Царство Польское

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Царство польское»)
Перейти к: навигация, поиск
Царство Польское
польск. Królestwo Polskie
Генерал-губернаторство Российской империи

1815 — 1917 (де-факто 1915)



Флаг Герб
Гимн
pl:Pieśń narodowa za pomyślność króla, Боже, Царя храни
Столица Варшава
Язык(и) Русский, польский
Религия Католичество, православие
Денежная единица рубль, в 1815—1865 годах также польский злотый
Площадь 128 500 км² (1816)
Население 10 млн чел. (1900)
Форма правления Личная уния
Династия Гольштейн-Готторп-Романовы
Царь
 - 1815—1825 Александр I
 - 1825—1855 Николай I
 - 1855—1881 Александр II
 - 1881—1894 Александр III
 - 1894—1917 Николай II
К:Появились в 1815 годуК:Исчезли в 1917 году
 История Польши

Доисторическая Польша (до 877)

Гнезненская Польша (877—1025)

Королевство Польское (1025—1385)

Краковская Польша (1320—1569)

Речь Посполитая (1569—1795)

Разделы Польши (1772—1795)

Варшавское герцогство (1807—1815)

Царство Польское (1815—1915)

Краковская республика (1815—1846)

Великое княжество Познанское (1815—1919)

Регентское королевство Польша (1916—1918)

Польская Республика (1918—1939)

Генерал-губернаторство (1939—1945)

Польская Народная Республика (1944—1989)

Республика Польша (с 1989)


Портал «Польша»

Ца́рство По́льское (польск. Królestwo Polskie, также Конгрессовая Польша или «Конгрессовка», от польск. Królestwo Kongresowe, Kongresówka) — территория в Европе, находившаяся в составе Российской империи с 1815 по 1917 годы. Летом 1915 года оккупирована немецкими и австро-венгерскими войсками.





Именование

До 1860-х годов в законодательстве чаще использовалось название «Царство Польское», редко — «Польша». В 1860-х годах эти названия стали заменяться словосочетаниями «губернии Царства Польского» и «губернии Привисленские». 5 марта 1870 г. повелением Александра II было предчертано именовать российскую Польшу «губерниями Царства Польского», однако в ряде статей Свода законов Российской империи наименование «Царство Польское» сохранилось. С 1887 г. наиболее применяемыми становятся словосочетания «губернии Привислинского края», «Привислинские губернии» и «Привислинский край», а в январе 1897 г. Николай II отдал распоряжение, которым употребление названий «Царство Польское» и «губернии Царства Польского» было ограничено случаями крайней необходимости, хотя из Свода законов эти названия так и не были удалены[1].

Поляки называли Царство Польское «конгресу́вка» (польск. Kongresówka, от Królestwo Kongresowe).

География

Царство Польское занимало центральную часть современной Польши: Варшава, Лодзь, Калиш, Ченстохова, Люблин, Сувалки. Площадь 127 тыс. км².

Население

Почти всё население региона составляли поляки. Население:
1818 год — около 2,6 млн чел.;
1843 год — около 4,7 млн чел.;
1868 год — свыше 5,7 млн чел.;
1894 год — свыше 8,8 млн чел.;[2]
1900 год — около 10,0 млн чел.

Административное деление

1815—1816
годы
1816—1837
годы
1837—1845
годы
1845—1866
годы
1867—1915
годы
Варшавский департамент Мазовецкое воеводство Мазовецкая губерния Варшавская губерния Варшавская губерния
Калишский департамент Калишское воеводство Калишская губерния Калишская губерния
Краковский департамент Краковское воеводство Краковская губерния
с 1841 — Келецкая
Радомская губерния Петроковская губерния*
Келецкая губерния
Радомский департамент Сандомирское воеводство Сандомирская губерния Радомская губерния
Ломжинский департамент Августовское воеводство
Августовская губерния
Сувалкская губерния
Ломжинская губерния
Плоцкий департамент Плоцкое воеводство
Плоцкая губерния
Люблинский департамент Люблинское воеводство Люблинская губерния Люблинская губерния Люблинская губерния
Седлецкий департамент Подлясское воеводство Подлясская губерния Седлецкая губерния
c 1912 года — Холмская**

* Образована за счёт части территорий Варшавской и Радомской губерний.
** Часть территории отошла Ломжинской и Люблинской губерниям.

На протяжении всего времени существования Царства Польского границы губерний (департаментов, воеводств) многократно перекраивались, польские уезды (повяты) целиком или частью переводились из управления одной губернии в другую.

Историческая периодизация

Правление Александра I

Преследуя отступавшие войска Наполеона, русская армия заняла в конце февраля 1813 года почти всё Великое герцогство Варшавское. Краков, Торн, Ченстохова, Замосць и Модлин сдались несколько позже. Таким образом, созданное Наполеоном государство очутилось фактически в руках России, но его судьба ещё зависела от взаимоотношений держав. Государство это переживало тяжёлые времена. Реквизиции на нужды оккупационной армии в 380 000 человек истощили его. Император Александр I учредил временный верховный совет для управления делами герцогства во главе с генерал-губернатором В. С. Ланским. Командование армией было поручено фельдмаршалу Барклаю де Толли. Сосредоточивались польские дела в руках графа Аракчеева, что в достаточной мере определяет общий характер управления.

Несмотря на обещанную амнистию и вопреки желанию генерал-губернатора, лишь на основании доноса граждан подвергали аресту и высылке. В начале 1814 года польское общество оживила надежда на улучшение его участи. Император облегчил постои, сократил налоги, и разрешил сформировать из польских солдат корпус под командой генерала Домбровского. Организацией войска руководил великий князь Константин Павлович. Позже император образовал гражданский комитет, предложивший заменить кодекс Наполеона новым польским кодексом, наделить крестьян землёй и улучшить финансы.

