Цакалотос, Трасивулос
| Трасивулос Цакалотос | |
| Θρασύβουλος Τσακαλώτος | |
 Полковник Т. Цакалотос на вседорожнике Willys MB держит речь перед солдатами 3-й Греческой бригады, перед отправкой в Италию, июнь 1944 года, Палестина | |
| Дата рождения | |
|---|---|
| Место рождения | |
| Дата смерти |
15 августа 1989 (92 года) |
| Место смерти | |
| Принадлежность | |
| Звание | |
| Командовал |
3/40 гвардейский полк эвзонов |
| Сражения/войны |
|
Трасивулос Цакалόтос (греч. Θρασύβουλος Τσακαλώτος, Превеза 3 апреля 1897 — Афины 15 августа 1989) — греческий офицер XX века, генерал-лейтенант. Начальник генерального штаба греческой армии в период 1951—1952[1]:1249.
Содержание
Молодость
Цакалотос родился в 1897 году в эпирском городе Превеза, который тогда ещё находился под османским контролем. В возрасте 13 лет отправился в египетскую Александрию, где проживал его брат. Закончил Греческую гимназию Александрии. После чего отправился в Афины и поступил в Военное училище эвэлпидов , которое закончил в 1916 году.
Военная карьера
Цакалотос принял участие в Первой мировой войне, воюя на Македонском фронте и Малоазийском походе греческой армии. Греко-итальянскую войну (1940—1941) встретил в звании полковника и командиром 3/40 гвардейского полка эвзонов.
Впоследствии стал начальником штаба II корпуса армии, отразившего в марте 1941 года Итальянское весеннее наступление[1]:614. С началом тройной, германо-итало-болгарской, оккупации Греции, в 1941 году стал генеральным секретарём в министерстве обороны квислинга Георгия Цолакоглу[1]:614, но одновременно принял участие в деятельности подпольной организации Сопротивления «Комитет шести полковников», который возглавлял полковник П. Спилиопулос[1]:590.
В 1943 году бежал в Египет и возглавил Центр подготовки греческих солдат для армии греческого эмиграционного правительства в городе Исмаилия.
Позже Цакалотос именовал военно-политическую обстановку на месте как «Сумасшедший дом Ближнего Востока»[1]:606.
Командир 3-ей Греческой горной бригады
10 марта 1944 года на освобождённой Народно-освободительной армией Греции (ЭЛАС) территории Греции было сформировано временное правительство. Создание правительства, руководимого коммунистами, вызвало озабоченность у королевского правительства в эмиграции и у англичан. Одновременно событие вызвало мятеж 6 апреля в греческой армии и флоте на Ближнем Востоке, отказывавшихся признавать эмиграционное правительство и не желавших принимать участие в готовившихся военных действиях против ЭЛАС. 24 апреля мятеж был подавлен при широком использовании британских сил. Тысячи участников мятежа были заключены в британские концентрационные лагеря в Египте и Судане[2].
После подавления мятежа эмиграционное правительство приступило к организации частей из офицеров и рядовых правой и промонархистской ориентации[3]. Одной из них и самой известной стала 3-я горная бригада. Приказ о создании бригады был издан 31 мая, местом организации бригады был определён гарнизон Инсарие в Ливане. Командиром бригады был назначен полковник Цакалотос. Бригада была придана 9-й британской армии. Организация завершилась 19 июня, после чего бригада была переведена в Триполи (Ливан) для подготовки к ведению войны в горах. Подготовка завершилась 28 июля 1944 года[4].
В Италии
28 июля техника бригады была отправлены в Бейрут для погрузки на корабли. Боевой состав бригады был доставлен порт Хайфа, Палестина, где был погружен на лайнер «Руис». 11 августа 1944 года бригада прибыла в итальянский порт Таранто и была придана новозеландской 2-й дивизии.
3 сентября бригада была передана 5-й канадской дивизии, а затем - 1-й канадской дивизии. Бригада отличилась при взятии города Римини (см. Сражение при Римини)[5].
