Цвет из иных миров

Цвет из иных миров
The Colour Out of Space
Жанр:	Лавкрафтовские ужасы
Автор:	Говард Филлипс Лавкрафт
Язык оригинала:	английский
Дата написания:	март 1927 года
Дата первой публикации:	Amazing Stories, (сентябрь 1927)
Текст произведения в Викитеке

«Цвет из иных миров» (англ. The Colour Out of Space, также «Космический цвет», «Цвет из космоса», «Сияние извне») — написанный в марте 1927 года рассказ американского писателя Говарда Филлипса Лавкрафта. Произведение совмещает в себе элементы ужасов и научной фантастики. Сам Лавкрафт считал «Цвет…» своим лучшим произведением. Рассказ был впервые опубликован через полгода после написания — в сентябрьском номере журнала Amazing Stories.

Произведение описывает ужасные события, случившиеся с семьёй американских фермеров после падения загадочного метеорита. Основной приём рассказа — цвет, невиданный ранее для человечества (отсюда и название). Это отражает одну из главных идей Лавкрафта — наличие неких вещей за гранью людского понимания и познания и ничтожность человеческих знаний о Вселенной.

Герои

Несмотря на то, что повествование ведётся от первого лица, рассказчик не является главным героем повести, так как почти весь рассказ — история 40-летней давности.

Эмми Пирс

Эмми выглядел бодрее, чем я ожидал, но его глаза были как-то странно потуплены, а неряшливая одежда и длинная седая борода красноречиво свидетельствовали о том, что он давно махнул на себя рукой и ни с кем не общается. … он сразу сообразил, что к чему, да и вообще оказался неглупым и образованным.

Оригинальный текст (англ.)  

He was not so feeble as I had expected, but his eyes drooped in a curious way, and his unkempt clothing and white beard made him seem very worn and dismal. ... He was far brighter and better educated than I had been led to think.

Эмми Пирс — (англ. Ammi Pierce, родился приблизительно в 1842 году, так как на момент падения загадочного метеорита (1882 год) ему было примерно 40 лет) фермер из деревни, расположенной недалеко от Аркхема. Близкий друг и сосед Нейхема Гарднера. Основное внимание в рассказе уделяется именно ему, да и большая часть произведения ведётся от его лица. Единственный ещё живой свидетель кошмара 1882-1883 годов (см. «Сюжет»). В тот период ему пришлось многое пережить. Жители деревни считают его сумасшедшим и не верят его рассказам. О характере сложно судить, но можно отметить верность, смелость, неразговорчивость и, как отмечает рассказчик в конце рассказа, доброту.

Лавкрафт также пишет:

К счастью, Эмми был человеком уравновешенным и не любил фантазировать. Сопоставь он факты, проанализируй все до конца и дай волю воображению, его бы захлестнуло безумие. Но и для него пережитое не прошло бесследно. Он не стал маньяком, но все же утратил прежнее здравомыслие.

Оригинальный текст (англ.)  

It was really lucky for Ammi that he was not more imaginative. Even as things were, his mind was bent ever so slightly, but had he been able to connect and reflect upon all the portents around him he must inevitably have turned a total maniac.

Эти строки напоминают о знаменитом вступлении к «Зову Ктулху»: «Мне думается, что высшее милосердие, явленное нашему миру, заключается в неспособности человеческого ума согласовывать между собой свои собственные составляющие».

Имя «Эмми» было заимствовано из Библии: Бен-Амми — один из сыновей Лота.

Нейхем Гарднер

Нейхем Гарднер — (англ. Nahum Gardner) простой фермер, друг и сосед Эмми. Вокруг него и его семьи разворачиваются основные события рассказа. Имел жену и трёх детей. Описаний его характера и портрета в рассказе нет, но можно судить, что он имеет много общего с Эмми: скромность, смелость, преданность, и по возрасту они тоже ровесники. Физически был довольно силён, так как долго сопротивлялся «Цвету» и погиб последним из Гарднеров.

Его имя, как и имя Эмми, заимствовано из Библии: Наум (англ. Nahum, так же, как и «Нейхем») — один из малых пророков Ветхого Завета.

В английском языке его имя — анаграмма к «человек» (Nahum-Human).