Между тем, на Венском конгрессе, переделывавшем на новый лад карту Европы, герцогство породило распри, чуть не обернувшиеся новой войной. Александр I желал присоединить к своей империи всё Варшавское герцогство и даже другие земли, когда-то входившие в состав Речи Посполитой. Австрия усматривала в этом опасность для себя. 3 января 1815 года был заключён тайный союз между Австрией, Англией и Францией для противодействия России и Пруссии, сблизившимся между собой. Русский император пошёл на компромисс: он отказался от Кракова в пользу Австрии, а от Торна и Познани — в пользу Пруссии. Большая часть Великого герцогства Варшавского была присоединена «на вечные времена» к Российской империи под именем Царства Польского (3 мая 1815 года), которое получало конституционное устройство. Польская конституция была обнародована 20 июня. Вместе с тем жителей Царства Польского привели к присяге на подданство русскому государю.

Конституция вступила в силу с 1816 года. Наместником император назначил генерала Зайончека, весьма услужливого к великому князю Константину Павловичу. Императорским комиссаром стал граф Новосильцев.

В 1816 году учреждён Варшавский университет, основаны высшие школы: военная, политехническая, лесная, горная, институт народных учителей, увеличено число средних и первоначальных школ. Сильное влияние на интеллектуальную жизнь оказывали два центра, находившиеся вне пределов Царства Польского: Виленский университет и Кременецкий лицей. В Виленском университете учился величайший поэт Польши Адам Мицкевич, там же преподавал историк Лелевель. Просвещение развивалось, несмотря на преграды.

Министр просвещения Станислав Потоцкий, осмеявший обскурантизм в аллегорической повести «Путешествие в Темноград» (польск. Podróż do Ciemnogrodu), был вынужден подать в отставку. Над учебными заведениями был учреждён строгий надзор, книги и периодика подвергались суровой цензуре.

В 1817 году государственных крестьян освободили от многих средневековых повинностей. В 1820 году барщину стали заменять оброком.

Между императором и созданным им Царством Польским существовала сначала полная гармония благодаря либеральным настроениям государя. С усилением реакционных течений вышеупомянутая гармония расстроилась. В самой стране одни готовы были смириться с тем, что имели, другие же мечтали о восстановлении польского государства в прежних его границах. 5 (17) марта 1818 года император открыл сейм (пол.) в Варшаве знаменательной речью:

прежняя организация страны позволила мне ввести ту, которую я вам пожаловал, приводя в действие либеральные учреждения. Эти последние всегда были предметом моих забот, и я надеюсь распространить, при Божьей помощи, благотворное влияние их на все страны, которые промыслом даны мне в управление.

Сейм принял все правительственные законопроекты кроме отмены гражданского брака, введённого в Польше кодексом Наполеона. Император остался доволен, что и выразил в своей заключительной речи, возбуждая ею в поляках надежды на осуществление их патриотических мечтаний:

Поляки, я остаюсь при прежних своих намерениях; они вам хорошо знакомы.

Император намекал на своё желание распространить действие конституции Царства Польского и на русско-литовские области.

Когда, согласно конституции, в 1820 году был созван второй сейм, император опять открыл его, но в его речи звучали уже предостережения об опасностях либерализма. Под влиянием оппозиции сейм отклонил правительственный законопроект на том основании, что он упразднял гласность судопроизводства, отменял суд присяжных и нарушал принцип «никто не будет арестован без решения суда».

Оппозиция разгневала Александра, что он и выразил в заключительной речи, замечая, что поляки сами мешают восстановлению своей родины. Император хотел даже отменить конституцию, но ограничился угрозами. Вопреки конституции, установившей созыв сеймов каждые два года, третий сейм был созван только в 1825 году. Предварительно была издана добавочная статья к конституции, упразднявшая гласность заседаний сейма, и арестован вождь оппозиции Викентий Немоёвский. Для контроля деятельности сейма назначались особые чиновники, обязанные присутствовать на заседаниях. Проекты, предложенные правительством, сейм принял. Император выразил своё удовлетворение.

Одновременно с легальной оппозицией действовала и тайная, революционная. Возникла тайная организация «Национально-патриотическое товарищество». В мае 1822 года главные вожаки «Товарищества» были арестованы и подвергнуты строгим наказаниям. Тем не менее, «Товарищество» продолжало свою деятельность и вошло даже в сношения с декабристами. Попытка последних произвести переворот в России обнаружила и деятельность польских революционеров. Согласно конституции, их судил сеймовый суд, ограничившийся мягкими наказаниями. Император Николай I выразил своё неудовольствие по поводу приговора.

В экономическом и культурном отношении Царство Польское в 18151830 годах заметно развивалось. Изнурение сил исчезло благодаря продолжительному миру и ряду замечательных деятелей — министров финансов Матушевича и князя Друцкого-Любецкого и заведовавшего делами промышленности известного писателя Сташица. Прогресс отмечался во всех областях хозяйственной жизни: в земледелии, промышленности и торговле. Энергичный министр финансов Любецкий рядом мер, иногда крутых, иногда репрессивных, привёл финансы в порядок. Дефицит исчез, в казне накопился запас в несколько десятков миллионов злотых, чиновники и войско стали получать вовремя жалованье. Население страны возросло до 4,5 млн.

Вместе с тем, члены тайных обществ распространяли демократические идеи. В литературе громко раздавались голоса против крепостного права, наносящего вред и хозяйству, и общественной нравственности.