За свои действия в ходе этого сражения бригада получила почётное имя «Бригада Римини» ("Ταξιαρχία Ρίμινι")[6].
Командующий союзными силами на Средиземном море Фельдмаршал (Великобритания) Александер, Харольд в докладе под заголовком «Союзные армии в Италии с 3 сентября 1943 года по 12 декабря 1944 года» отмечает деятельность 3-й бригады следующим образом:
«20 сентября, после боя без надежды на успех, был очищен Сан Фортунато и греки, под командованием 1-й канадской дивизии, вошли в Римини. Я был счастлив, поскольку этот успех осветил ещё раз судьбу этой героической страны, которая лишь одна она была нашим сражающимся союзником в ужасное для нас время и потому что новая победа в Италии была добавлена к славе завоёванной греками в горах Албании».
Декабрь 1944 года
К октябрю 1944 года почти вся материковая Греция была освобождена частями Народно-освободительной армии Греции (ЭЛАС). Согласно соглашениям, подписанным 26 сентября в итальянском городе Казерта, регулярные части ЭЛАС не вошли в столицу страны, город Афины[1]:734. Этим руководимый коммунистами ЭЛАС подтвердил, что не намерен воспользоваться политическим вакуумом для взятия власти.
Немцы оставили Афины 12 октября 1944 года и BBC объявило, что город был освобождён силами ЭЛАС. Но последовал протест премьер-министра эмиграционного правительства Г. Папандреу и, «без зазрения совести», была передана телеграмма британского командующего Вильсона У. Черчиллю о том, что Афины были освобождены британскими войсками и "Священным отрядом "[1]:742.
Напряжение в отношениях между поддерживаемым англичанами правительством Г. Папандреу и прокоммунистическим Национально-освободительным фронтом Греции (ЭАМ), который контролировал почти всю страну, нарастало. Критическим вопросом стало разоружение партизанских сил и формирование новой национальной армии из состава соединений эмиграционного правительства и партизанских армий ЭЛАС и ЭДЕС[1]:765. Тем не менее, правительство Папандреу не желало расформировывать «Священный отряд» и 3-ю горную бригаду Римини. Папандреу и англичане желали сохранить эти соединения как ядро новой армии. Одновременно Черчилль и Папандреу настаивали на расформировании ЭЛАС[1]:766.
Расстрел демонстрации сторонников ЭАМ 3 и 4 декабря 1944 привёл к открытому военному столкновению между британскими войсками и их союзниками и соединениями ЭЛАС в Афинах в декабре 1944 года.
3-я горная бригада приняла участие в боях против ЭЛАС[7], отличившись в отражении атаки на гарнизон в Гуди. При этом, англичане и Цакалотос использовали батальоны бывших коллаборационистов, Цакалотос писал позже: «они нужны как противники ЭАМ»[1]:742.
В греческой историографии эти события, в зависимости от политической ориентации авторов, именуются как британской интервенцией так и гражданской войной[8].
Бои вызвали вербальное несогласие президента США Рузвельта. В британском парламенте Черчилль был обвинён в том, что в то время как развивалось немецкое наступление в Арденнах и запрашивалось ответное советское наступление, Черчилль перебрасывал британские части из Италии для войны «против греческого народа, на стороне немногочисленных квислингов и монархистов», «в попытке посадить в Греции своего премьер-министра, подобно тому как Гитлер насаждал гауляйтеров в оккупированных странах»[1]:774.
Бои продолжались 33 дня. В ходе боёв Черчилль прибыл в Афины 25 декабря, созвав встречу «воюющих сторон», в присутствии хранившего молчание главы советской военной миссии полковника Попова[1]:780. Военное противостояние окончилось после подписания Варкизского соглашения 12 февраля 1945 года[1]:794.
Гражданская война
После декабрьских боёв Цакалотос принял командование ΙΙ дивизией Афин. В 1946 году с началом Гражданской войны в Греции (1946—1949) был повышен в звание генерал-майора и возглавил Военное училище эвэлпидов.