Второстепенные персонажи

• Автор — от его лица ведётся повествование, имени не называется. Его нельзя отнести к главным героям, так как он фигурирует только в начале и самом конце рассказа. Возраст не указывается, известно лишь то, что он приезжает в те земли, чтобы наметить место для водохранилища.
• Нэбби Гарднер — жена Нейхема. Как и на прочих Гарднеров, в течение рассказа на неё обрушиваются беды.
• Миссис Пирс — жена Эмми. Почти не фигурирует в рассказе.
• Мервин — младший сын Нейхема. Возраст не указывается, но можно предположить, что ему где-то 9-11 лет.
• Теддиус — средний сын Нейхема. Он был самым впечатлительным ребёнком, и потому первым сошёл с ума. В тексте точно указывается, что ему было 15 лет.
• Зенас — старший сын Нейхема. Помогал отцу в трудные дни. Возраст примерно 16-17 лет.

Незначительные персонажи

К ним можно отнести нескольких учёных, изучавших метеорит, а также полицейских, приезжавших осматривать дом Гарднеров, когда в нём все уже погибли.

Сюжет

Действие рассказа происходит недалеко от Аркхема. Рассказчик приезжает туда, чтобы наметить место для водохранилища. Он натыкается на «окаянную пустошь»: «Землю застилали груды серой пыли или пепла, почему-то не тронутые ветром. Вокруг неё не росло ни травинки». Прохожие не ответили ему ничего внятного о происхождении этого странного явления, и лишь предупредили, чтобы он не слушал «бредни сумасшедшего старика Эмми Пирса». Он решает узнать о тайне этого места и обращается к Эмми.

Метеорит (июнь 1882)

Эмми рассказывает автору ужасную историю 40-летней давности. История началась в июне 1882 года, когда престранный метеорит упал на ферму друга Эмми, Нейхема Гарднера. Метеорит ночью как-то странно светился, а на следующий день, когда на место падения приехали учёные, он уменьшился в размерах. Спектроскоп выявил в отколотом от метеорита куске полосы необычных тонов, не похожих ни на один из оттенков цветовой гаммы. Обломок вёл себя крайне странно: он не реагировал на перепады температуры, от соединений с различными растворами и реагентами с ним также ничего не случалось.

На следующий день кусок исчез вместе с колбой. Метеорит ещё сильнее уменьшился в размерах, но по-прежнему оставался горячим. Когда учёные откололи кусок побольше, они обнаружили, что структура камня неоднородна. В него был впаян гладкий, хрупкий шар. Когда один из профессоров ударил по нему молотком, шар взорвался, и от него не осталось ни осколка. Изучение обломков помогло учёным выявить некоторые иные свойства метеорита.

Ночью бушевала гроза. По выражению Нейхема, метеорит «притягивал свет». За час фермер насчитал шесть вспышек, а когда гроза закончилась, от метеорита осталась только яма. Раскопки ни к чему не привели, и учёные подтвердили факт исчезновения таинственного метеорита.

Первые беды (июль 1882 — март 1883)

Сначала репортёры часто ездили к Гарднеру, но вскоре всё встало на свои места. Затем настала пора сбора урожая. Урожай в том году был на редкость изобильным. Но во всём этом «красочном великолепии» не нашлось ни одного съедобного плода: яблоки и груши горчили до тошноты, помидоры и лимоны были ничуть не лучше.

Наступила зима. Здоровье, как моральное, так и физическое, у Гарднеров ухудшилось. На снегу появились непонятные следы зверей. Это были обычные следы, но теперь животные как-то странно переставляли лапы. Лошади также стали вести себя странно. Зима подходила к концу, снег на ферме Нейхема таял быстрее, чем на других фермах, рядом с фермой выросли вонючие кочаны непонятного цвета. Повторный приезд учёных ни к чему не привёл.

Новые неприятности (апрель-сентябрь)

Почки на деревьях Нейхема набухали раньше, а по ночам зловеще светились непонятным цветом и шелестели, даже в безветренную погоду. Состояние Гарднеров тем временем ещё сильнее ухудшилось. Вся флора приобрела странный оттенок.

В мае появились насекомые, и от их жужжания Гарднеров одолела бессонница. Мухи и комары превратились в кошмар: они стали вести себя странно. У коров, питавшихся заражённой травой, испортилось молоко. Миссис Гарднер сошла с ума. Затем лошади обезумели и убежали. Растения стали чахнуть, и к сентябрю от них остались только груды пепла. Жена целыми днями истошно кричала. Вода в колодце испортилась. В сентябре Теддиус, средний сын Нейхема, сошёл с ума. Куры, коровы и свиньи окрасились в серый цвет и вскоре сдохли. Собаки и кошки сбежали ещё раньше.

