Царство небесное (фильм)

Царство небесное
Kingdom of Heaven
Жанр	исторический фильм военный фильм драма
Режиссёр	Ридли Скотт
Продюсер	Ридли Скотт
Автор сценария	Уильям Монахан
В главных ролях	Орландо Блум Ева Грин Лиам Нисон Джереми Айронс Эдвард Нортон
Оператор	Джон Мэтисон
Композитор	Гарри Грегсон-Уильямс
Кинокомпания	20th Century Fox
Длительность	145 мин. 194 мин. (реж. версия)
Бюджет	135 млн. $
Страна	Великобритания Великобритания Испания Испания США США Германия Германия
Язык	английский арабский
Год	2005
IMDb	ID 0320661
Выход фильма «Царство небесное» (оригинальное название — Kingdom of Heaven)

К:Фильмы 2005 года

«Ца́рство небе́сное» (англ. Kingdom of Heaven) — американский художественный фильм 2005 года, исторический эпос, снятый режиссёром Ридли Скоттом. Продолжительность прокатной версии фильма — 138 минут, полной режиссёрской версии — 194 минуты. В основе сценария фильма лежат вольно изложенные исторические события, предшествовавшие Третьему крестовому походу 1189—1192 годов: война между Иерусалимским королевством и Айюбидами и осада Иерусалима Саладином (1187).

Сюжет

Южная Франция. 1184 год. У кузнеца Балиана умер сын, а жена наложила на себя руки. В кузницу прибывает барон Готфрид, говорит Балиану, что он его отец, и спрашивает, хочет ли тот в Иерусалим. Балиан отказывается.

Вечером в кузницу приходит священник и уговаривает Балиана отправиться в Иерусалим, дабы замолить грех жены. В ходе разговора кузнец замечает на груди священника крест, тайком снятый последним с тела покойной супруги Балиана. В гневе Балиан бросает того в огонь и догоняет Готфрида, чтобы ехать с ним. В лагерь прибывают французские солдаты с целью отдать Балиана под суд за его преступление. Крестоносцы затевают с солдатами бой, в котором Готфрид оказывается ранен. Отряд достигает Мессины на Сицилии, откуда отплывают паломники на Восток. Готфрид умирает, сделав Балиана рыцарем и бароном.

На пути в Иерусалим корабли тонут, и Балиан оказывается единственным выжившим. В пустыне его встречают некий знатный сириец и его слуга Имад. Сириец утверждает, что конь Балиана принадлежит ему, но рыцарь отказывается и убивает сирийца в поединке. Имад приводит Балиана в Иерусалим, где последний освобождает его, а сам посещает Голгофу. На следующий день Балиана находят слуги Готфрида и сопровождают его в поместье отца. Он знакомится с посетившей поместье красавицей Сибиллой, сестрой короля, и с самим прокажённым королём Балдуином IV. Балиан и госпитальер-слуга его отца вместе с Тиберием, военачальником Иерусалима, обсуждают события на Святой Земле. Тиберий заявляет что Салах-ад-Дин, султан Египта, и король Балдуин IV с трудом сохраняют мир, который ежедневно может нарушиться из-за Рено де Шатильона, Ги де Лузиньяна, фанатиков из Европы и жестоких тамплиеров, желающих разбогатеть на войне.

Балиан отправляется во владения отца где-то в Палестине. Он занимается благоустройством этого края, помогая жителям построить оросительную систему. Под мудрым руководством Балиана его земля превращается в цветущий край. В 1187 году его навещает Сибилла, которая признаётся ему в любви. На следующее утро из Иерусалима приходит весть, что мусульмане объявили войну, так как караван сарацинов был разграблен тамплиерами. Салах-ад-Дин направляет огромное войско на замок Керак, принадлежащий Рене де Шатильону. Балиан собирает рыцарей, чтобы защитить город до прихода войска короля. В жестоком бою с превосходящими силами войском сарацинов половина воинов Балиана погибает, но они выполняют свой долг, король с силами, равными сарацинским, подходит к Кераку.

Король заключает с Салах-ад-Дином мир и приказывает арестовать Рено де Шатильона, но умирает несколько дней спустя. Став королём, муж Сибилы Ги де Лузиньян приказывает освобождённому из тюрьмы Рено де Шатильону начать гонения мусульман. Тамплиеры вырезают тысячи невинных и даже сестру Салах-ад-Дина. Посол Египта требует сдачи Иерусалима и выдачи тамплиеров, но его коварно убивает Ги. Он собирает войско под эгидой Крестового Похода и идёт на сарацинов; от усталости и жажды многие воины гибнут в пути. Салах-ад-Дин с огромной армией поджидает крестоносцев у холмов Хаттин, мусульмане в жестокой битве уничтожают христианское войско. Ги попадает в плен, а Рене казнён Салах-ад-Дином. Балиан и Тиберий после битвы приезжают к Хаттину. Тиберий с досадой и отчаяньем заявляет, что некогда считал, что рыцари Иерусалимского королевства служат Господу, но понял, что война идёт за земли и золото; заявляет, что надежды отстоять Иерусалим нет, и отправляется на остров Кипр. С Балианом остаётся горстка рыцарей. Немногочисленный гарнизон Иерусалима готовится к осаде. Салах-ад-Дин направляет войско на Иерусалим; рыцари отчаянно защищают город, но силы неравны. Балиан сдаёт город при условии сохранения жизни крестоносцам и жителям. Салах-ад-Дин с триумфом входит в Иерусалим, а Имад возвращает Балиану подаренного коня.

