Царь-бомба

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
АН602

Натурный макет «Царь-бомбы» АН602 в Музее ядерного оружия РФЯЦ-ВНИИЭФ
Тип: термоядерная бомба
Страна: СССР СССР
История службы
Годы эксплуатации: опытный образец
История производства
Конструктор: НИИ-1011, КБ-11
Разработан: 1954-1961
Годы производства: 1961
Варианты: А620ЭН (бомба полной (101,5 мегатонн) мощности, 1959 г., не испытана); 20-мегатонный вариант бомбы (прототип боевой термоядерной авиабомбы сверхбольшой мощности, выполненный в корпусе АН602), испытанный сбросом с подрывом в 1962 г.
Характеристики
Масса, кг: 26500
Длина, мм: 8000
Ширина, мм: 2100
Мощность взрыва: 57-58,6 мегатонн в тротиловом эквиваленте
Царь-бомбаЦарь-бомба

АН602 (она же «Царь-бомба», а также (ошибочно) РДС-202 и РН202 [⇨]) — термоядерная авиационная бомба, разработанная в СССР в 19541961 гг. группой физиков-ядерщиков под руководством академика Академии наук СССР И. В. Курчатова. Самое мощное взрывное устройство за всю историю Человечества. Полная энергия взрыва, по разным данным, составляла от 57 до 58,6 мегатонн в тротиловом эквиваленте или около 2,4 х 1017 Дж (что соответствует дефекту массы 2,65 кг).

В группу разработчиков входили А. Д. Сахаров, В. Б. Адамский, Ю. Н. Бабаев, Ю. Н. Смирнов, Ю. А. Трутнев и другие.





Цели проекта

Помимо естественных политических и пропагандистских соображений внутреннего и (важнее) внешнего характера (ответить на ядерный шантаж США встречным ядерным шантажом), создание «Царь-бомбы» укладывалось в концепцию развития стратегических ядерных сил СССР, принятую в период руководства страной Г. М. Маленковым и Н. С. Хрущёвым. Вкратце она сводилась к тому, чтобы — не гонясь за количественным паритетом с США в ядерных боеприпасах и средствах их доставки — добиться достаточного для «гарантированного возмездия с неприемлемым уровнем ущерба для противника» в случае его ядерного нападения на СССР качественного превосходства советских стратегических ядерных сил[1]. Таким образом — «ядерная доктрина Маленкова-Хрущёва» хоть и означала принятие геополитического и военного вызова США с энергичным участием Советского Союза в ядерной гонке, но предполагала ведение этой гонки со стороны СССР «в выраженно асимметричном стиле».

Техническим воплощением вышеописанной политики (документально не оформленной — во всяком случае соответствующие документы — если они вообще были — до сих пор не опубликованы — но явно отслеживаемой по всей военно-технической политике СССР в сфере ядерного сдерживания в 1953—1964 гг.) было создание и разработка таких ядерных боеприпасов и средств их доставки к целям, которые единичным ударом (одна ракета, один самолёт) могли бы полностью или практически полностью уничтожать даже самые крупные города и более того — целые урбанизированные регионы (например 23 июня 1960 года вышло Постановление Совета Министров СССР о создании орбитальной боевой ракеты Н-1 (индекс ГРАУ — 11А52) стартовой массой 2200 тонн с термоядерной боевой частью массой 75 тонн; её предполагаемая мощность неизвестна, но — для сравнительной оценки — 40-тонная боевая часть глобальной ракеты УР-500 должна была иметь тротиловый эквивалент 150 мегатонн[2]). Однако отработка таких боеприпасов требовала обязательного практического воздушного бомбометания по крайней мере им подобными образцами — так как для ядерного/термоядерного взрыва большой и сверхбольшой мощности существует оптимальная высота подрыва (измеряемая километрами), при срабатывании взрывного устройства на которой ударная волна достигает наибольшей силы и дальности распространения. Кроме того, в термоядерных авиабомбах сверхбольшой мощности была заинтересована и непосредственно Дальняя авиация СССР, так как их использование вполне укладывалось в общую концепцию — причинить наибольший ущерб вероятному противнику (прежде всего США) минимальным числом носителей (в данном случае самолётов-бомбардировщиков). Наконец, предстояло проверить и саму практическую осуществимость создания термоядерных зарядов такой мощности с (важная оговорка!) надёжно предсказуемыми характеристиками.

