ЦКБ-29

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

ЦКБ-29 НКВД — второе и последнее в авиапромышленности «Опытно-конструкторское бюро», созданное в конце 1938 г. из числа заключенных авиаконструкторов и инженеров. Представляло из себя специальное подразделение НКВД выполнявшее задания на авиационно-конструкторские работы. Его предшественником было ЦКБ-39 ОГПУ им. Менжинского. Получило жаргонное название "шарага" или "шарашка". Чаще упоминается как «Туполевская шарага», хотя кроме А.Н. Туполева включала в себя коллективы еще трех главных конструкторов: В. М. Петлякова, В. М. Мясищева и Д.Л. Томашевича. Располагалось ЦКБ-29 НКВД в Москве на ул. Радио, дом 22-24.

Этот дом знают многие, но не все знают, да и кто бы мог предположить, что в этом доме… было спец КБ? Да — «Туполевская шарага» — так это учреждение и называлась, когда с весны 1939 по июль 1941 года здесь размещалось пресловутое ЦКБ-29. Е. Л. Залесская [www.svavia.ru/info/lib/tusharaga/tusharaga.html «ТУПОЛЕВСКАЯ ШАРАГА» в рисунках А. М. Черемухина]

В ЦКБ-29 НКВД были созданы легендарные самолеты Великой Отечественной войны: пикирующий бомбардировщик Пе-2 и пикирующий бомбардировщик Ту-2.

История ЦКБ-29 НКВД

... начиналась в колонии для беспризорников...

Первый опыт создания «режимных учреждений», таких, как ЦКБ-39 ОГПУ им. Менжинского авиаконструкторов Д.П. Григоровича и Н.Н. Поликарпова и лаборатории лидера несуществующей «Промпартии» Л.К. Рамзина и некоторых других, не пропал даром. В конце 30-х годов, на новом витке «экономической» деятельности НКВД размах был уже другой. От штучного «производства» тюремных КБ десятилетней давности «стражи революции» перешли к «серийному выпуску» отраслевых научно-технических «шараг». Начальник 4-го специального отдела НКВД В.А. Кравченко, обладавший всеми необходимыми качествами чекиста, организовывал все новые и новые трудовые колонии для научно-технической интеллигенции. Почти ежедневно Л.П. Берия докладывал Сталину об очередных успехах. Выведенная в недрах НКВД формула научно-технического прогресса выглядела до гениальности просто — 58 статья УК РСФСР. Военная коллегия Верховного Суда с трудом успевала за растущими аппетитами ведомства В.А. Кравченко.

В начале 1938 года в бывшую трудовую колонию для беспризорных подмосковного поселка Болшево, хорошо известную по первому советскому звуковому фильму, снятому в 1931 г. «Путёвка в жизнь», с бескрайних просторов ГУЛАГ’а стали свозить зеков, причастных к авиапрому. Вскоре здесь оказались арестованные в разное время: Н.И. Базенков, Р.И. Бартини, В.С. Денисов, Ю.В. Калганов, Б.М. Кондорский, И.М. Косткин, Ю.А. Крутков, И.М. Лопатин, Д.С. Марков, В.М. Мясищев, А.В. Надашкевич, Н.С. Некрасов, М.П. Номерницкий, Г.А. Озеров, В.М. Петляков, М.Н. Петров, Е.И. Погосский, А.И. Путилов, А.Ю. Рогов, Т.П. Сапрыкин, Б.А. Саукке, Н.А. Соколов, А.Э. Стерлин, Б.С. Стечкин, Е.К. Стоман, Д.Л. Томашевич, А.Н. Туполев, А.М. Черемухин, В.А. Чижевский, А.С. Файнштейн, Г.С. Френкель и многие другие. Весь «спецконтингент» был разделен на 4 бригады, каждая из которых по заданию НКВД трудилась над своим проектом. Территория "Болшево" занимала достаточно большой лесной массив, огороженный глухим забором с колючей проволокой. В зоне имелось три барака: в первом, спальном бараке, ночевали заключенные и находилась охрана, второй занимала кухня-столовая, большой третий барак был оборудован столами и чертежными досками. Руководил спецобъектом, а позже ЦКБ-29, полковник НКВД Григорий Яковлевич Кутепов – бывший слесарь завода 39, а затем мелкий охранник в ЦКБ-39 ОГПУ им. Менжинского.

Нередко задания, выданные НКВД, были совершенно нереальны. Так, А.Н. Туполев, оказавшийся в "Болшево" осенью 1938 г., должен был спроектировать тяжелый 4-х моторный пикирующий бомбардировщик, с недостижимой дальностью полета. С большим трудом ему удалось переубедить Берию изменить задание на создание 2-х моторного фронтового пикирующего бомбардировщика.

