы Мунко Цыбикова в 1992 году ЦДУБ потеряло стабильность и контроль над рядом дацанов и начало дробиться на отдельные структуры. За период с 1992 по 1995 год глава ЦДУБ менялся три раза.

В 1995 году главой Центрального духовного управления буддистов стал Дамба Бадмаевич Аюшеев. В начальный период своей работы новый глава ЦДУБ добился полного административного и финансового контроля над рядом дацанов, что стало одной из главных причин усиления влияния организации на буддизм в России. Аюшеев изменил в 1997 году старое название организации (ЦДУБ) на настоящее (БТСР), обновил устав и учредительные документы.

На месте ЦДУБ также возникли и другие буддийские организации, реально отражающие интересы буддийских общин Бурятии, Калмыкии и других регионов, а также многочисленные буддийские общины самых разных направлений в индустриальных и университетских городах СНГ.

Литература

• Жуковская Н. Ламаизм. М. 1974.
• Кочетов А. Буддизм. 1983.
• Словарь. Буддизм. 1995.
• Материалы Кестон-колледжа (Keston College) \Великобритания\ — по материалам русской службы Би-Би-Си. 1983.
• Стержень жизни. М. 1997.

Отрывок, характеризующий Центральное духовное управление буддистов СССР

– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.