Правление Николая I и Польское восстание 1830—1831 годов

В 1829 году Николай I торжественно короновался польским королём в Варшаве и скрепил присягой своё обязательство исполнять конституцию, но поданную петицию об отмене добавочной статьи к конституции оставил без ответа. Сейм был созван только в 1830 году. Проект упразднения гражданского брака вновь был отвергнут почти единогласно, несмотря на ясную волю императора. Оппозиция подала правительству ряд петиций: об ослаблении стеснений цензуры, об отмене добавочной статьи, об освобождении из-под ареста вожака оппозиции. Такой образ действий сейма сильно разгневал государя.

В 1830—1831 годах произошло восстание, которое произвело глубокие перемены. Значительное количество политически активных поляков было выслано из Царства Польского и расселено в губерниях Российской империи. Обширная власть вместе с титулом князя Варшавского и постом наместника была вручена графу Паскевичу. В помощь ему учреждено было временное правительство, состоявшее из четырёх департаментов: юстиции, финансов, внутренних дел и полиции, просвещения и исповеданий. Полномочия временного правительства прекратились с обнародованием Органического статута (26 февраля 1832 года), упразднившего коронование императоров польскими королями, особое польское войско и сейм и объявившего Царство Польское органической частью Российской империи. Сохранённый административный совет представлял государю кандидатов на духовные и гражданские должности. Государственный совет составлял бюджет и рассматривал пререкания, возникавшие между административными и судебными инстанциями, и привлекал к ответственности чиновников за должностные преступления. Были учреждены три комиссии — для заведования: 1) внутренними делами и делами просвещения; 2) судом; 3) финансами. Вместо сейма проектировалось учреждение собрания провинциальных чинов с совещательным голосом. Законодательная власть принадлежала безраздельно государю Императору.

Органический статут не был приведён в исполнение. Собрание провинциальных чинов, как и шляхетские и гминные собрания, остались только в проекте. Воеводства преобразованы в губернии (1837 год), Государственный совет упразднён (1841 год). В делопроизводство административного совета и канцелярии наместника введён русский язык, с разрешением пользоваться французским для тех, кто не владел русским. Конфискованные имения польской шляхты были пожалованы русским; высшие государственные должности в крае были замещаемы русскими. В 1832 году польская валюта злотый была заменена российским рублём, на смену метрической введена российская имперская система мер. Также в этом году была заложена Александровская цитадель в Варшаве. Император приезжал осматривать эти крепости, но Варшаву посетил только в 1835 году. Депутации от обывателей он не разрешил выразить верноподданнические чувства, замечая, что желает этим предохранить их от лжи:

Мне нужны деяния, а не слова. Если вы будете упорствовать в своих мечтаниях о национальной обособленности, о независимости Польши и тому подобных фантазиях, вы навлечёте на себя величайшее несчастие. Я устроил здесь цитадель. Говорю вам, что при малейшем волнении я прикажу стрелять в город, обращу Варшаву в развалины и, конечно, не отстрою её.

Варшавское научное общество было упразднено, его библиотека и музеи переведены в Санкт-Петербург. Варшавский и Виленский университеты и Кременецкий лицей были закрыты. Вместо университета разрешено было открыть при гимназии добавочные курсы по педагогике и юриспруденции (1840 год), но вскоре и они были закрыты. Преподавание в средних школах велось на русском языке. Правительство обратило внимание и на образование женской молодёжи, как будущих матерей, от которых зависит воспитание последующих поколений. С этой целью учреждён был в Варшаве Александрийский институт. Плату за обучение в гимназиях увеличили и запретили принимать детей недворянского или нечиновничьего происхождения.

В 1833 году устроено Варшавское православное епископство, в 1840 году преобразованное в архиепископство. Католическое духовенство было подчинено строгому надзору: ему запрещено было собирать поместные синоды, устраивать юбилейные празднества и основывать общества трезвости. В 1839 году секуляризируется имущество Польской католической церкви, местная греко-католическая церковь после съезда в Полоцке, инициированного её предстоятелем, архиеп. Иосифом (Семашко), самораспускается и официально переходит в подчинение православному Святейшему Синоду. По упразднении Варшавского университета учреждена была в Варшаве римско-католическая духовная академия, находившаяся под контролем комиссии внутренних дел, вообще следившей за деятельностью католического духовенства. Правительство желало подчинить духовные дела католического населения в Царстве Польском петербургской римско-католической коллегии, ведавшей духовными делами католиков в остальной империи, но вследствие сопротивления Рима от этого отказалось. Умственная жизнь страны находилась в застое, иногда нарушавшемся только революционной пропагандой, очаги которой сосредоточивались среди польской эмиграции, главным образом в Краковской республике и во Франции.

В 1833 году французские, немецкие и итальянские карбонарии задумали произвести в своих странах революционные движения. Многие польские эмигранты примкнули к обществам карбонариев. Решено было предпринять партизанский рейд в Царство Польское, чтобы поднять здесь восстание. Начальником рейда стал Юзеф Заливский. Партизаны с трудом проникли в Царство Польское, чтобы призвать к восстанию простой народ, но простые люди отнеслись к ним равнодушно. Преследуемый казаками Заливский бежал в Австрию, был там арестован и посажен на 20 лет в крепость. Другие партизаны попали в руки русских солдат. Некоторых повесили, других расстреляли или отправили на каторгу. Неудача рейда Заливского привела польских демократов к убеждению, что необходима революционная пропаганда.

