Лубок

Лубо́к (лубочная картинка, лубочный лист, потешный лист, простовик) — вид графики, изображение с подписью, отличающееся простотой и доступностью образов. Первоначально вид народного творчества. Выполнялся в технике ксилографии, гравюры на меди, литографии и дополнялся раскраской от руки.

Для лубка характерны простота техники, лаконизм изобразительных средств (грубоватый штрих, яркая раскраска). Часто в лубке содержится развернутое повествование c пояснительными надписями и дополнительные к основному (поясняющие, дополняющие) изображения.

История

Самые древние лубки известны в Китае. До VIII века они рисовались от руки. Начиная с VIII века известны первые лубки, выполненные в гравюре на дереве. В Европе лубок появился в XV веке. Для раннего европейского лубка характерна техника ксилографии. Позже добавляются гравюра на меди и литография.

Благодаря своей доходчивости и ориентированности на «широкие массы» лубок использовался как средство агитации (например, «летучие листки» во время Крестьянской войны и Реформации в Германии, лубочные изображения времён Великой французской революции).

В Германии фабрики по производству картинок находились в Кёльне, Мюнхене, Нойруппине; во Франции — в городе Труа. В Европе широко распространены книжки и картинки непристойного содержания, например, «Tableau de l’amur conjual» (Картина супружеской любви). В Россию «соблазнительные и безнравственные картинки» завозились из Франции и Голландии.

Русский лубок XVIII века отличается выдержанной композиционностью.

Восточный лубок (Китай, Индия) отличается яркой красочностью.

В конце XIX века лубок возродился в виде комиксов.

В России

История

В России XVI века — начала XVII века продавались эстампы, которые назывались «фряжские листы» или «немецкие потешные листы». В России рисунки печатались на досках особого пиления. Доски назывались луб (откуда палуба). Чертежи, рисунки, планы писали на лубу ещё с XV века. В XVII веке большое распространение получили раскрашиваемые лубяные коробы. Позднее бумажные картинки получили название лубок, лубочная картинка.

В конце XVII века в Верхней (Придворной) типографии был установлен фряжский стан для печати фряжских листов. В 1680 году мастер Афанасий Зверев резал для царя на медных досках «всякие фряжские рези».

Немецкие потешные листы продавались в Овощном ряду, а позднее на Спасском мосту.

Цензура и запреты

Московский Патриарх Иоаким в 1674 году запретил «покупать листы, коеи печатали немецы еретики, лютеры и кальвины, по своему проклятому мнению». Лики почитаемых святых должны были писаться на доске, а печатные изображения предназначались для «пригожества».

Указ 20 марта 1721 года запрещал продажу «на Спасском мосту и в других местах Москвы сочиненныя разных чинов людьми … эстампы (листы), печатанные своевольно, кроме типографии». В Москве была создана Изуграфская палата. Палата выдавала разрешение печатать лубки «своевольно, кроме типографии». Со временем этот указ перестал исполняться. Появилось большое количество низкокачественных изображений Святых. Поэтому указом от 18 октября 1744 года было повелено «представлять рисунки предварительно на апробацию епархильным архиреям».

Указ 21 января 1723 года требовал «Императорские персоны искусно писать свидетельствованном в добром мастерстве живописцам со всякою опасностью и прилежным тщанием». Поэтому на лубочных картинах не встречается изображений царствующих персон.

В 1822 году для печатания лубков была введена цензура полиции. Некоторые лубки были запрещены, доски уничтожены. В 1826 году цензурным уставом все эстампы (а не только лубки) были подчинены рассмотрению цензуры.

Сюжеты картин

Изначально сюжетами для лубочных картин были рукописные сказания, житейники, «отеческие сочинения», устные сказания, статьи из переводных газет (например, «Куранты») и т. д.

Сюжеты и рисунки заимствовались из иностранных Альманахов и Календарей. В начале XIX века сюжеты заимствуются из романов и повестей Иоганна Вольфганга фон Гёте, Анны Радклиф, Софи Коттен, Франсуа Рене де Шатобриана и других писателей.

В конце XIX века преобладали картинки на темы из священного писания, портреты императорской семьи, затем шли жанровые картинки, всего чаще нравственно-поучительного характера (о гибельных последствиях обжорства, пьянства, жадности), лицевые издания «Еруслана Лазаревича» и других сказок, изображения в лицах народных песен («Ехали бояре из Нова-города», «Била жинка муженька»), женские головки со вздорными надписями, изображения городов (Иерусалим — пуп земли).