В апреле 1948 принял командование Первым корпусом армии и осуществил зачистку Пелопоннеса (операция «Голубь»)[1]:875 от изолированной на полуострове и оставшейся без боеприпасов)[1]:876 «героической III дивизии Демократической армии Греции», «дивизии мёртвых»[9][10].
При этом Цакалотос в декабре 1948 года совершил широкую облаву на демократических граждан полуострова, арестовал 4.500 гражданских лиц, которых без различия окрестил всех «коммунистами» и отправил их в концлагеря. Примечательно, что сам Цакалотос пишет в своих мемуарах, что это было сделано без ведома правительства и что он подался давлению своих американских советников. Между тем, на севере страны, в горных массивах Граммос — Вици, осенью 1948 года части Демократической армии нанесли сокрушительный удар Второму корпусу королевской армии. После своего успеха на Пелопоннесе, получивший благосклонность королевского двора и американцев. Цакалотос был назначен командующим Второго корпуса армии, который был на стадии разложения[1]:869.
Между тем, части «Отдела Генерального Штаба Южной Греции» (Κλιμάκιο Γενικού Αρχηγείου Νότιας Ελλάδας) Демократической армии, под командованием Костаса Карагеоргиса, Харилаоса Флоракиса и Диамантиса, совершили глубокий рейд на юг и заняли в январе 1949 года город Карпенисион в Средней Греции. Республиканцы удерживали город 18 дней. Цакалотосу удалось вернуть город 9 февраля, вновь командуя Первым корпусом армии[1]:881.
В марте, 138 бригада ДАГ совершила тактический манёвр, угрожая взятием города Арта в Эпире. Генштаб королевской армии информировал Цакалотоса, что это отвлекающий манёвр и что не следует реагировать. Но Цакалотос, имея благосклонность королевского двора и американского генералаВан Флита, не принял эту информацию к сведению и ринулся на защиту Арты. Это дало возможность VIII дивизии ДАГ выбить VIII дивизию королевской армии с Граммоса и вновь занять этот горный массив[1]:882.
В мае королевская армия начала здесь зачистку, аналогичную той что была произведена на Пелопоннесе. Операция получила кодовое название «Ракета» и как на Пелопоннесе была осуществлена Первым корпусом, под командованием Цакалотоса[1]:883. В августе Первый и Второй корпуса армии провели операцию «Ракета — α», а затем «Ракета- β», которые завершились взятием горного массива Вици. 24 августа началась операция «Ракета- γ», которая завершилась взятием горного массива Граммос 29 августа. Основным Силам ДАГ удалось прорваться в Албанию. Гражданская война завершилась поражением Демократической армии.
ИДЭА
Первые ячейки тайной антикоммунистической организации офицеров греческой армии появились на Ближнем Востоке в 1943 году.
В октябре 1944 года уже и на греческой территории организация расширила свою сеть и получила акроним ИДЭА (Ιερά Δέσμη Ελλήνων Αξιωματικών — Иэра Десми Эллинон Аксиоматикόн — Священная связка греческих офицеров)[1]:832.
Последний период гражданской войны отмечен конфронтацией и личной неприязнью между командующим королевской армии Александром Папагосом и Ван Флитом[1]:893.
С окончанием войны, Цакалотос стал Генеральным инспектором армии и 31 мая 1951 года возглавил Генеральный штаб армии[1]:1249.
30 июля, к полной неожиданности королевского двора, Папагос объявил о создании своей политической партии и участии в выборах. Это встретило острую негативную реакцию королевского двора. Король Павел приказал Цакалотосу арестовать Папагоса[1]:923.
Цакалотос не только отказался исполнить приказ, но сумел убедить короля отказаться от этого шага, опасаясь реакции офицеров ИДЭА. Однако в ходе предвыборной борьбы в прессе появилась информация о деятельности ИДЭА. Премьер-министр и военный министр Софокл Венизелос приказал провести расследование, в ходе которого 17 офицеров были признаны виновными. Подозрения о разглашении деятельности ИДЭА пали на Цакалотоса, что создало напряжённые отношения между ним, офицерами организации и самим Папагосом.