Новое «Общество польского народа» старалось охватить своею деятельностью все земли Речи Посполитой, отправляя посланцев в Литву, Волынь, Украину и в Царство Польское. В мае 1838 года был арестован близ Вильны главный эмиссар Конарский, что повлекло за собой другие аресты. В каторжные работы сослано было даже несколько гимназистов. Эти суровые меры не охладили энтузиазма польских революционеров. Во главе их встало «Демократическое общество», которое исповедовало не только демократические идеи, но и социалистические. Под его влиянием ксёндз Сцегенный устроил на юге Царства Польского тайное общество среди крестьян с целью основать польскую крестьянскую республику; выданный одним из своих, он был арестован и приговорён к повешению, но помилован и сослан в каторгу. Многим крестьянам — участникам заговора пришлось последовать за ним в Сибирь (1844 год).

В 1846 году правление решило, что страна уже готова к восстанию. Начавшееся в Галиции движение окончилось самым плачевным образом. Крестьяне не только не примкнули к движению, но побуждаемые австрийскими чиновниками, произвели ужасную резню среди польских дворян. В Царстве Польском дворянин Панталеон Потоцкий с маленьким отрядом овладел городом Седлец (в феврале 1846 года), но вскоре был захвачен в плен и повешен. Повстанцы были отправлены в Сибирь.

Россия, Пруссия и Австрия приняли меры против поляков. С согласия России и Пруссии Австрия заняла своими войсками Вольный город Краков. Кроме того, русское и австрийское правительства обратили внимание на положение крестьян, находившихся под властью польских дворян. В июне 1846 года запрещено было самовольно удалять крестьян с земли, уменьшать их наделы, присоединять пустоши, оставшиеся после крестьянина, к имениям. В ноябре 1846 года уничтожены были многие повинности, лежавшие на крестьянах. Вместе с тем правительство принимало меры, направленные к более тесному включению Царства Польского в империю. В 1847 году был издан для него новый свод наказаний, являвшийся почти дословным переводом русского Уложения о наказаниях 1845 года.

Революция 1848 года сильно взволновала поляков: они подняли восстания в княжестве Познанском и в Галиции. Мицкевич сформировал польский легион, который принимал участие в итальянском революционном движении; польские генералы, офицеры и простые добровольцы сражались за независимость Венгрии. Тайное общество в Царстве Польском оставило свои намерения, узнав о подавлении революции в Познани. Заговор был раскрыт (1850 год), заговорщики подвергнуты телесным наказаниям и ссылке на каторгу. Правительство Луи-Наполеона изгнало из Парижа руководителей польского Демократического общества. Они принуждены были удалиться в Лондон, и влияние их на Польшу почти совсем прекратилось.

Крымская война снова оживила надежды патриотов. Призывы к восстанию в Польше не имели успеха. Было решено сформировать польские легионы на театре военных действий для борьбы с Россией. Этому плану содействовала и консервативная польская эмиграция во главе с князем Адамом Чарторыйским. В Константинополь отправился, между прочим, Мицкевич. Хлопоты польских патриотов окончились почти ничем. Польский писатель Михаил Чайковский, принявший магометанство (Садык-паша), набрал, правда, отряд так называемых султанских казаков, но он состоял из армян, болгар, цыган и турок, да к тому же и не принял участия в военных действиях, ибо война окончилась. Горсть поляков действовала на Кавказе против русских войск, помогая черкесам. Между тем, умер император Николай I, а около года спустя — и наместник Царства Польского князь Паскевич.

Правление Александра II и последующие царствования

В мае 1856 года в Варшаву прибыл император Александр II, встреченный с большим энтузиазмом. В речи, произнесенной к депутации обывателей, государь предостерег поляков от мечтаний:

Прочь фантазии, господа! (Point de reveries, messieurs!) Все, что сделал мой отец, хорошо сделано. Правление мое будет дальнейшим продолжением его царствования.

Вскоре, однако, был несколько облегчен прежний суровый режим. Император разрешил печатать некоторые сочинения Мицкевича. Цензура прекратила преследование произведений Словацкого, Красинского и Лелевеля. Были освобождены многие политзаключённые. Вернулись некоторые эмигранты. В июне 1857 года было разрешено открыть в Варшаве Медико-хирургическую академию, а в ноябре — учредить Земледельческое общество, ставшие важными очагами интеллектуальной жизни.

На политическое настроение поляков оказывали сильное влияние объединение Италии и либеральные реформы в Австрии. Молодежь, читавшая Герцена и Бакунина, полагала, что Россия накануне революции. И умеренные, и радикалы надеялись на помощь Наполеона III, желавшего видеть идею национальности руководящим международным принципом. Радикалы начали устраивать манифестации по всякому славному поводу из польской истории.

Грандиозная демонстрация состоялась 29 ноября 1860 года в годовщину Ноябрьского восстания 1830 года. 27 февраля 1861 года войска стреляли в толпу и убили 5 человек. Наместник князь Горчаков согласился удовлетворить жалобы, обещал удалить полицмейстера Трепова и разрешил учредить комитет для управления Варшавой.

Правительство согласилось на ряд реформ в духе автономии. Указом 26 марта 1861 года восстановлен государственный совет, образованы губернские, уездные и городские советы, решено открыть высшие учебные заведения и преобразовать средние школы. Назначенный помощником наместника маркиз Александр Велёпольский раздражил шляхту закрытием Земледельческого общества, что вызвало грандиозную манифестацию (8 апреля 1861 года), повлекшую около 200 убитых. Революционное настроение нарастало, а Велёпольский стал энергично осуществлять реформы: уничтожил крепостное право, заменил барщину оброком, уравнял евреев в правах, увеличил число школ, улучшил систему преподавания и учредил в Варшаве университет.