В качестве любопытного факта следует отметить, что до появления в СССР авиационных и ракетных комплексов — носителей термоядерного оружия — с приемлемыми тактико-техническими характеристиками, в качестве «оружия Судного Дня» советскими военно-техническими и военными специалистами рассматривалась гигантская торпеда, запускаемая со специально спроектированной атомной подводной лодки. Подрыв её боевой части должен был инициировать опустошительное цунами на побережье США. Но, по результатам более детального рассмотрения, данный проект был отвергнут — как крайне сомнительный с точки зрения его реальной боевой эффективности (Подробнее см. «Царь-торпеда»).

Название

Название «Кузькина мать» появилось под впечатлением известного высказывания Н. С. Хрущёва «Мы ещё покажем Америке кузькину мать!». Официально же бомба АН602 не имела названия. В переписке для РН202 использовалось также обозначение «РДС-202»[3] и «изделие В»[4], причем так впоследствии именовали и АН602 (индекс ГРАУ — «изделие 602»[5]). В настоящее время все это является иногда причиной путаницы, так как некоторые ошибочно отождествляют AH602 с РДС-37 (причиной является то, что испытания и РДС-37 и АН602 носили одинаковое кодовое обозначение - «Иван»[4]) или (что чаще) с РН202 (впрочем, последнее отождествление отчасти оправданно, так как АН602 представляла собой модификацию РН202[6]). Название же (неофициальное) «Царь-бомба» изделие получило как самое мощное и разрушительное (из реально испытанных) оружие в истории.

Разработка

Работы над РН202/АН602 велись более семи лет — с осени 1954 года[7] по осень 1961 года (с двухлетним перерывом в 19591960 гг.). При этом в 19541958 гг. работу над 100-мегатонной бомбой вёл НИИ-1011[6].

Стоит заметить, что приведённая выше информация о сроке начала работ находится в частичном противоречии с официальной историей института (ныне это Российский федеральный ядерный центр — Всероссийский научно-исследовательский институт технической физики/РФЯЦ-ВНИИТФ). Согласно ей, приказ о создании соответствующего НИИ в системе Министерства среднего машиностроения СССР был подписан только 5 апреля 1955 года, а к работе в НИИ-1011 приступили ещё несколькими месяцами позже. Но в любом случае — распространённый в свое время миф, что «Царь-бомба» была сконструирована по заданию Н. С. Хрущёва в рекордно короткие сроки — якобы вся разработка и изготовление заняли 112 дней - совершенно не соответствует действительности. Хотя финальный этап разработки АН602 (уже в КБ-11 летом-осенью 1961 года) действительно занял 112 дней.

Тем не менее — АН602 не являлась просто переименованной РН202. В конструкцию бомбы был внесён ряд конструктивных изменений — в результате чего, например, заметно изменилась её центровка. АН602 имела трёхступенчатую конструкцию: ядерный заряд первой ступени (расчётный вклад в мощность взрыва — 1,5 мегатонны) запускал термоядерную реакцию во второй ступени (вклад в мощность взрыва — 50 мегатонн), а она, в свою очередь, инициировала ядерную «реакцию Джекила-Хайда» (деление ядер в блоках урана-238 под действием быстрых нейтронов, образующихся в результате реакции термоядерного синтеза) в третьей ступени (ещё 50 мегатонн мощности), так что общая расчётная мощность АН602 составляла 101,5 мегатонн[8].

Первоначальный вариант бомбы был отвергнут по причине чрезвычайно высокого уровня радиоактивного загрязнения, которое она должна была вызвать[9]. В результате было решено не использовать «реакцию Джекила-Хайда» в третьей ступени бомбы и заменить урановые компоненты этой ступени на их свинцовый эквивалент. Это уменьшало расчётную общую мощность взрыва почти вдвое (до 51,5 мегатонн).