Папагос победил на выборах ноября 1952 года и одним из первых его шагов было возвращение в армию офицеров ИДЭА и отставка неугодных ему офицеров. Двумя днями после присяги правительства Папагоса, 20 ноября, Цакалотос был отправлен в отставку в звании [Генерал-лейтенант]]а[1]:943.
Посол
Цакалотос появился на политической арене в 1955 году. При первом правительстве Константина Караманлиса, он был назначен послом Греции в Белград. Это был период, когда в новом югославском государстве, вместо прежней Вардарской бановины, появилась Социалистическая Республика Македония. Цакалотос высказывал свои возражения относительно нового югославского географического термина. Но правительство Караманлиса считало, что этот шаг югославского лидера Иосипа Тито направлен в основном против Болгарии и последовательно и целенаправленно заключило ряд доброседских и союзнических соглашений с новой Югославией[11][12].
После 1974 года
Будучи антикоммунистом, Цакалотос никогда не придерживался крайне правых взглядов.
После падения военной диктатуры чёрных полковников (1967—1974), он стал поддерживать Всегреческое социалистическое движение.
В страну стали бывшие бойцы Демократической армии. В мае 1984 года по инициативе журналистов его дом посетил один из командующих Демократической армии, Маркос Вафиадис. Перед телевизионными камерами старые противники обменялись рукопожатием. При этом Цакалотос, образаясь к Вафиадису заявил: «Мы совершили тогда ошибку». На что Вафиадис ответил: "Пожалуй да, генерал. Оба согласились что тысячи убитых, как национальной так и демократической армий «Все они были хорошими греками». Сцена получила двоякую оценку в греческом обществе[13]. Цакалотос отказался от земельного участка предоставленному ему в офицерском квартале «Папагу» греческой столицы и довольствовался своей трёхкомнатной квартирой в центре города. Генерал Цакалотос умер 15 августа 1989 года и был похоронен на Первом афинском кладбище.
Внуком двоюродного брата генерала Цакалотоса является сегодняшний министр финансов Греции Евклид Цакалотос[14].
Работы
Цакалотос написал ряд исторических работ, в основном мемуаров, которые стали важным источником информации о новейшей истории Греции:
- «Янина как неукротимая сила в трёх исторических этапах Греческой нации» (Tα Γιάννενα ως ακατάβλητος δύναμις εις τρεις ιστορικούς σταθμούς τoυ αγώνος του Ελληνικού 'Eθνους, τυπ. Α. Ι. Βάρτσου, Αθήναι 1956 (από ομιλία για την επέτειο της απελευθέρωσης των Ιωαννίνων).
- «40 лет солдат Греции» (40 χρονια στρατιώτης της Ελλάδος : πώς εκερδίσαμε τους αγώνας μας 1940—1949, τυπ. Ακροπόλεως, Αθήναι 1960.)
- «Декабрь 1944 года: Сражение за Афины» (Δεκέμβρης 1944 : Η μάχη των Αθηνών, Αθήνα 1969).
- «Граммос» (Γράμμος, Αθήνα 1970).
- «Бой немногих» (Η μάχη των ολίγων, Αθήνα 1971).
Напишите отзыв о статье "Цакалотос, Трасивулос"
Литература
- Πέτρος Μακρής, Η ανατομία μιας τραγωδίας, εκδ. Άγκυρα, Αθήνα 2006. ISBN 960-234-747-3.
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 Τριαντάφυλος Α. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία (1821—1975), εκδ. Δωδώνη, ISBN 960-248-794-1
- ↑ 100+1 Χρόνια Ελλάδα, Ά Τόμος 1900—1949, стр.284,εκδ.Η.Μανιατές
- ↑ Βασίλειος Παπαδάκης, Διπλωματική Ιστορία του Ελληνικού πολέμου 1940-45, 1957 σ. 339
- ↑ [www.geetha.mil.gr/index.asp?a_id=3566 ΓΕΝΙΚΟ ΕΠΙΤΕΛΕΙΟ ΕΘΝΙΚΗΣ ΑΜΥΝΑΣ]. Проверено 11 марта 2013. [www.webcitation.org/6FhdaisbG Архивировано из первоисточника 7 апреля 2013].