30 мая 1861 года умер наместник князь Горчаков, его преемники не сочувствовали деятельности маркиза. В годовщину смерти Тадеуша Костюшко (15 ноября) костелы наполнились молящимися, певшими патриотические гимны. Генерал-губернатор Герштенцвейг обнародовал осадное положение и двинул войска в храмы. Пролилась кровь. Духовенство сочло это святотатством и закрыло костёлы.

Велёпольский подал в отставку. Государь принял её, приказав ему остаться членом госсовета. Император назначил наместником своего брата, великого князя Константина Николаевича, дав ему в помощники по гражданским делам Велёпольского, по военным — барона Рамзая. Царству Польскому предоставлялась полная автономия.

Радикалы, или «красные», не прекращали, однако, своей деятельности, и перешли от демонстраций к террору. Были совершены покушения на жизнь великого князя. Умеренные, или «белые», не сочувствовали «красным», но расходились и с Велёпольским. Тот желал восстановить конституцию 1815 года, между тем как «умеренные» думали о соединении всех земель Речи Посполитой в одно целое с конституционным устройством. Белые вознамерились составить адрес на высочайшее имя, но Велёпольский воспротивился. Лидеру белых Замойскому было приказано эмигрировать. Это окончательно отшатнуло и «белых» от Велёпольского. Приближался революционный взрыв, который Велёпольский решил предупредить рекрутским набором. Расчет оказался плох.

Восстание вспыхнуло в январе 1863 года, продолжавшееся до поздней осени 1864 года и закончившееся казнью наиболее активных участников и массовыми высылками бунтовщиков. В марте 1863 года главнокомандующим был назначен граф Берг, который после отъезда 8 сентября 1863 года великого князя Константина Николаевича и отставки Велёпольского стал наместником. Заведование полицией поручено было прежнему полицмейстеру генералу Трепову. В начале января 1864 года в Петербурге учрежден комитет по делам Царства Польского под председательством самого государя.

Указом 19 февраля (2 марта1864 года, польские крестьяне получили в собственность те пахотные земли, которые они обрабатывали. Помещики получили из казны компенсацию так называемыми ликвидационными бумагами согласно оценке отчужденных земель. Вместе с тем устроена была всесословная гмина.

Управление делами католического духовенства предоставлено комиссии внутренних дел, директором которой поставлен князь Черкасский. Все церковные имущества были конфискованы и почти все монастыри закрыты. По уставу 1865 года, католическая церковь в Царстве Польском была разделена на семь епархий — Плоцкую, Люблинскую, Сандомирскую, Келецкую, Августовскую, Куявско-Калишскую и Подляшскую; в 1867 года Подляшская епархия соединена с Люблинской. Духовенство стало получать жалованье из казны. С 1871 году оно подчинено департаменту иностранных исповеданий министерства внутренних дел. В 1875 году была упразднена в Царстве Польском уния и основана новая (Холмская) православная епархия. Одновременно производились преобразования и в гражданской администрации. В 1866 году издан устав о губернском и уездном управлении: десять губерний (вместо пяти) и 84 уезда. В 1867 упразднен государственный совет, в 1868 году упразднены административный совет и правительственные комиссии (исповеданий и просвещения, финансов и внутренних дел). Дела переданы в соответствующие общеимперские учреждения в Петербурге. В духе полного слияния Царства Польского с Российской империей совершались преобразования и в сфере образования. В 1872 году распространен на Царство Польское общеимперский устав о гимназиях 1871 года. Введена также и судебная организация общеимперская, с важным исключением: край не получил суда присяжных. С 1871 года приостановлен выход «Дневника Законов Ц. Польского», ибо к стране стали применяться общеимперские правила обнародования законодательных постановлений. В администрации, судопроизводстве и преподавании введено обязательное употребление русского языка. Предпринимаются попытки перевода польского языка на кириллицу. После смерти в 1874 году графа Берга пост начальника края и главнокомандующего войсками Варшавского военного округа, с титулом генерал-губернатора, получил граф Коцебу; затем краем управляли генералы Альбединский (188083), Гурко (1883—94), граф Шувалов (1894—96), князь Имеретинский (1896—1900) и М. И. Чертков (1900—05).

Конец Царства Польского

В 1912 году из состава губерний Царства Польского была выделена Холмская губерния, где проживало значительное количество украинцев.

14 августа 1914 года Николай II пообещал после победы в войне объединить Царство Польское с польскими землями, которые будут отняты у Германии и Австро-Венгрии, в автономное государство в унии с Российской империей[3].

Война создала ситуацию, при которой поляки, российские подданные, сражались против поляков, служивших в австро-венгерской и германской армиях. Пророссийская Национально-демократическая партия Польши во главе с Романом Дмовским считала Германию главным врагом Польши, её сторонники считали необходимым объединение всех польских земель под российским контролем с получением статуса государства в унии с Российской империей. Антироссийские же настроенные сторонники Польской социалистической партии (ППС) полагали, что путь к независимости Польши лежит через поражение России в войне. За несколько лет до начала Первой мировой войны лидер ППС Юзеф Пилсудский начал военное обучение польской молодёжи в австро-венгерской Галиции. После начала войны он сформировал польские легионы в составе австро-венгерской армии.

В ходе наступления германской и австро-венгерской армий весной-летом 1915 года Царство Польское оказывается под немецко-австрийской оккупацией. На его месте оккупанты провозгласили 5 ноября 1916 недолговременное марионеточное Королевство Польское (1916—1918), от которого Германия планировала отторгнуть после войны западную часть (почти 30 000 км²), так называемую «польскую приграничную полосу». Это образование не было признано никем, кроме оккупировавших его центральных держав.

После Февральской революции 1917 года в Российской империи Временное правительство России 16 (29) марта 1917 года объявило о том, что будет содействовать созданию Польского государства на всех землях, населённых в большинстве поляками, при условии заключения им с Россией «свободного военного союза».