... продолжилась на ул. Радио в Москве...

По мере того, как работы над проектами подходили к новой стадии и для их продолжения требовался станочный парк, с конца 1938 г. бригады стали по очереди переводить в Москву в здание Конструкторского отдела сектора опытного самолетостроения (КОСОС - ЦАГИ). Первой переехала бригада В.М. Петлякова, специально для которой в здании КОСОС был образован Спецтехотдел (СТО). В результате проект пикировщика Петлякова стал называться сначала «СТО», а затем «100». В.М. Мясищев со своей бригадой перебрался из Болшева вторым, и его проект получил шифр «102». Затем наступила очередь бригады Туполева - в Спецтехотделе, который к тому времени изменил своё название на ЦКБ-29 НКВД, его проект бомбардировщика АНТ-58 стал называться «103». Последней в КОСОС прибыла бригада Д.Л. Томашевича, но их самолет по непонятным причинам получил условный код не «104», а «110». Видимо, в недрах ведомства Берии уже где-то существовали отделы с этими номерами, или они были зарезервированы для других КБ.

Потребность в специалистах постоянно возрастала. А.Н. Туполеву, В.М. Петлякову, В.М. Мясищеву и Д.Л. Томашевичу было предложено составить списки специалистов, которыми необходимо пополнить бригады. Помня печальный опыт Д.П. Григоровича в ЦКБ-39 ОГПУ, когда по составленным им в подобной ситуации спискам конструкторов, находившихся на свободе, просто арестовывали и выносили им скорые приговоры, А.Н. Туполев с товарищами искали себе специалистов среди тех, кто был заведомо уже арестован и находился где-то в лагерях ГУЛАГ’а. Л.Л. Кербер, который оказался в «шараге» именно по такому списку вспоминал: «А.Н. Туполев рассказывает — уже много времени, как мы вас включаем в списки нужных для работы специалистов, но все безрезультатно, ГУЛАГ тщетно разыскивал в своих кладовых, от Минска и до Колымы, от Джезказгана и до Норильска. “Слава Аллаху, что нашли живыми, могло бы быть и иначе, — с грустью говорит старик, — ведь многих, ох, очень многих так и не нашли”. Точно так же в ЦКБ-29 оказался «вытащенный с лесоповала» С.П. Королёв, В.А. Чижевский, И.Г. Неман, С.М. Егер.

Но и этого было недостаточно - в ЦКБ-29 рядом с осужденными трудились вольнонаемные специалисты. Чаще всего они занимали вспомогательные технические должности – инженеров среднего звена, техников, чертежников, хотя были и исключения. Уже после начала войны одним из заместителей А.Н. Туполева стал известный авиаконструктор, вольнонаемный А.А. Архангельский. Парадокс заключался в том, что руководил тем или иным подразделением, как правило, пораженный в правах заключенный, а подчинялись ему вольнонаемные сотрудники. Выражалось это в следующих деталях. Все заключенные конструкторы и инженеры теряли своё имя и не могли, в отличие от вольнонаемных, подписывать им документы. Его заменяло факсимиле, попросту штампик с четырьмя цифрами, или, как его называли, «копыто». Факсимиле прикладывалось вместо подписи к чертежам, расчетам и т.д. Сумма цифр факсимиле (кроме главного конструктора) определяла, у кого работал специалист: если у А.Н. Туполева, например, был 0011, то у его заместителя Н.И. Базенкова – 0065; начальники бригад А.Н. Туполева имели номера 0056, 0074, 0092 и т.д. Главное, что у всех подчиненных А.Н. Туполеву сотрудников сумма цифр «копыто» составляла «11».

Руководство «шараги» не уставало напоминать вольнонаемным, что они работают с «врагами народа», что необходима бдительность и от этих «выродков» можно ожидать любых козней. Тем не менее, рискуя самим оказаться на нарах, вольнонаемные как правило очень тепло относились к заключенным. Л.Л. Кербер вспоминал: «Все оказалось гораздо проще. Приняли нас не как “врагов народа”, а как обиженных жизнью людей. По утрам в ящике стола мы находили знаки их трогательного внимания — цветок, конфеты, пачку папирос и даже газету. Пообвыкнув, они даже откровенно сообщали: а с Н. будьте осторожны, он — “стукач”».