Гибель Гарднеров (октябрь-ноябрь)

Девятнадцатого октября Теддиус умер в комнате наверху. Обстоятельства его гибели были столь ужасны, что Нейхем не решился о них рассказывать.

Три дня спустя исчез маленький Мервин. Отправился куда-то ночью с фонарём и ведром и не вернулся. Рядом с колодцем Нейхем нашёл кусок металла, в котором с трудом можно было узнать фонарь.

Две недели спустя Эмми пришёл к Гарднерам, и, поднявшись в комнату где должна была быть миссис Гарднер, увидел на полу что-то чёрное. Оно шевелилось. В ужасе он спустился вниз и встретил на первом этаже ослабевшего Нейхема. Он сделался пепельно-серым. После бессвязного монолога Нейхем умер. Зенас куда-то исчез: все попытки найти его оказались бесполезны. По всей видимости, и его смерть была связана с колодцем.

Ужас из колодца

Эмми тут же отправился в Аркхем за полицией. Всемером они приехали на ферму Нейхема. В доме они не нашли ничего нового. Затем полицейские принялись за колодец. Вскоре они вычерпали из него воду. На дне лежали раздробленные скелеты Зенаса и Мервина. Стемнело, и полицейские вместе с Эмми пошли в дом.

Судебный следователь первой заметила, как в колодце запульсировал свет. Эмми понял, что это плохой знак. Свет из колодца становился всё ярче, лошади буквально сошли с ума. Даже деревья вели себя странно. Сияние усилилось, всех охватил ужас. Всё вокруг засветилось странным светом, в том числе дом. Эмми повёл всех через чёрный ход. Им удалось уйти на безопасное расстояние. На ферме творилось что-то невообразимое. Затем страшный поток света из колодца устремился в небо. Но после этой «вспышки» Эмми с ужасом замечает, что маленькая струйка света остаётся в колодце. Эмми вернулся домой, полицейские — в Аркхем.

На этом история Эмми заканчивалась. Рассказчик поклялся никогда не возвращаться сюда и не пить здешнюю воду.

Цитаты

См. также: [en.wikiquote.org/wiki/H._P._Lovecraft#The_Colour_Out_of_Space_.281927.29 Цвет из Иных Миров в английском викицитатнике]^?

К западу от Аркхема много высоких холмов и долин с густыми лесами, где никогда не гулял топор. В узких, темных лощинах на крутых склонах чудом удерживаются деревья, а в ручьях даже в летнюю пору не играют солнечные лучи. На более пологих склонах стоят старые фермы с приземистыми каменными и заросшими постройками, хранящие вековечные тайны Новой Англии. Теперь дома опустели, широкие трубы растрескались, и покосившиеся стены едва удерживают островерхие крыши.

Старожилы перебрались в другие края, а чужакам здесь не по душе. Никто не прижился на фермах, ни франко-канадцы, ни итальянцы, ни поляки. Как ни старались, ничего у них не получилось. У всех с первых же дней пробуждалась фантазия, и, хотя жизнь текла своим чередом, воображение лишало покоя и навевало тревожные сны.

Оригинальный текст (англ.)  

West of Arkham the hills rise wild, and there are valleys with deep woods that no axe has ever cut. There are dark narrow glens where the trees slope fantastically, and where thin brooklets trickle without ever having caught the glint of sunlight. On the gentle slopes there are farms, ancient and rocky, with squat, moss-coated cottages brooding eternally over old New England secrets in the lee of great ledges; but these are all vacant now, the wide chimneys crumbling and the shingled sides bulging perilously beneath low gambrel roofs. The old folk have gone away, and foreigners do not like to live there. French-Canadians have tried it, Italians have tried it, and the Poles have come and departed. It is not because of anything that can be seen or heard or handled, but because of something that is imagined. The place is not good for imagination, and does not bring restful dreams at night.

В Аркхеме я слышал новую быль о том, как могучие дубы светятся и движутся по ночам, и одному Богу известно, в чём тут причина. Похоже, Эмми рассказал о каком-то газе, неподвластном законам нашего космоса. Телескопы и фотокамеры обсерваторий не способны уловить лучи из иных миров, и мы не знаем, какие солнца сияют за пределами Вселенной. Астрономы вычислили и определили траектории небесных тел и признали, что земные меры не подходят для гигантских далеких планет. Источник страшного сияния по-прежнему не разгадан. Это просто был некий цвет из пространства — пугающий вестник бесформенных сфер за пределами земного мира. Когда эти черные, сверхкосмические бездны возникают перед нашим мысленным взором, у нас холодеет кровь в жилах и замирает сердце.