Октябрьская революция 1917 года в России и поражение Германской империи и Австро-Венгрии в Первой мировой войне привели к окончательному исчезновению Царства Польского и созданию независимого польского государства.

Наместники Царства Польского

См. также

Напишите отзыв о статье "Царство Польское"

Примечания

  1. Бахтурина А. Ю. [www.disserr.ru/contents/197319.html Введение] // Государственное управление западными окраинами Российской империи (1905 - февраль 1917 г.). — М.,: Дис. ... д-ра ист. наук, 2006. — С. 22.
  2. Сидоров А. А. [www.prlib.ru/Lib/pages/item.aspx?itemid=7586 Къ столѣтію третьяго раздѣла Польши]. — Варшава: Губернская типографія, 1895. — С. 23-24.
  3. [1914ww.ru/dokum/k_polyakam.html Воззвание Верховнаго Главнокомандующаго къ полякамъ]. Хронос: всемирная история в Интернете. Вячеслав Румянцев. Проверено 21 мая 2011. [www.webcitation.org/61CRMQDHY Архивировано из первоисточника 25 августа 2011].

Литература

  • A. Hirschberg, «Bibljografja powstania 1830—1831» (здесь даны подробные указания сочинений, относящихся к истории периода 1815—30 г.);
  • J. Bojasiński, «Rządy tymczasowe w Królestwie Polskiem. Maj-Grudzień 1815» («Monografie w zakresie dziejów nowo żytnych», Варш., 1902);
  • F. Skarbek, «Królestwo polskie od epoki początku swego do rewolucyi listopadowej» (ч. II и ч. III);
  • «Królestwo Polskie po rewolucyi listopadowej» (Познань, 1877);
  • M. Mochnacki, «Powstanie narodu polskiego» (изд. 3, Берлин-Познань, 1863, т. I—III);
  • St. Barzykowski, «Historya powstania listopadowego» (Познань, 1883—84, т. I—V);
  • мемуары Л. Дембовского, Г. Дембинского и др.
  • Al. Hirschberg, «Zbiór pamiętników do historyi powstania 1830—31» (Львов, 1882);
  • E. Minkowiecki, «Spis pamiętników» (Краков, 1882);
  • Ag. Giller, «Historya powstania narodu polskiego w 1861—1864» (4 т.. П., 1867—1871; описан период от ноябрьского восстания до восстания 1863 г.);
  • Н. В. Берг, «Записки о польских заговорах и восстаниях» (1873);
  • В. Limanowski, «Historya demokracyi polskiej w epoce porozbiorowej» (Цюрих, 1901);
  • кн. Щербатов, «Генерал-фельдмаршал князь Паскевич, его жизнь и деятельность» (т. V; описывается период 1832—1847);
  • H. Lisicki, «Aleksander Wielopolski» (Краков, 1878—79, т. I—IV; в первом томе биографии, в остальных документы и сочинении Велёпольского; кроме того, в 4-м томе имеется очерк истории периода 1815—1830 г. под загл. «Przyczyny powstania roku 1830—31»);
  • Вл. Спасович, «Жизнь и политика маркиза Велёпольского» (1882);
  • Wł. Grabieński, «Dzieje narodu polskiego» (ч. II, Краков, 1898);
  • Z. L. S., «Historya dwóch lat» (5 тт., 1892—1896); «Ostatnie chwile powstania styczniowego» (4 тт.);
  • St. Koźmian, «Rzecz о roku 1863» (3 тт.);
  • Sz. Askenazy, «Sto lat zarządu w Królestwie Polskiem 1800—1900» (2-е изд., 1902);
  • Χ. Υ. (Β. Limanowski), «Stuletnia walka narodu Polskiego o niepodległość»;
  • безымянного автора «Dwadzieścia pięć lat Rosyi w Polsce» (период после январского восстания);
  • А. Lewicki, «Zarys historyi polskiej az do najnowszych czasow» (Краков, 1897);
  • «Wydawnictwo materyałow do Historyi powstania r. 1863—1864» (5 т., Львов, 1898—1894);
  • безымянного автора, «Historya ruchu narodowego od 1861—1864 r.» (2 тт., Львов, 1882).
  • Руднев Я. И. [elib.shpl.ru/ru/nodes/14442-rudnev-ya-i-privislinskiy-kray-m-1904-prihod-b-ka-russkaya-zemlya-t-6#page/1/mode/grid/zoom/1 Привислинский край.] — М., 1904. — 174 с.: ил., к.
  • Сергеенкова, В. В. Конституция Царства Польского 1815 г. и польско-белорусско-украинское приграничье / В. В. Сергеенкова // Чалавек. Этнас. Тэрыторыя. Праблема развіцця заходняга рэгіену Беларусі: матэрыялы Міжнар. навук.-практычный канф., Брэст, красавік 1998 г.: у 2 ч. — Брэст: выд. Лаврова, 1998. — Ч. 2. — С. 75—80.
  • Сергеенкова, В. В. Царство Польское в 30—50-х гг. XIX в. / В. В. Сергеенкова // Матэрыялы канф., прысвечанай 65-годдзю гістарычнага факультэта. — Мінск: БДУ, 2000. — С. 123—126.
  • Луферчик, Е. Г. Царство Польское в 1815—1830 гг.: политическое развитие в контексте конституционного парламентаризма / Е. Г. Луферчик // Социально-политические, исторические и философские аспекты научного знания. Сер. «Грани науки» [Электронный ресурс] / Под ред. А. В. Головинова, М. С. Речкова; Изд-во «Сизиф» Д. С. Петрова. — Электрон. дан. и прогр. (1,6 Мб). — Барнаул, 2011. — Вып. 5. — С. 31-36. — 1 электрон. опт. диск (CD-ROM).
  • Сидоров А. А. Польское восстание 1863 года. — СПб.: 1903.

