Цветаев, Лев Алексеевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Лев Алексеевич Цветаев
К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Лев Алексеевич Цветаев (17771835) — российский юрист.





Биография

Сын священника; первоначальное образование получил в московской Славяно-греко-латинской академии. В 1795 году он поступил студентом в Московский университет, где слушал лекции на юридическом факультете. В 1801 году он отправился за границу. Первые три года слушал лекции в Гёттингенском университете, где, занимаясь под руководством Шлецера, изучал главным образом этико-политические науки; затем в Париже слушал лекции Бернарди, Пасторе, Левека, Кювье, Фуркруа, Лаланда и увлёкся направлением энциклопедической школы юристов. В 1804 году Парижская академия законодательств избрала Цветаева в свои сочлены.

В 1805 году, вернувшись в Москву, он издал книгу очерков «Панорама Парижа, или описание сего города и его достопримечательностей»[1]. В том же году Цветаев был утверждён профессором Московского университета по кафедре «теории законов». Первая его публичная речь на университетском акте была напечатана отдельным изданием: «Слово о взаимном влиянии наук на законы и законов на науки» (М., 1805). Курс лекций по теории законов составил книгу «Краткая теория законов» (3 части, М., 1810)[2]. В 1811 году Л. А. Цветаев был назначен ординарным профессором по кафедре «прав знатнейших древних и новых народов». Потом он преподавал естественное, гражданское, уголовное, общественное право и политическую экономию.

Будучи заслуженным профессором Л. А. Цветаев читал на нравственно-политическом факультете Московского университета[3] римское право, осуществив перевод учебника Макельдея[4].

В 1805—1827 годах он был инспектором классов Александровского мещанского училища.

С 1834 года Цветаев читал «право народное и политическое».

Цветаев был одним из выдающихся профессоров Московского университета: одарённый юридическим тактом, способностью к отчетливому аналитическому мышлению, он был вместе с тем и опытным наставником. Цветаев немало способствовал развитию научного понимания законов; этико-политические науки много обязаны ему как своим развитием, так и выработкой научного языка (изложение сочинений Цветаева можно назвать для того времени образцом дидактического слога).

Труды

  • [imwerden.de/cat/modules.php?name=books&pa=showbook&pid=1580 «Первые начала права естественного, извлеченные из сочинений Шмальца» (1816), pdf, факсимильное воспроизведение];
  • «Первые начала прав частного и общего с присовокуплением оснований народного права» (1823; к этому сочинению прибавлена статья «Введение в нравственную метафизику»);
  • «Первые начала политической экономии, извлечение из политической экономии Шлецера» (М., 1823);
  • «Начертание уголовных законов» (М., 1825);
  • «Основания права частного и гражданского» (М., 1825).

Римскому праву им были посвящены сочинения:

  • «Краткая история римского права» (1812, по сочин. Баха);
  • «Начертание римского гражданского права» (1817, по руководству Вальдека, в 1824 г. — 2 изд.);
  • «О влиянии правоведцев на усовершенствование римского права» (М., 1830);
  • «Учебная книга римского гражданского права» (2 ч., 1834).

Напишите отзыв о статье "Цветаев, Лев Алексеевич"

Примечания

  1. Это живая и яркая картина французской жизни, набросанная талантливым и наблюдательным учёным, полная любопытных замечаний о духе народа и тогдашних переворотах. В 1822 году вышло второе издание.
  2. В 1816 году книга вышла вторым изданием под заглавием «Начертание теории законов»; составлена по сочинениям Бернарди, Филанджиери, Бентама Беккарии)
  3. Та с 1804 года стал называться юридический фпкультет.
  4. Учебник Цветаева долгое время считался классическим.

Литература

  • «Биографический словарь профессоров и преподавателей Московского унив.» (1855);
  • «Учёные записки Московского унив.» (1835, ч. VII, 8, некролог, написанный П. Снегиревым);
  • «Записка гр. А. И. Панина о профессорах Московского унив.» («Чтения в Общ. истор. и древн. росс.», 1870, № 4);
  • «Записки Двигубского» (ib., 1869, № 3);
  • Ляликов, «Студенческие воспоминания 1818—1822» («Русск. арх.», 1875, № 11);
  • «Московские ведомости» (1835, № 15);
  • «Молва» (1835, ч. IX, № 9).
  • «Сев. пчела» (1835, № 40).

Ссылки


Отрывок, характеризующий Цветаев, Лев Алексеевич

Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.