Состав бригад был весьма представительным. Вот, например как выглядела бригада главного конструктора А.Н. Туполева (в подавляющем большинстве – все заключенные):

• заместитель — Н.И. Базенков.
• начальники бригад (отделов) в составе бригады А.Н. Туполева:
  • конструкторский — проф. А.М. Черемухин;
  • аэродинамики — А.Э. Стерлин;
  • статиспытаний — проф. Г.А. Озеров;
  • аэроупругости — Н.А. Соколов;
  • теоретических расчетов — академик А.И. Некрасов;
  • фюзеляжа — проф. И.Г. Неман;
  • центроплана — проф. В.А. Чижевский;
  • оперения и управления — Д.С. Марков;
  • крыла — С.П. Королёв, затем его место занял Б.А. Саукке;
  • гермокабин и кондиционирования — проф. М.Н. Петров;
  • гидрооборудования — проф. А.Р. Бонин;
  • приборного оборудования — проф. Г.С. Френкель;
  • электро и радио — Л.Л. Кербер;
  • вооружения — проф. А.В. Надашкевич;
  • шасси — Т.П. Сапрыкин;
  • компоновки — С.М. Егер;
  • технологии — С.А. Вигдорчик.

Лишь бригадами моторного оборудования руководили вольнонаемные А.П. Балуев и Б.С. Иванов.

Руководили же А.Н. Туполевым и его бригадой люди, весьма далекие от техники, чаще всего имевшие весьма условное образование: начальником бригады был майор госбезопасности В. Балашов, его заместителем – майор госбезопасности Крючков. Характеризует их эрудицию например такой эпизод, описанный Л.Л. Кербером: «К Устинову, “руководившему” проектом 102 В.М. Мясищева, обратились два зэка с предложением создать двухтактный бензиновый двигатель для бортового агрегата. “А какие употребляются сейчас?” — поинтересовался тот. “Четырехтактные” — ответили ему. “Переходить сразу на двухтактные рискованно, — заметил Устинов, — не лучше ли вам заняться трехтактными? Иначе, как “трехтактный”, его с тех пор не называли».

Заключенные ЦКБ-29, впрочем как и всех других «шараг» пользовались особыми привилегиями. В здании КОСОС, ЦКБ-29 занимало охраняемый верхний этаж, где находились и спальные помещения и рабочие кабинеты (чаще огромные залы). Спальные помещения были весьма цивильными. Ежедневно сюда приносили свежую прессу. Заключенные могли заказывать в библиотеке книги, причем не только техническую литературу. Питание было «ресторанным», можно было заказывать самые дорогие папиросы, хотя чаще всего зэки предпочитали «Беломор». Ежедневно полагались прогулки, для чего была приспособлена крыша здания КОСОС. Но главное, за что заключенные могли пожертвовать всеми остальными своими правами, это свидание с близкими. Кроме всего прочего, наличие свиданий, а в подавляющем большинстве в ЦКБ-29 трудились москвичи, заставляло НКВД особо относиться к членам их семей. На них не распространялось понятие «член семьи врага народа». Их не выгоняли из квартир, не выселяли из Москвы, а даже выплачивали зарплату их мужей. В НКВД понимали, что для эффективной работы заключенный должен быть уверен, что у него дома все в порядке.

... и фактически закончилась в Сибири

Перед началом войны, в связи с пересмотром дел, которые начались после смещения и последующего расстрела наркома Н.И. Ежова, отдельные заключенные стали обретать свободу. С началом же войны, когда стало ясно, что ЦКБ-29 будет эвакуировано на восток, стали выходить на волю и отдельные руководители. Так, в июле 1941 г. обрел свободу А.Н. Туполев. Связано это было с «производственной целесообразностью»: организовать эвакуацию огромного коллектива и сложного производства из тюремной камеры было невозможно.

В эвакуацию ехали несколькими эшелонами: отдельно везли заключенных в теплушках под охраной «вертухаев», отдельно, в более комфортабельных условиях ехали вольнонаемные с семьями, отдельно везли заводское оборудование и опытные самолеты. В пути ЦКБ-29 разделилось. Бригады В.М. Мясищева и Д.Л. Томашевича расквартировали за Иртышом, в Куломзине. Там на базе авиаремонтных мастерских ГВФ был организован еще один небольшой завод опытного самолетостроения. В.М. Петляков со своей бригадой проследовал в Казань, где принялся налаживать выпуск бомбардировщика Пе-2.

