Цабель, Альберт Генрихович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Цабель Альберт Генрихович»)
Перейти к: навигация, поиск

Альберт Генрихович Цабель, Альберт Генрих Цабель (нем. Albert Heinrich Zabel; 10 (22) февраля 1834, Берлин — 3 (16) февраля 1910, Санкт-Петербург) — российский арфист, композитор и музыкальный педагог германского происхождения. Отец певицы Елены Самойловой.

На стипендию, полученную от Джакомо Мейербера, поступил в обучение к лучшему арфисту Германии Луи Гримму. В 18451849 гг. в составе оркестра Йозефа Гунгля гастролировал в Германии, России, Англии и США, затем некоторое время был солистом Берлинской королевской оперы. В 1855 году был приглашён солистом в Императорскую итальянскую оперу в Санкт-Петербурге, затем перешёл в Мариинский театр, где, в частности, консультировал П. И. Чайковского при создании арфовых соло для балетов «Спящая красавица» и «Щелкунчик». Одновременно был профессором арфы в Санкт-Петербургской консерватории с момента её основания, основоположник петербургской школы арфистов, учитель, в частности, Екатерины Вальтер-Кюне. Автор Концерта для арфы с оркестром до минор Op. 35, пьес для арфы соло — в том числе Сюиты, этюдов «Маргарита за прялкой» (фр. Marguerite douloureuse au rouet) Op. 26, «У фонтана» (нем. Am Springbrunnen) и др., дуэтов. Написал также учебник «Школа арфы» (нем. Harfen Schule; Лейпциг, 1900, переиздание 2003) и открытое письмо композиторам об ошибках в использовании арфы в составе оркестра (нем. Ein Wort an die Herren Komponisten über die praktische Verwendung der Harfe im Orchester; Лейпциг, 1894).

Похоронен в Санкт-Петербурге на Смоленском лютеранском кладбище[1].

Напишите отзыв о статье "Цабель, Альберт Генрихович"



Примечания

  1. Могила на плане кладбища (№ 27) // Отдел IV // Весь Петербург на 1914 год, адресная и справочная книга г. С.-Петербурга / Ред. А. П. Шашковский. — СПб.: Товарищество А. С. Суворина – «Новое время», 1914. — ISBN 5-94030-052-9.

Ссылки


Отрывок, характеризующий Цабель, Альберт Генрихович

Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.