Балиан вместе с Сибиллой возвращается во Францию. К ним приезжает Ричард I Львиное Сердце, ища Балиана, защитника Иерусалима, чтобы взять его с собой в поход на Салах-ад-Дина. Но Балиан говорит, что он простой кузнец. Армия уходит, а Сибилла остаётся вместе с Балианом. Вместе они отправляются навстречу новой жизни. Проезжая мимо могилы жены, Балиан на некоторое время останавливается, после чего продолжает путь, что, вероятно, свидетельствует о том, что он сумел, наконец, простить себя и теперь готов начать жизнь с чистого листа. Фильм заканчивается эпилогом: «Минуло тысячелетие, но и поныне нет мира в Царстве небесном».

В ролях

• Орландо Блум — Балиан II Ибелин (роль дублирует Александр Баргман)
• Ева Грин — Сибилла Иерусалимская (роль дублирует Анна Геллер)
• Лиам Нисон — Готфрид Ибелинский (роль дублирует Андрей Толубеев). Персонаж создан на основе личности Готфрида Бульонского, настоящего же отца Балиана Ибелинского звали Барисан)
• Джереми Айронс — Тиберий (роль дублирует Юрий Лазарев)
• Мартон Чокаш — Ги де Лузиньян (роль дублирует Вадим Гущин)
• Эдвард Нортон — король Балдуин IV Иерусалимский (роль дублирует Станислав Концевич)
• Брендан Глисон — Рено де Шатильон (роль дублирует Геннадий Богачёв)
• Гассан Массуд — Салах ад-Дин (роль дублирует Валерий Кухарешин)
• Александр Сиддиг — Имад
• Джон Финч — Патриарх Иерусалима Ираклий (в фильме по имени не называется)
• Дэвид Тьюлис — госпитальер (роль дублирует Сергей Паршин)
• Майкл Шин — священник, сводный брат Балиана (роль дублирует Максим Сергеев)
• Кевин Маккидд — английский сержант в Мессине (роль дублирует Олег Куликович)
• Николай Костер-Вальдау — деревенский шериф (роль дублирует Андрей Лёвин)
• Йен Глен — Ричард I Львиное Сердце

Съёмочная группа

• Режиссёр: Ридли Скотт
• Сценарист: Уильям Монахан
• Оператор: Джон Мэтисон
• Композитор: Гарри Грегсон-Уильямс

Историческая достоверность

В реальной истории барон Балиан Ибелин был ко времени осады Иерусалима уже пожилым человеком, ему было уже около пятидесяти. Его молодость в качестве кузнеца — вымысел сценариста фильма. Два старших брата Балиана — Гуго и Болдуин Ибелины, никак не упомянутые в фильме — также сыграли важную роль в истории Иерусалимского королевства. История любви в фильме Балиана и королевы Сибиллы Иерусалимской основана на факте переписки между историческими Болдуином (братом Балиана) и Сибиллой. Сам же Балиан Ибелинский был женат на мачехе Сибиллы Иерусалимской Марии Комнине, вдове иерусалимского короля Амори I.

Годфрид Ибелин, отец Балиана в фильме — персонаж вымышленный; отцом исторического Балиана был Барисан Ибелин. Прототипом Годфри Ибелина мог послужить Готфрид Бульонский. В действительности же Годфрид Бульонский и Балиан Ибелин никогда не встречались: смерть Готфрида и рождение Балиана разделяют примерно 42 года.

Под именем Тиберия в фильме изображён Раймунд III, граф Триполи, князь Галилейский и Тиверийский. Его настоящее имя Раймунд (англ. Raymond) не упоминают в фильме во избежание путаницы с Рено де Шатильоном (англ. Raynald). Исторический Раймунд в описываемый период занимал пост регента (фр. bailli) Иерусалима, а не «маршала». Хотя в фильме Балиан и Тиберий вместе со своими рыцарями уклоняются от участия в битве при Хаттине, исторические Балиан и Раймунд в ней участвовали, но вырвались из окружения.

Король Балдуин IV не был сторонником мирного сосуществования с мусульманами, как и бароны из рода Ибелинов. Перемирия с Саладином были вынужденные. Король не находил в себе силы для дальнейшего управления Государством. Из-за проказы он не мог зачать детей. Он искал наследника путём заключения брака своих сестёр с знатными баронами запада.

В фильме Рено де Шатильон и Ги де Лузиньян носят облачение тамплиеров, однако в жизни ни один не состоял в Ордене Храма. В анонсе Лузиньян именуется Магистром Ордена, однако в описываемое время этот пост занимал Жерар де Ридфор.