КБ Туполева направилось в Омск, куда прибыло в конце августа. Здесь объявили, что в первую очередь предстоит завершить опытные самолеты и главное, запустить их сразу в серию. А ведь никакого авиазавода в Омске в то время не было. Его необходимо было создать на базе недостроенного небольшого автосборочного цеха и завода тракторных прицепов. Несуществующему заводу присвоили № 166. Уже в декабре новому предприятию предстояло начать выпуск тяжелого бомбардировщика Ту-2 (такое название получала модель «103В»). Само ОКБ разместили в здании Омского речного пароходства. Станки устанавливали прямо в поле под открытым небом, и тут же рабочие занимали возле них свои места. Стены цехов возводили уже вокруг работающих станков. Как и полагается в ведомстве НКВД, строительством занимались заключенные, которых нагнали из ближайших лагерей ГУЛАГа. Предстояло построить производственный цех площадью 30 тыс. кв. метров, вспомогательный корпус в 10 тыс. кв. метров, аэродром и шестьдесят жилых бараков. К удивлению, все это было выполнено и в указанные сроки. В конце 1941 бомбардировщики Ту-2 стали выходить из сборочного цеха завода, но уже в 1942 г. выпуск его временно был прекращен. Очень скоро это будет признано ошибкой, но таково было распоряжение Сталина. А.С. Яковлев убедил его, что в Омске должны выпускаться истребители.

С августа 1941 г., но уже в эвакуации, заключенных постепенно стали освобождать, хотя это совершенно не означало, что они могли покинуть ЦКБ-29. Весной 1942 года была освобождена следующая партия зэков, и к 1944 г., когда ЦКБ-29 уже вернулось на своё старое место в Москву, позорное заведение перестало существовать.

Примечания

Сотрудники ЦКБ-29, ставшие академиками и членами-корреспондентами АН СССР

1. Королёв, Сергей Павлович — академик АН СССР с 1958 года
2. Крутков, Юрий Александрович — член-корреспондент АН СССР c 1933 года
3. Некрасов, Александр Иванович — академик АН СССР с 1953 года.
4. Стечкин, Борис Сергеевич — академик АН СССР с 1953 года.
5. Румер, Юрий Борисович (выдвигался, но не был избран в Академию)
6. Туполев, Андрей Николаевич — академик АН СССР с 1953 года.

Конструкторы ЦКБ-29 не упомянутые в тексте

1. Александров, Владимир Леонтьевич
2. Вахмистров, Борис Сергеевич (вооружение)
3. Енгибарьян, Амик Аветович (электрооборудование)
4. Изаксон, Александр Маркович (вертолеты)
5. Качкачян, Михаил Минаевич (приборы)
6. Меерсон, Соломон Моисеевич (вооружение)
7. Термен, Лев Сергеевич (радио)
8. Файнштейн, Абрам Самойлович
9. Шлезингер, Борис Исаевич

Архитектура здания

Здание построено в 1932—1935 годах по проекту А. В. Кузнецова и В. А. Веснина. Выполнено в стиле позднего конструктивизма в каркасных конструкциях, с огромным цилиндрическим элементом. Обладает выразительной пластикой и является ценным архитектурным памятником этого стиля.

См. также

• Шарашка
• ЦКБ-39
• КБ Туполев

Литература

• [militera.lib.ru/memo/russian/kerber/index.html Кербер Л.Л. А дело шло к войне]
• Кербер Л.Л.. Туполев: (Воспоминания) / Подгот. к изд. М.Л. Кербера и М. Б. Саукке; Предисл. Я. Голованова. — СПб.: Политехника, 1999. — 340, [48] с. — (XX век. Знаменитые конструкторы России). — 5 000 экз. — ISBN 5-7325-0492-3.
• [www.svavia.ru/info/lib/tusharaga/tusharaga.html Залесская Е.Л. «Туполевская шарага» в рисунках А. М. Черемухина]
• [www.svavia.ru/info/lib/lib5.html Саукке М.Б. "Неизвестный Туполев".]
• [peterburg21vek.ru/static/img/0000/0001/7178/17178054.hbd3xnwwzd.jpg?1 Копытов Г. А. Керберы. Фамильный код. XIV—XXI вв. книга вторая // изд. «Петербург - XXI век». 2013]
• [www.e-reading.by/chapter.php/1003074/63/Martirosyan_Arsen_-_100_mifov_o_Berii._Vdohnovitel_repressiy_ili_talantlivyy_organizator_1917-1941.html Приказ народного комиссара внутренних дел Союза ССР № 0021 об организации Особого технического бюро]
• [library.by/portalus/modules/shkola/readme.php?subaction=showfull&id=1194352714&archive=1194448667&start_from=&ucat=& Новые данне о Болшевской коммуне]
• [avia.mirtesen.ru/blog/43079810251/Dalshe-Vyishe-Byistree.-CHeremuhin-GA.-chast-33 Авиаторы и их друзья (биографии)]

Отрывок, характеризующий ЦКБ-29

«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.


В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.