Первые проработки по «теме 242» начались сразу после переговоров И. В. Курчатова с А. Н. Туполевым (состоялись осенью 1954 года), который назначил руководителем темы своего заместителя по системам вооружения А. В. Надашкевича. Проведённый прочностной анализ показал, что подвеска столь большой сосредоточенной нагрузки потребует серьёзных изменений в силовой схеме исходного самолёта, в конструкции бомбоотсека и в устройствах подвески и сброса. В первой половине 1955 года был согласован габаритный и весовой чертёж АН602, а также компоновочный чертёж его размещения. Как и предполагалось, масса бомбы составляла 15 % взлётной массы носителя, но её габаритные размеры потребовали снятия фюзеляжных топливных баков. Разработанный для подвески АН602 новый балочный держатель БД7-95-242 (БД-242) был близким по конструкции к БД-206, но значительно грузоподъёмнее. Он имел три бомбардировочных замка Дер5-6 грузоподъёмностью 9 т каждый. БД-242 крепился непосредственно к силовым продольным бимсам, окантовывавшим бомбоотсек. Успешно решили и проблему управления сбросом бомбы — электроавтоматика обеспечила исключительно синхронное открытие всех трёх замков (необходимость этого диктовалась условиями безопасности)[10].

12 марта 1956 года был принят проект Совместного Постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР о подготовке и проведении испытания изделия 202[11]:

Принять проект постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР о подготовке и проведении испытания изделия 202.

Включить в проект постановления пункты, обязывающие:

а) Министерство среднего машиностроения (т. Завенягина) и Министерство обороны СССР (т. Жукова) по окончании подготовительных работ к проведению испытания изделия 202 доложить ЦК КПСС о положении дел;

б) Министерство среднего машиностроения (т. Завенягина) проработать вопрос о введении в конструкцию изделия 202 специальной ступени предохранения, обеспечивающей несрабатывание изделия при отказе парашютной системы, и свои предложения доложить ЦК КПСС.

Поручить тт. Ванникову и Курчатову окончательную редакцию текста данного постановления.

17 марта 1956 года вышло Совместное Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР № 357—228сс, согласно которому ОКБ-156 должно было приступить к переоборудованию Ту-95 в носитель ядерных бомб большой мощности. Эти работы велись в ЛИИ МАП (Жуковский) с мая по сентябрь 1956-го. Затем Ту-95В был принят заказчиком и передан для проведения лётных испытаний, которые велись (включая сброс макета «супербомбы») под руководством полковника С. М. Куликова до 1959 года и прошли без особых замечаний[10].

Испытания

Носитель «супербомбы» был создан, но его реальные испытания отложили по политическим соображениям: Хрущёв собирался в США, и в «холодной войне» наступила пауза. Ту-95В перегнали на аэродром в Узин, где он использовался как учебный самолёт и уже не числился как боевая машина. Однако в 1961 году, с началом нового витка холодной войны, испытания «супербомбы» вновь стали актуальными. На Ту-95В срочно заменили все разъёмы в системе электроавтоматики сброса и сняли створки бомбоотсека — реальная бомба по массе (26,5 т[12], в том числе вес парашютной системы — 0,8 т[13]) и габаритам оказалась несколько больше макета (в частности, теперь её вертикальный габарит превышал размеры бомбоотсека в высоту). Самолёт был также покрыт специальной светоотражающей краской белого цвета.

О предстоящих испытаниях 50-мегатонной бомбы объявил лично Хрущёв в своём докладе 17 октября 1961 г. на XXII съезде КПСС[14].

Испытания бомбы состоялись 30 октября 1961 года. Подготовленный Ту-95В с реальной бомбой на борту, пилотируемый экипажем в составе: командир корабля А. Е. Дурновцев[15], штурман И. Н. Клещ, бортинженер В. Я. Бруй, вылетел с аэродрома Оленья и взял курс на Новую Землю. В испытаниях участвовал также самолёт-лаборатория Ту-16А.