Оригинальный текст (англ.)  

What it is, only God knows. In terms of matter I suppose the thing Ammi described would be called a gas, but this gas obeyed the laws that are not of our cosmos. This was no fruit of such worlds and suns as shine on the telescopes and photographic plates of our observatories. This was no breath from the skies whose motions and dimensions our astronomers measure or deem too vast to measure. It was just a colour out of space — a frightful messenger from unformed realms of infinity beyond all Nature as we know it; from realms whose mere existence stuns the brain and numbs us with the black extra-cosmic gulfs it throws open before our frenzied eyes.

Метеор принес много горя в мирные края. Не только люди, но и долины и холмы пережили настоящую катастрофу и до сих пор не оправились от неё.

Оригинальный текст (англ.)  

Something terrible came to the hills and valleys on that meteor, and something terrible — though I know not in what proportion — still remains.

Эмми — добрый старик, и, когда гидрологи приступят к работе, я обязательно напишу главному инженеру, чтобы он не спускал с него глаз. Неужели он превратится в серое, сгорбленное чудовище с ломкими костями и будет являться мне в кошмарных снах? Одна мысль об этом внушает мне беспокойство и не дает спать.

Оригинальный текст (англ.)  

Ammi is such a good old man - when the reservoir gang gets to work I must write the chief engineer to keep a sharp watch on him. I would hate to think of him as the grey, twisted, brittle monstrosity which persists more and more in troubling my sleep.

Литературное значение

Лавкрафт считал «Цвет…» своим лучшим произведением. Одним из возможных объяснений является то, что в нём Лавкрафт выразил несколько важных для него соображений:

Инопланетяне

Как пишет его биограф Спрэг де Камп, Лавкрафта чрезвычайно раздражала стереотипная манера изображения инопланетян в современной ему фантастике, в первую очередь из-за их человекоподобности. В частности он отмечал, что только лишь Стэнли Ванбаум в те времена писал о по-настоящему «иных» инопланетянах.

В «Цвете…» присутствие инопланетян остается тайной не только для героев, но и для читателя. Ни мотивы, ни цели, ни прошлое инопланетян не раскрываются. Остается даже неясно, разумны ли они.

Невозможность уйти от судьбы

Часто в работах Лавкрафта герои находят себя неспособными контролировать свои же действия или осознают невозможным изменить ход событий. Многие его герои могли бы легко спастись, если только смогли бы убежать. В любом случае либо эта возможность просто не появляется, либо сокращается неземными силами, как в «Цвете…».

Угроза для человечества

Лавкрафт часто описывает борьбу цивилизации с более примитивными, варварскими существами. Битвы, правда, зачастую происходят на индивидуальном уровне.

В «Цвете…» Лавкрафт иллюстрирует полное бессилие человека перед загадочным явлением, описанным в рассказе. Правда, в этом произведении пострадало лишь несколько человек, но катастрофа могла бы произойти в куда больших масштабах, и люди не смогли бы ничего с этим поделать, так как не имеют представления о том, как бороться с неземными явлениями. Подобного рода кошмар мог бы обрушиться на всё человечество.

Ничтожность человеческих знаний о Вселенной

Эту тему Лавкрафт затрагивает, пожалуй, чаще всего. В «Цвете…» невиданный ранее цвет говорит о том, что в бесконечной Вселенной осталось ещё невообразимо много неизведанного. Поведение метеорита и его влияние на всё живое также остаётся полной загадкой, и указывает на примитивность человеческих знаний.

Связь с другими произведениями Лавкрафта

«Цвет…» можно отнести к Мифам Ктулху. На это в первую очередь указывает Аркхем, часто фигурирующий в различных произведениях Лавкрафта. Впрочем, различные чудовища и полубоги, такие как Йог-Сотот, Ктулху и прочие, характерные для Мифов Ктулху, отсутствуют.

Как и в большинстве произведений Лавкрафта, повествование ведётся от первого лица, и рассказчик как будто сам разговаривает с читаталем или пишет эту историю, приключившуюся с ним, что также характерно для Лавкрафта.

Вдохновение

Водохранилище

Американский писатель и pulp-журналист Уилл Мюррей говорит, что Лавкрафта вдохновил Ситьюэит — небольшой город в Род-Айленде. Он ссылается на неопубликованное письмо, в котором Лавкрафт упоминает о походе «через обречённую Аллею Квабен», незадолго до того, как там было построено водохранилище. Этот путь напомнил Лавкрафту о печали, которую он испытал, узнав о проекте водохранилища в Ситьюэйте, «где огромное количество территории было затопленно в 1926 году и вдохновило меня на использование водохранилища в „Цвете из Иных Миров“.» Квабенское водохранилище начали планировать ещё в 1885 году, но в конце 1930-х, когда рассказ был опубликован, его ещё не закончили.