В режиссёрской версии фильма, ведя переговоры о сдаче Иерусалима, Саладин также обещает Балиану вернуть христианам из плена короля Иерусалимского Ги Лузиньяна.

После захвата Иерусалима Саладин не проявил уважения к христианской религии, как это можно видеть в одной из финальных сцен фильма — Саладин поднимает с пола распятие. В действительности, вступив в Иерусалим, Саладин велел сбросить с церквей кресты и разбить колокола. Тем не менее, Церковь Воскресения была сохранена.

В пустыне на Балиана нападают рыцари в белых доспехах с чёрными крестами, что является прямым намёком на рыцарей Тевтонского Ордена. Хотя, исторически, Орден был основан примерно в 1191 году (через три года после сдачи Иерусалима Саладину). Также Рено де Шатильон ошибочно называет их «тамплиерами». Возможно, это связано с именем основателя Ордена — Сибрандом, которого Робер де Сабле исключил из рядов тамплиеров за его несдержанность.

Создатели картины проделали большую работу по подготовке исторических костюмов и декораций и привлекли учёных специалистов-историков. Однако, вопреки ожиданиям, это мало повлияло на достоверность отдельных исторических деталей: рыцари в фильме носят доспехи и пользуются оружием различных эпох, начиная с первого крестового похода 1096-1099 годов, и заканчивая XIV столетием.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Интересные факты

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

• 12 января 2004 года — официальное начало съёмок.
• Специально для съёмок в эпосе Орландо Блум набрал лишних 9 кг веса.
• Во время работы над фильмом Орландо простудился и проболел примерно месяц. Также актёр получил серьёзную травму руки во время съёмок батальных сцен.
• Сценарий картины состоит из 260 страниц. Этот объём примерно в 2 раза превышает среднестатистический голливудский сценарий.
• Для съёмок картины было сшито примерно 14 тысяч костюмов. Кольчуги были произведены в Китае, а одежда сшита в Таиланде и Турции.
• Было отстроено три осадных башни, каждая весом в 17 тонн. А также было построено 4 катапульты.
• В картине использовано около 800 спецэффектов (для примера: в фильме «Звёздные войны: Месть Ситхов» около 2200).
• С позволения короля Марокко Мухаммеда VI для съёмок наняли около полутора тысяч марокканских солдат в качестве статистов.
• Изначально Ханс Циммер должен был написать музыку к фильму, однако был заменён Гарри Грегсоном-Уильямсом. Примечательно, что пару недель спустя Грегсон-Уильямс был заменён Циммером для написания музыки к мультфильму «Мадагаскар».
• Все сцены с участием Эдварда Нортона были сняты за две недели.
• Уильям Монахан позаимствовал множество идей и метафор для «Царства небесного» из своего нереализованного сценария «Триполи».
• Изначально Эдварду Нортону была предложена роль Ги де Лузиньяна, но он отказался, предпочтя сыграть короля Балдуина IV. Так как король носит маску, Эдвард потребовал убрать его имя из финальных титров. Однако, его имя всё-таки было включено в финальные титры, но только при выходе фильма на видео и DVD.
• Для съёмок Керака были использованы немного перестроенные декорации Иерусалима, благодаря чему удалось сэкономить около 5 млн долларов.
• С самого начала разработки проекта студия позиционировала его, как историко-приключенческое кино, а не как исторический эпик. Поэтому когда боссы студии увидели первоначальную версию картины, они посчитали её слишком длинной и потребовали от Ридли Скотта сократить фильм до двух часов двадцати минут. В итоге расчёт студии не оправдался: фильм заработал в прокате 211 млн долларов, что было признано провалом. В 2006 году вышло специальное издание фильма на DVD, куда вошла первоначальная версия картины, названная режиссёрской версией.
• Исполнитель роли Саладина, сирийский актёр Гассан Массуд, по национальности — араб, а реальный Саладин был курдом.
• Мартон Чокаш и Ева Грин познакомились и стали встречаться после этого фильма (в фильме они играли мужа и жену).
• Известный немецкий Ж→М транссексуал Балиан Бушбаум, урождённый Ивонна Бушбаум, после гормональной терапии и юридической смены пола взял себе имя Балиан именно в честь главного героя этого фильма.
• Несколько кадров для сцены кораблекрушения были взяты из фильма Ридли Скотта «Белый Шквал» (1996).
• В сцене похорон короля Балдуина звучит композиция Vide Cor Meum — ария на слова из «Новой жизни» Данте Алигьери, написанная Патриком Кэссиди в сотрудничестве с Хансом Циммером для одного из предыдущих фильмов Ридли Скотта «Ганнибал» (2001).

Ссылки

• [www.kingdomofheavenmovie.com/ Официальный сайт фильма] (англ.)
• «Царство небесное» (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [kino-mira.ru/interesnie-fakty-iz-mira-kino/2134-istoricheskie-netochnosty-v-filmah.html Как это было на самом деле — исторические неточности в фильмах]

Отрывок, характеризующий Царство небесное (фильм)

Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.