Через 2 часа после вылета бомба была сброшена с высоты 10 500 метров на парашютной системе по условной цели в пределах ядерного полигона «Сухой Нос» (73°51′ с. ш. 54°30′ в. д. / 73.850° с. ш. 54.500° в. д. / 73.850; 54.500 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=73.850&mlon=54.500&zoom=14 (O)] (Я)). Бомба опускалась на основном парашюте площадью 1600 кв. м, общая масса парашютной системы (включавшей ещё пять вытяжных парашютов, срабатывавших тремя «каскадами»[16]) составляла 800 кг[17]. Подрыв бомбы был осуществлён барометрически в 11 часов 33 минуты, через 188 секунд после сброса на высоте 4200 м над уровнем моря (4000 м над целью)[15] (однако есть и другие данные о высоте взрыва — в частности, назывались числа 3700 м над целью (3900 м над уровнем моря) и 4500 м[18]). Самолёт-носитель успел улететь на расстояние 39 км, а лаборатория ещё дальше — примерно на 53,5 км. Носитель был брошен ударной волной в пикирование и потерял 800 м высоты, прежде чем восстановилось управление. Мощность взрыва заметно превысила расчётную (51,5 мегатонн) и составила от 57 до 58,6 мегатонн в тротиловом эквиваленте. Есть также сведения, что по первоначальным данным мощность взрыва АН602 была существенно завышена и оценивалась величинами до 75 мегатонн[19]. В самолёте-лаборатории действие ударной волны от взрыва ощущалось в виде вибрации и не повлияло на режим полета самолёта[20].

Результаты испытания

Взрыв АН602 по классификации ядерных взрывов был низким воздушным ядерным взрывом сверхбольшой мощности. Результаты его впечатляли:

  • Огненный шар взрыва достиг радиуса примерно 4,6 километра. Теоретически он мог бы вырасти до поверхности земли, однако этому воспрепятствовала отражённая ударная волна, подмявшая низ шара и отбросившая шар от земли;
  • Световое излучение потенциально могло вызывать ожоги третьей степени на расстоянии до 100 километров;
  • Ядерный гриб взрыва поднялся на высоту 67 километров[6]; диаметр его двухъярусной «шляпки» достиг (у верхнего яруса) 95 километров[21];
  • Ощутимая сейсмическая волна, возникшая в результате взрыва, три раза обогнула земной шар[22];
  • Свидетели почувствовали удар и смогли описать взрыв на расстоянии тысячи километров от его центра;
  • Звуковая волна, порождённая взрывом, докатилась до острова Диксон на расстоянии около 800 километров. Однако о каких-либо разрушениях или повреждениях сооружений даже в расположенных гораздо ближе (280 км) к полигону посёлке городского типа Амдерма[23] и посёлке Белушья Губа[24] источники не сообщают;
  • Ионизация атмосферы стала причиной помех радиосвязи даже в сотнях километров от полигона в течение около 40 минут[19];
  • Радиоактивное загрязнение опытного поля радиусом 2-3 км в районе эпицентра составило не более 1 миллирентген/час, испытатели появились на месте эпицентра через 2 часа после взрыва. Радиоактивное загрязнение практически не представляло опасности для участников испытания[20].

Последствия испытания

Основной политико-пропагандистской целью, которая ставилась перед этим испытанием (и была полностью достигнута), была наглядная демонстрация владения Советским Союзом неограниченным по мощности оружием массового поражения — тротиловый эквивалент наиболее мощной термоядерной бомбы из числа испытанных к тому моменту в США был почти вчетверо меньше, чем у АН602.

Крайне важным научным результатом стала экспериментальная проверка принципов расчёта и конструирования термоядерных зарядов многоступенчатого типа. Было экспериментально доказано, что максимальная мощность термоядерного заряда, в принципе, не ограничена ничем[25] (стоит, однако, отметить, что еще 30 октября 1949 года - за три года до испытания «Майк» - в Дополнении к официальному отчету Общего совещательного комитета Комиссии по атомной энергии США физики-ядерщики Энрико Ферми и Исидор Раби уже сделали вполне однозначный вывод, что термоядерное оружие имеет «неограниченность разрушительной силы»; стоимость увеличения мощности боеприпаса составляла - в ценах 1950 финансового года - 60 центов за одну килотонну тротилового эквивалента или около 10 долларов за ещё одну Хиросиму[26]). Так, в испытанном экземпляре бомбы для поднятия мощности взрыва еще на 50 мегатонн достаточно было выполнить третью ступень бомбы (являлась оболочкой второй ступени) не из свинца, а из урана-238, как и предполагалось штатно[8]. Замена материала оболочки и понижение мощности взрыва были обусловлены только желанием сократить до приемлемого уровня количество радиоактивных осадков, а не стремлением уменьшить вес бомбы, как иногда полагают. Впрочем, вес АН602 от этого действительно уменьшился, но незначительно — урановая оболочка должна была весить примерно 2800 кг[27], свинцовая же оболочка того же объёма — исходя из меньшей плотности свинца — около 1700 кг. Достигнутое при этом облегчение чуть более одной тонны слабо заметно при общей массе АН602 не менее 24 тонн (даже если брать самую скромную оценку) и не влияло на положение дел с её транспортировкой.