Типы лубков

• Духовно-религиозные — в византийском стиле. Изображения иконного типа. Жития святых, притчи, нравоучения, песни и т. д.
• Философские.
• Юридические — изображения судебных процессов и судебных действий. Часто встречались сюжеты: «Шемякин суд» и «Повесть о Ерше Ершовиче».
• Исторические — «Умильные повести» из летописей. Изображение исторических событий, битв, городов. Топографические карты.
• Сказочные — сказки волшебные, богатырские, «Повести об удалых людях», житейские сказки.
• Праздники — изображения святых.
• Конница — лубки с изображением всадников.
• Балагурник — потешные лубки, сатиры, карикатуры, побаски.

Производство лубков

Гравёры назывались «фряжских резных дел мастерами» (в отличие от русских «обычных» резчиков по дереву). В Москве в конце XVI века первым гравёром был предположительно Андроник Тимофеев Невежа.

Знаменованием называлось нанесение рисунка и раскрашивание. Примерно в XVI (или в XVII) веке знаменование разделилось на знаменование и гравировку. Знамёнщик наносил рисунок, гравёр вырезал его на доске, или металле.

Копирование досок называлось переводом. Доски изначально липовые, затем кленовые, грушевые и пальмовые.

Изготовлялся лубок следующим образом: художник наносил карандашный рисунок на липовой доске (лубе), затем по этому рисунку ножом делал углубление тех мест, которые должны остаться белыми. Смазанная краскою доска под прессом оставляла на бумаге черные контуры картины. Отпечатанные таким способом на серой дешевой бумаге назывались картины-простовики. Простовики отвозили в специальные артели. В XIX веке в подмосковных и владимирских деревнях существовали специальные артели, которые занимались раскраской лубка. Занимались раскраской лубков женщины и дети. Позднее появился более совершенный способ изделия лубочных картин, появились художники-граверы. Тонким резцом на медных пластинах они гравировали штриховкой рисунок, со всеми мелкими подробностями, чего невозможно было сделать на липовой доске. Способ расцветки картин оставался тот же. Артельщики принимали от издателей-лубочников заказы на раскраску сотен тысяч экземпляров. Один человек за неделю раскрашивал до одной тысячи лубков — за такую работу платили один рубль. Профессия называлась цветальщик. Профессия исчезла после появления литографских машин.

Одна из первых российских фигурных фабрик возникла в Москве в середине XVIII века. Фабрика принадлежала купцам Ахметьевым. На фабрике работало 20 станков.

XIX век

В середине XIX века в Москве работают крупные фигурные типографии: Ахметьева, Логинова, Щурова, Чижова, Кудрякова, Руднева, Флорова, девицы Лаврентьевой, Шарапова, Кирилова, Морозова, Стрельцова, Яковлева.

Во второй половине XIX веке одним из крупнейших производителей и распространителей печатного лубка был И. Д. Сытин. В 1882 году в Москве состоялась Всероссийская художественно-промышленная выставка, на которой продукция Сытина была отмечена серебряной медалью.

И. Д. Сытин около 20 лет коллекционировал доски, с которых печатались лубки. Коллекция стоимостью несколько десятков тысяч рублей была уничтожена во время пожара в типографии Сытина во время Революции 1905 года.

В конце XIX века Сытин выпускал ежегодно около 2 млн экземпляров календарей, около 1,5 млн картинок на библейские сюжеты и 900 тыс. картинок светского содержания, Морозов изготовлял ежегодно до 1, 4 млн картинок, литография Голышева — около 300 тыс. Простовиков, то есть самых дешевых картинок, стоимостью в 1/2 копейки штука, печаталось и раскрашивалось в Московском уезде около 4 млн ежегодно. Высшая цена лубочных картинок составляла 25 копеек.

Лубок в русских игральных картах В.М.Свешникова

В 1981 году Комбинат цветной печати издает колоду игральных карт под названием "Карты игральные, по мотивам русских лубочных картинок, рисованные Виктором Свешниковым". Рисунки к данной колоде изготовил один из старейших художников Ленинграда, график Виктор Михайлович Свешников (род. 1907). Ученик И.Я. Билибина и В.М.Конашевича, он вносит значительный вклад в графическое искусство игральных карт. Лубочные рисунки Свешникова сделаны на высоком мастерском уровне, в них чувствуется большая и серьезная подготовительная работа художника по изучению исторического и бытового материала.