- ↑ Ιστορία του Ελληνικού Έθνους, Τόμ. ΙΔ΄σ. 104 ISBN 960-213-393-7
- ↑ [www.nzetc.org/tm/scholarly/tei-WH2-2Ita-c5-5.html Robin Kay, Italy Volume II : From Cassino to Trieste, in: The Official History of New Zealand in the Second World War 1939—1945, Wellington 1967, p. 225]
- ↑ [books.google.com/books?id=qYAwZFwyYdwC&printsec=frontcover&hl=de&source=gbs_v2_summary_r&cad=0#v=onepage&q=&f=false Christopher Montague Woodhouse, The struggle for Greece, 1941−1949 — 2002. — S. 121.]
- ↑ Απόστολος Ε. Βακαλόπουλος, Νέα Ελληνική Ιστορία 1204−1985, Βάνιας Θεσσαλονίκη — стр. 436.
- ↑ [www.politeianet.gr/books/papakonstantinou-konstantinos-mpelas-alfeios-i-nekri-merarchia-ditomo-137405 Η Νεκρη Μεραρχια (Διτομο) / Παπακωνσταντινου Κωνσταντινοσ (Μπελασ)]
- ↑ [kokkinosfakelos.blogspot.gr/2010/11/h-3.html KOKKINOΣ ΦΑΚΕΛΟΣ: H 3η Μεραρχία των νεκρών του ΔΣΕ]
- ↑ [www.kathimerini.gr/762540/article/epikairothta/ellada/h-proseggish-karamanlh---tito Η προσέγγιση Καραμανλή - Τίτο | Ελλάδα | Η ΚΑΘΗΜΕΡΙΝΗ]
- ↑ [www.kathimerini.gr/304963/article/epikairothta/ellada/enamishs-aiwnas-makedoniko-zhthma Ενάμισης αιώνας «Μακεδονικό ζήτημα» | Ελλάδα | Η ΚΑΘΗΜΕΡΙΝΗ]
- ↑ [kokkinosfakelos.blogspot.gr/2010/12/blog-post_19.html KOKKINOΣ ΦΑΚΕΛΟΣ: Μάρκος Βαφειάδης - Θρασυβουλος Τσακαλώτος]
- ↑ www.iefimerida.gr/news/215888/eykleidis-tsakalotos-apogonos-stratigoy-gennimenos-sto-roterntam-kai-neos-ypoyrgos
Ссылки
- [www.tovima.gr/print_article.php?e=B&f=13160&m=S04&aa=1 Δ. Ευαγγελοδήμος, «Αίμα αδελφικό»], εφημ. Το Βήμα, 7 Ιανουαρίου 2001.
- [tovima.dolnet.gr/print_article.php?e=B&f=14745&m=S02&aa=2 Δ. Χουλιαράκης, «Τα εκατέρωθεν λάθη και το αίμα των αδελφών»], εφημ. Το Βήμα, 23 Απριλίου 2006.
- [www.tovimadaily.gr/Article.aspx?d=20080611&nid=8813571 Σ. Π. Ζερβός, «Ιστορικά περί Αποστασίας και δικτατορίας»], επιστολή προς την εφημ. Το Βήμα, 11 Ιουνίου 2008.
- [free-ebooks.gr/el/%CE%B2%CE%B9%CE%B2%CE%BB%CE%AF%CE%BF/40-%CF%87%CF%81%CF%8C%CE%BD%CE%B9%CE%B1-%CF%83%CF%84%CF%81%CE%B1%CF%84%CE%B9%CF%8E%CF%84%CE%B7%CF%82-%CF%84%CE%B7%CF%82-%CE%B5%CE%BB%CE%BB%CE%AC%CE%B4%CE%BF%CF%82 40 Χρόνια στρατιώτης της Ελλάδος, Θρασύβουλος Τσακαλώτος, απομνημονεύματα]
Отрывок, характеризующий Цакалотос, Трасивулос
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.
Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