Впрочем, следует заметить, что «Царь-бомба» действительно была значительно облегчена сравнительно с первоначальным проектом, в котором её масса достигала 40 тонн, что было решительно отвергнуто А. Н. Туполевым[28] - 40-тонную бомбу не смог бы поднять ни Ту-95 (максимальная бомбовая нагрузка выбранного в качестве носителя тяжёлого стратегического бомбардировщика Ту-95 - его вариант под «изделие В» получил обозначение Ту-95-202 или Ту-95В, производственный индекс этой модификации Ту-95 был «заказ 242» - даже после модернизации ограничивалась 27 тоннами [10]), ни вообще ни один советский самолёт того времени.

Нельзя также утверждать, что «взрыв стал одним из самых чистых в истории атмосферных ядерных испытаний» — первой ступенью бомбы был урановый заряд мощностью в 1,5 мегатонны[8], что само по себе обеспечило большое количество радиоактивных осадков. Тем не менее, можно считать, что для ядерного взрывного устройства такой мощности АН602 действительно была довольно чистой — более 97 % мощности взрыва давала практически не создающая радиоактивного загрязнения реакция термоядерного синтеза.

Перспективы практического использования

АН602 не предназначалась для боевой службы. Выражаясь современным языком - она была «демонстратором технологий»: предельным по массо-габаритным характеристикам для лучшего из доступных носителей изделием с предельной же (но уже по параметру допустимого радиационного загрязнения окружающей среды) мощностью. В боевых условиях Ту-95 доставить АН602 к цели не мог - хотя бы из-за существенного сокращения радиуса действия (вызванного снятием части топливных баков, перегрузкой и ухудшением аэродинамики). Но было вполне реально создание термоядерной авиационной бомбы массой 18 тонн для полноценного боевого применения с тяжёлых стратегических бомбардировщиков Ту-95 и . Мощность такой бомбы составляла 20 мегатонн и её прототип (изготовленный для ускорения испытаний в корпусе АН602) был успешно испытан на Новой Земле в 1962 году[4]. Кроме того, на основе АН602 должны были быть созданы боевые блоки ещё большей мощности для сверхтяжёлых боевых ракет: глобальной - УР-500 (масса блока - 40 тонн, мощность - 150 мегатонн; практически реализована как ракета-носитель «Протон»; индекс ГРАУ - 8К82)[29] и орбитальной - Н-1 (масса блока - 75 тонн, мощность неизвестна; практически реализована как ракета-носитель для советской программы высадки человека на Луну).

Слухи и мистификации, связанные с АН602

Результаты испытаний АН602 стали предметом и ряда других слухов и мистификаций. Так, порой утверждалось, что мощность взрыва бомбы достигла 120 мегатонн. Вероятно, это было связано с «наложением» информации о превышении реальной мощности взрыва над расчетной примерно на 20 % (на самом деле — на 14-17 %) на первоначальную проектную мощность бомбы (100 мегатонн, точнее — 101,5 мегатонны). Масла в огонь подобных слухов подлила и газета «Правда», на страницах которой было официально заявлено, что «Она <АН602> — вчерашний день атомного оружия. Сейчас созданы ещё более мощные заряды»[18]. На самом же деле - более мощные термоядерные боеприпасы (как, например, боевая часть для уже упоминавшейся глобальной ракеты УР-500 мощностью 150 мегатонн) хотя и действительно разрабатывались, но так и остались на чертёжных досках.

В разное время также циркулировали слухи о том, что мощность бомбы была уменьшена в 2 раза по сравнению с планируемой, так как учёные опасались возникновения самоподдерживающейся термоядерной реакции в атмосфере. Интересно, что похожие опасения (только по поводу возможности возникновения в атмосфере самоподдерживающейся реакции ядерного деления) уже высказывались ранее — при подготовке к испытаниям первой атомной бомбы в рамках Манхэттенского проекта. Тогда дошло до того, что одного из учёных не только отстранили от испытаний, но и отправили на попечение врачей[30].

