Цвенгауэр, Антон

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Антон Цвенгауэр (нем. Anton Zwengauer; 11 октября 1810, Мюнхен — 13 июня 1884, Мюнхен) — немецкий художник эпохи бидермейер.





Биография

Антон Цвенгауэр изучал живопись в Мюнхенской академии изобразительных искусств под руководством Петера фон Корнелиуса. Благодаря совету своего учителя Цвенгауэр обращается к пейзажу, и в этой области вскоре опережает Корнелиуса. В возрасте 17 лет молодой художник начинает совершать путешествия по баварским и австрийским Альпам, и привозит оттуда многочисленные эскизы и акварели. Признание приходит к Цвенгауэру с его полотном Sonnenuntergang im Dachauer Moos (Солнечный закат в Дахауэр-Моос), так как местность эта в Мюнхене была хорошо знакома и часто посещаема. «Закаты солнца» художника вскоре стали столь привычны, что в культурной мюнхенской среде подобные картины стали называть «цвенгауэры».

В 1835 году король Баварии Максимилиан II Йозеф приглашает А.Цвенгауэра на должность директора картинной галереи дворца Шлайсхайм, а в 1869 назначает его на ту же должность при Королевской картинной галереи, позднее получившей название Старая пинакотека.

В выборе сюжетов для своих картин художник постоянно пытался изобразить и передать внутреннюю силу и покой природы, дать почувствовать почти праздничное её настроение. Часто писал закаты, при этом Цвенгауэр достаточно простыми средствами умел достигать впечатляющие световые и цветовые эффекты.

Сын художника Антон Георг Цвенгауэр также стал художником-пейзажистом.

Полотна (избранное)

  • Ночной ужин на горе (1841)
  • Осенный вечер в оленем у воды
  • Бенедиктенванд в вечернем свете
  • Четыре времени года

Напишите отзыв о статье "Цвенгауэр, Антон"

Литература

  • Hyacinth Holland: Zwengauer, Anton. In: Allgemeine Deutsche Biographie (ADB). Band 45. Duncker & Humblot, Leipzig 1900, S. 524—526.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Цвенгауэр, Антон

Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.