Ссылки

  • Польша, история // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • [web.archive.org/web/20010108062600/www.tuad.nsk.ru/~history/Russia/Imperia/Alexandr_I/kx1815.html Конституционная Хартия Царства Польского 1815 года]
  • [www.archive.org/details/grazhdanskezako00polagoog Гражданские законы губерний Царства Польского. 1896.]
  • [biblios.hmarka.net/biblioteka-pdf-736 Книги по Истории Царство Польского, в библиотеке Царское Село]
  • В. Д. Спасович, Э. Пильц [www.archive.org/details/ocherednyevopro00piltgoog Очередные вопросы в Царстве Польском. 1902.]
При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Царство Польское

– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.
Окончив ектенью, дьякон перекрестил вокруг груди орарь и произнес:
– «Сами себя и живот наш Христу богу предадим».
«Сами себя богу предадим, – повторила в своей душе Наташа. – Боже мой, предаю себя твоей воле, – думала она. – Ничего не хочу, не желаю; научи меня, что мне делать, куда употребить свою волю! Да возьми же меня, возьми меня! – с умиленным нетерпением в душе говорила Наташа, не крестясь, опустив свои тонкие руки и как будто ожидая, что вот вот невидимая сила возьмет ее и избавит от себя, от своих сожалений, желаний, укоров, надежд и пороков.
Графиня несколько раз во время службы оглядывалась на умиленное, с блестящими глазами, лицо своей дочери и молилась богу о том, чтобы он помог ей.
Неожиданно, в середине и не в порядке службы, который Наташа хорошо знала, дьячок вынес скамеечку, ту самую, на которой читались коленопреклоненные молитвы в троицын день, и поставил ее перед царскими дверьми. Священник вышел в своей лиловой бархатной скуфье, оправил волосы и с усилием стал на колена. Все сделали то же и с недоумением смотрели друг на друга. Это была молитва, только что полученная из Синода, молитва о спасении России от вражеского нашествия.
– «Господи боже сил, боже спасения нашего, – начал священник тем ясным, ненапыщенным и кротким голосом, которым читают только одни духовные славянские чтецы и который так неотразимо действует на русское сердце. – Господи боже сил, боже спасения нашего! Призри ныне в милости и щедротах на смиренные люди твоя, и человеколюбно услыши, и пощади, и помилуй нас. Се враг смущаяй землю твою и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны; се людие беззаконии собрашася, еже погубити достояние твое, разорити честный Иерусалим твой, возлюбленную тебе Россию: осквернити храмы твои, раскопати алтари и поругатися святыне нашей. Доколе, господи, доколе грешницы восхвалятся? Доколе употребляти имать законопреступный власть?
Владыко господи! Услыши нас, молящихся тебе: укрепи силою твоею благочестивейшего, самодержавнейшего великого государя нашего императора Александра Павловича; помяни правду его и кротость, воздаждь ему по благости его, ею же хранит ны, твой возлюбленный Израиль. Благослови его советы, начинания и дела; утверди всемогущною твоею десницею царство его и подаждь ему победу на врага, яко же Моисею на Амалика, Гедеону на Мадиама и Давиду на Голиафа. Сохрани воинство его; положи лук медян мышцам, во имя твое ополчившихся, и препояши их силою на брань. Приими оружие и щит, и восстани в помощь нашу, да постыдятся и посрамятся мыслящий нам злая, да будут пред лицем верного ти воинства, яко прах пред лицем ветра, и ангел твой сильный да будет оскорбляяй и погоняяй их; да приидет им сеть, юже не сведают, и их ловитва, юже сокрыша, да обымет их; да падут под ногами рабов твоих и в попрание воем нашим да будут. Господи! не изнеможет у тебе спасати во многих и в малых; ты еси бог, да не превозможет противу тебе человек.
Боже отец наших! Помяни щедроты твоя и милости, яже от века суть: не отвержи нас от лица твоего, ниже возгнушайся недостоинством нашим, но помилуй нас по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих презри беззакония и грехи наша. Сердце чисто созижди в нас, и дух прав обнови во утробе нашей; всех нас укрепи верою в тя, утверди надеждою, одушеви истинною друг ко другу любовию, вооружи единодушием на праведное защищение одержания, еже дал еси нам и отцем нашим, да не вознесется жезл нечестивых на жребий освященных.
Господи боже наш, в него же веруем и на него же уповаем, не посрами нас от чаяния милости твоея и сотвори знамение во благо, яко да видят ненавидящий нас и православную веру нашу, и посрамятся и погибнут; и да уведят все страны, яко имя тебе господь, и мы людие твои. Яви нам, господи, ныне милость твою и спасение твое даждь нам; возвесели сердце рабов твоих о милости твоей; порази враги наши, и сокруши их под ноги верных твоих вскоре. Ты бо еси заступление, помощь и победа уповающим на тя, и тебе славу воссылаем, отцу и сыну и святому духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».
В том состоянии раскрытости душевной, в котором находилась Наташа, эта молитва сильно подействовала на нее. Она слушала каждое слово о победе Моисея на Амалика, и Гедеона на Мадиама, и Давида на Голиафа, и о разорении Иерусалима твоего и просила бога с той нежностью и размягченностью, которою было переполнено ее сердце; но не понимала хорошенько, о чем она просила бога в этой молитве. Она всей душой участвовала в прошении о духе правом, об укреплении сердца верою, надеждою и о воодушевлении их любовью. Но она не могла молиться о попрании под ноги врагов своих, когда она за несколько минут перед этим только желала иметь их больше, чтобы любить их, молиться за них. Но она тоже не могла сомневаться в правоте читаемой колено преклонной молитвы. Она ощущала в душе своей благоговейный и трепетный ужас перед наказанием, постигшим людей за их грехи, и в особенности за свои грехи, и просила бога о том, чтобы он простил их всех и ее и дал бы им всем и ей спокойствия и счастия в жизни. И ей казалось, что бог слышит ее молитву.