Фантастами и физиками высказывались также опасения (порождённые главным образом научной фантастикой тех лет - в частности, эта тема неоднократно фигурировала в книгах А. П. Казанцева; так, в его романе «Фаэты»[31] утверждалось, что таким образом погибла гипотетическая планета Фаэтон - от которой, якобы, и остался современный внутренний пояс астероидов нашей планетной системы - где термоядерные взрывы смогли инициировать термоядерную реакцию в морской воде, действительно содержащей некоторое количество дейтерия) и, таким образом, вызвали термоядерную детонацию океанов, расколовшую планету на куски.

См. также

Напишите отзыв о статье "Царь-бомба"

Примечания

  1. Например даже на конец декабря 1964 г. Ракетные Войска стратегического назначения СССР имели всего 176 пусковых установок межконтинентальных баллистических ракет (МБР) — См. Дроговоз И. Г. Воздушный щит Страны Советов. — Минск: Харвест, 2004. — С. 240. — ISBN 985-13-2141-9., с уточнениями согласно: Михаил Первов. Ракетные комплексы РВСН // Техника и вооружение. — 2001. — № 5-6. — С. 21,34. Для сравнения: одних тяжёлых стратегических бомбардировщиков B-52 «Стратофортресс» в США было выпущено 744 единицы (Шелехов М. В. и др. Авиация капиталистических государств. — М. : Военное издательство, 1975. — С. 11.). Но в то же время — и первый термоядерный боеприпас и первая МБР были созданы именно в СССР.
  2. Михаил Первов. Ракетные комплексы РВСН // Техника и вооружение. — 2001. — № 5-6. — С. 44-45.
  3. Отчет НИИ-1011 по обоснованию конструкции и расчетам изделия РДС-202.
  4. 1 2 3 [www.militaryparitet.com/nomen/russia/aviabomb/data/ic_nomenrussiaaviabomb/3/ Военный паритет. Россия — номенклатура вооружений. Авиационное бомбовое вооружение. Ядерные авиабомбы.]
  5. [nvo.ng.ru/armament/2005-06-10/1_bombs.html Константин Чуприн, Бомбы с ласковыми именами, «Независимое военное обозрение», 10 июня 2005 г.]
  6. 1 2 3 Веселов А. В. Царь-бомба // Атомпресса. - 2006. - № 43 (726). - С. 7.
  7. На такую дату начала работ указывается в частности в [www.militaryparitet.com/vp/06/ Военный паритет. Супербомба.]
  8. 1 2 3 [www.nweapon.ru/tests/rus/50mt_yield/index.htm Испытание заряда 50 Мт — «Кузькина мать» на www.nweapon.ru] (рус.). Ядерное и термоядерное оружие(недоступная ссылка — история). Проверено 28 сентября 2012. [web.archive.org/web/20091022221200/www.nweapon.ru/tests/rus/50mt_yield/index.htm Архивировано из первоисточника 22 октября 2009].
  9. Sakharov Andrei. Memoirs. — New York: Alfred A. Knopf, 1990. — P. 215–225. — ISBN 0-679-73595-X..
  10. 1 2 3 [www.airwar.ru/enc/bomber/tu95v.html Ту-95В на сайте «Уголок неба»]
  11. Президиум ЦК КПСС. 1954–1964. Черновые протокольные записи заседаний. Стенограммы. Постановления. / Гл. ред. А. А. Фурсенко. - М. : Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2006. - Т. 2. : Постановления. 1954–1958. - 1120 с.
  12. В различных источниках вес АН602 указывается от 24 т до 27 т. Здесь приведены данные из: Веселов А. В. Царь-бомба // Атомпресса. - 2006. - № 43 (726). - С. 7.
  13. Широкорад А. Б. Вооружение советской авиации 1941-1991 / Под общ. ред. А. Е. Тараса. — Минск: Харвест, 2004. — С. 420. — ISBN 985-13-2049-8.
  14. XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза. 17—31 октября 1961 года. Стенографический отчёт. — М.: Политиздат, 1962. — Т. 1. - С. 55.
  15. 1 2 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=4346 Дурновцев Андрей Егорович: биография] (рус.) (в материале также приведены подробности испытаний АН602).
  16. Широкорад, 2004, с. 420.
  17. [www.nuclearweaponarchive.org/Russia/TsarBomba.html The World's Largest Nuclear Weapon]
  18. 1 2 [www.nationalsecurity.ru/maps/nuclear/001.htm Царь-бомба (Большой Иван) — испытания термоядерной авиабомбы мощностью 50 мегатонн на полигоне Новая Земля] // www.nationalsecurity.ru
  19. 1 2 Широкорад, 2004, с. 423.
  20. 1 2 Чернышев А. К. (зам. научного руководителя РФЯЦ-ВНИИЭФ по технологиям испытаний). [www.iss-atom.ru/pub/pub-156.htm РЕКОРДНЫЙ СОВЕТСКИЙ ВЗРЫВ.]
  21. [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=4346 Дурновцев Андрей Егорович: биография.] Для сравнения: средний диаметр Москвы в границах кольцевой дороги составляет менее 35 км.
  22. E. Farkas, «Transit of Pressure Waves through New Zealand from the Soviet 50 Megaton Bomb Explosion» Nature 4817 (24 February 1962): 765—766.  (англ.)
  23. [www.iss.niiit.ru/sssr2/4_4.htm Ядерные испытания СССР. Том II. Глава 4.4. Северный испытательный полигон «Новая земля».]
  24. [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=4346 Дурновцев Андрей Егорович: биография.]
  25. Вернее сказать, ограничена некоторым (очень большим) порогом мощности, после превышения которого наступают необратимые тектонические последствия - локальное разрушение литосферы Земли.
  26. Дайсон, Фримен. Оружие и надежда (пер. с англ.). — М.: Прогресс, 1990 (оригинал - 1984). — С. 41-42. — ISBN 5-01-001882-9.
  27. Мгновенное деление 1000 кг урана обеспечивает взрыв мощностью примерно 18 мегатонн (См. [www.krugosvet.ru/enc/istoriya/VODORODNAYA_BOMBA.html Водородная бомба] // Онлайн энциклопедия Кругосвет). Следовательно, для увеличения мощности взрыва на 50 мегатонн (расчетный «вклад» третьей ступени бомбы) необходимо было около 2800 кг урана.
  28. Широкорад, 2004, с. 419.
  29. Михаил Первов. Ракетные комплексы РВСН // Техника и вооружение. - 2001 - № 5-6. - С. 44.
  30. Лоуренс У. Л. Люди и Атомы. — М. : Атомиздат. - 1967. - С. 137.
  31. [bookz.ru/authors/kazancev-aleksandr/kazana34/page-2-kazana34.html Казанцев А. П. Кусок шлака.]