Эволюция русского лубка

• Лубок Трапеза благочестивых и нечестивых.png

  Четырёхлистовый лубок «Трапеза благочестивых и нечестивых» (XVIII век)

• Лубок Как мыши кота хоронили.png

  «Как мыши кота хоронили» (XVIII век)

• KotKazansky.jpg

  Кот Казанской, ум Астраханской, разум Сибирской (XVIII век)

• Сильный богатырь Алёша Попович crop.jpg

  Алёша Попович (XVIII век)

• Ilya Muromets and Nightingale the Robber.jpg

  Илья Муромец и Соловей-разбойник (XVIII век)

• Лубок Медведь с козою прохлаждается.jpg

  Медведь с козою прохлаждается (XVIII век)

• MuzhikLapti.jpg

  Мужик лапти плетёт (XVIII век)

• Farnos.jpg

  Шут Фарнос верхом на свинье (XVIII век)

• 1760kit.jpg

  Ловля кита в Белом море (1760-е)

• Raskolnik.jpg

  Раскольник и цирюльник (1770-е)

• Лубок Храбрый Витязь Франц Венециан.png

  Храбрый Витязь Франц Венециан (XIX век)

• Лубок В селе малом Ванька жил.png

  В селе малом Ванька жил… (XIX век)

• Kulikovo lubok.jpg

  Куликовская битва (1890-е)

• Russian Lubok 1900s.jpg

  В. А. Табурин, Много выбирать — женатым не бывать (1900-е)

• Затьмачье 01.JPG

  Современная постройка с лубочным декором (Тверь, Затьмачье)

См. также

• Няньхуа
• Лубочная литература
• Иллюминисты
• Комикс
• Манга
• Маньхуа
• Манхва

Литература

• [ec-dejavu.ru/p/Primitivism_lubok.html Юрков С. От лубка к «Бубновому валету»: гротеск и антиповедение в культуре «примитива»] // Юрков С. Е. Под знаком гротеска: антиповедение в русской культуре(XI-начало XX вв.). СПб., 2003, с. 177—187.
• Народная картинка XVII—XIX веков, сб. ст., изд. Дмитрий Буланин, 1996.
• Михаил Никитин. К истории изучения русского лубка// Советское искусствознание. 1986. Вып.20. С.399-419.
• Анатолий Рогов «Кладовая Радости», Москва, изд. Просвещение, 1982.
• Лубок, М., 1968.
• Иванов Е. П. Русский народный лубок. С 90 одноцветными и 13 красочными репродукциями. М.: ИЗОГИЗ, — 1937.
• Лубочные картинки // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Ровинский Д. А., Русские народные картинки, СПБ, 1881.
• Иван Снегирев Лубочныя картинки русскаго народа в московском мірѣ. Москва. В Университетской тип., 1861.
• Лубок — статья из Большой советской энциклопедии.

Ссылки

• [bibliotekar.ru/rusLubok/index.htm Русский рисованный лубок конца XVIII — начала XIX века] Из собрания Государственного Исторического музея
• [www.artgalery.ru/?id=300&ir=1&sm=102 Русский лубок]
• [bridge.artsportal.ru/index.php?template=magazin_inner&id=135&magazine=7 Галина Щедрина, «Русский лубок»]
• [magazines.russ.ru/nlo/2003/61/pletneva.html Александра Плетнева, «Повесть Н. В. Гоголя „Нос“ и лубочная традиция»]
• [digitalgallery.nypl.org/nypldigital/dgkeysearchresult.cfm?num=0&word=lubok&s=1&notword=&d=&c=&f=&lWord=&lField=&sScope=&sLevel=&sLabel=&imgs=12&pNum= Подборка изображений лубка 19в. (сайт на английском языке)]
• [www.rollins.edu/Foreign_Lang/Russian/Lubok/lubok.html Русский лубок (Russian Lubok). (сайт на английском языке)]
• [digitalgallery.nypl.org/nypldigital/dgkeysearchresult.cfm?keyword=lubok&submit.x=0&submit.y=0 Коллекция лубков]

Отрывок, характеризующий Лубок

Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.


В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.