С того дня, как Пьер, уезжая от Ростовых и вспоминая благодарный взгляд Наташи, смотрел на комету, стоявшую на небе, и почувствовал, что для него открылось что то новое, – вечно мучивший его вопрос о тщете и безумности всего земного перестал представляться ему. Этот страшный вопрос: зачем? к чему? – который прежде представлялся ему в середине всякого занятия, теперь заменился для него не другим вопросом и не ответом на прежний вопрос, а представлением ее. Слышал ли он, и сам ли вел ничтожные разговоры, читал ли он, или узнавал про подлость и бессмысленность людскую, он не ужасался, как прежде; не спрашивал себя, из чего хлопочут люди, когда все так кратко и неизвестно, но вспоминал ее в том виде, в котором он видел ее в последний раз, и все сомнения его исчезали, не потому, что она отвечала на вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представление о ней переносило его мгновенно в другую, светлую область душевной деятельности, в которой не могло быть правого или виноватого, в область красоты и любви, для которой стоило жить. Какая бы мерзость житейская ни представлялась ему, он говорил себе:
«Ну и пускай такой то обокрал государство и царя, а государство и царь воздают ему почести; а она вчера улыбнулась мне и просила приехать, и я люблю ее, и никто никогда не узнает этого», – думал он.
Пьер все так же ездил в общество, так же много пил и вел ту же праздную и рассеянную жизнь, потому что, кроме тех часов, которые он проводил у Ростовых, надо было проводить и остальное время, и привычки и знакомства, сделанные им в Москве, непреодолимо влекли его к той жизни, которая захватила его. Но в последнее время, когда с театра войны приходили все более и более тревожные слухи и когда здоровье Наташи стало поправляться и она перестала возбуждать в нем прежнее чувство бережливой жалости, им стало овладевать более и более непонятное для него беспокойство. Он чувствовал, что то положение, в котором он находился, не могло продолжаться долго, что наступает катастрофа, долженствующая изменить всю его жизнь, и с нетерпением отыскивал во всем признаки этой приближающейся катастрофы. Пьеру было открыто одним из братьев масонов следующее, выведенное из Апокалипсиса Иоанна Богослова, пророчество относительно Наполеона.
В Апокалипсисе, главе тринадцатой, стихе восемнадцатом сказано: «Зде мудрость есть; иже имать ум да почтет число зверино: число бо человеческо есть и число его шестьсот шестьдесят шесть».
И той же главы в стихе пятом: «И даны быта ему уста глаголюща велика и хульна; и дана бысть ему область творити месяц четыре – десять два».
Французские буквы, подобно еврейскому число изображению, по которому первыми десятью буквами означаются единицы, а прочими десятки, имеют следующее значение:
a b c d e f g h i k.. l..m..n..o..p..q..r..s..t.. u…v w.. x.. y.. z
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 20 30 40 50 60 70 80 90 100 110 120 130 140 150 160
Написав по этой азбуке цифрами слова L'empereur Napoleon [император Наполеон], выходит, что сумма этих чисел равна 666 ти и что поэтому Наполеон есть тот зверь, о котором предсказано в Апокалипсисе. Кроме того, написав по этой же азбуке слова quarante deux [сорок два], то есть предел, который был положен зверю глаголати велика и хульна, сумма этих чисел, изображающих quarante deux, опять равна 666 ти, из чего выходит, что предел власти Наполеона наступил в 1812 м году, в котором французскому императору минуло 42 года. Предсказание это очень поразило Пьера, и он часто задавал себе вопрос о том, что именно положит предел власти зверя, то есть Наполеона, и, на основании тех же изображений слов цифрами и вычислениями, старался найти ответ на занимавший его вопрос. Пьер написал в ответе на этот вопрос: L'empereur Alexandre? La nation Russe? [Император Александр? Русский народ?] Он счел буквы, но сумма цифр выходила гораздо больше или меньше 666 ти. Один раз, занимаясь этими вычислениями, он написал свое имя – Comte Pierre Besouhoff; сумма цифр тоже далеко не вышла. Он, изменив орфографию, поставив z вместо s, прибавил de, прибавил article le и все не получал желаемого результата. Тогда ему пришло в голову, что ежели бы ответ на искомый вопрос и заключался в его имени, то в ответе непременно была бы названа его национальность. Он написал Le Russe Besuhoff и, сочтя цифры, получил 671. Только 5 было лишних; 5 означает «е», то самое «е», которое было откинуто в article перед словом L'empereur. Откинув точно так же, хотя и неправильно, «е», Пьер получил искомый ответ; L'Russe Besuhof, равное 666 ти. Открытие это взволновало его. Как, какой связью был он соединен с тем великим событием, которое было предсказано в Апокалипсисе, он не знал; но он ни на минуту не усумнился в этой связи. Его любовь к Ростовой, антихрист, нашествие Наполеона, комета, 666, l'empereur Napoleon и l'Russe Besuhof – все это вместе должно было созреть, разразиться и вывести его из того заколдованного, ничтожного мира московских привычек, в которых, он чувствовал себя плененным, и привести его к великому подвигу и великому счастию.