Источники

  • [www.vniief.ru/publications/books/ Издания РФЯЦ-ВНИИЭФ]
  • [www.ldeo.columbia.edu/%7Erichards/my_papers/khalturin_NZ_1-42%20.pdf Vitaly I. Khalturin, Tatyana G. Rautian, Paul G. Richards and William S. Leith]. A Review of Nuclear Testing by the Soviet Union at Novaya Zemlya, 1955—1990 // «Science and Global Security», 13:1—42, 2005.
  • [nuclearweaponarchive.org/Russia/TsarBomba.html Big Ivan, The Tsar Bomba] (англ.). [www.webcitation.org/67lMCYzTB Архивировано из первоисточника 19 мая 2012].

Ссылки

  • [www.strannik.de/kuzkinamat/kuzmat.htm Персональная страница «Кузькиной матери»] на strannik.de
  • [www.youtube.com/watch?v=lfi0zYoqCY0 Испытание «Царь-бомбы» (официальная хроника)] (видео)
  • [www.youtube.com/watch?v=gj9P_f7_4Y4&feature=related Видео взрыва] на YouTube
  • [www.gazeta.ru/science/2015/11/30_a_7921283.shtml «Кузькина мать» до сих пор фонит (Судно «Академик Келдыш» исследовало опасность затопленных радиоактивных объектов)] // 30.11.2015
Фильмография
  • д/ф «Кузькина мать. Царь-бомба. Апокалипсис по-советски» (реж. Игорь Чернов, 2011)

Отрывок, характеризующий Царь-бомба

Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.