Поведение метеорита

Мюррей ссылается на Чарльза Форта и «громовые камни», которые он описывал в «Проклятой Книге» — молнии, притягивающие камни, которые, возможно, упали с неба — как на возможную идею для поведения метеорита.

В «Цвете из Иных Миров» в одну из ночей бушевала гроза. По выражению Нейхема, метеорит «притягивал свет». За час фермер насчитал шесть вспышек, а когда гроза закончилась, от метеорита осталась только яма.

Неземной цвет

Существует несколько вариантов идеи цвета за гранью человеческого восприятия.

В 1801 году немецкий физик Йохан Риттер описал невидимые лучи, вне видимого спектра.

Исследователь творчества Лавкрафта С.Т. Джоши отмечает, что Лавкрафт читал «Современную науку и Материализм» (1919, автор Хью Элиот), научную книгу, которая рассказывает о наших «крайне ограниченных» восприятиях, таких как «неземные волны», доходящие до наших глаз, «большинство не может быть воспринято сетчаткой вообще… Если они более быстрые, чем высший лимит (как ультрафиолетовые лучи), они вообще не могут быть различимы нами.»

Джоши также указывает на следующие строки из рассказа Амброза Бирса «Проклятая Тварь» (1893):

В каждом конце солнечного спектра химия может обнаружить наличие того, что мы называем «актаническими» лучами. Изображённые цвета — существующие цвета в композиции света — которые мы не способны разглядеть. Человеческий глаз — неидеальный инструмент; его ряд — всего лишь несколько октав в реальной цветовой шкале. Я не сумасшедший, существуют цвета, которые мы не способны различить.

Господи, помоги мне! Чёртова Тварь была такого цвета!

Оригинальный текст (англ.)  

At each end of the solar spectrum the chemist can detect the presence of what are known as "actinic" rays. They represent colors--integral colors in the composition of light--which we are unable to discern. The human eye is an imperfect instrument; its range is but a few octaves of the real "chromatic scale." I am not mad; there are colors that we cannot see. And, God help me! the Damned Thing is of such a color!

Откуда бы к Лавкрафту ни пришла эта идея, он использовал её и раньше, например в рассказе «Извне» (1920), где Лавкрафт от имени рассказчика пишет: «бледная, странного цвета или смеси цветов, которую я не могу ни классифицировать, ни описать».

Роберт Прайс указывает на абзац из романа Эдгара Райса Берроуза: «Где слова, чтобы описать великие и неведомые для земных глаз цвета? где разум или воображение которое может понять великолепной сверкание неслыханного — лучей, исходящих от миллиона безымянных сокровищ Барсума?»

Однако, с точки зрения физиологии цветовосприятия, любое излучение, лежащее за пределами видимого спектра, не будет зарегистрировано сетчаткой вовсе и, таким образом, будет воспринято глазом как обычное отсутствие света, то есть чёрный цвет.

Мутация Нэбби

Описание непонятного чудовища, увиденного Эмми в углу комнаты Нэбби, возможно, имеет отношение к «Роману Белой Пудры» Артура Мейчена (1895), в котором описывается ужасная судьба жертвы необычного наркотика:

Там, на полу, была чёрная, тошнотворная масса, бурлящая порчей и отвратительной гнилью, ни жидкая, ни твёрдая, но тающая и изменяющаяся перед нашими глазами и пузырящаяся жирными и липкими пузырями. И из середины её засияли две красные точки, как глаза, я видел корчащиеся и шевелящиеся конечности, и что-то двинулось и поднялось, что, возможно, было рукой.

Оригинальный текст (англ.)  

There upon the floor was a dark and putrid mass, seething with corruption and hideous rottenness, neither liquid nor solid, but melting and changing before our eyes, and bubbling with unctuous bubbles like boiling pitch. And out of the midst of it shone two burning points like eyes, and I saw a writhing and stirring as of limbs, and something moved and lifted up what might have been an arm.

«Энциклопедия Лавкрафта» предлагает вариант возможного вдохновления ближе к дому Лавкрафта: его мать, страдавшая психическим расстройством, по сообщениям, утверждала что видела «странных и фантастических существ, которые неслись из-за зданий и тёмных углов.»

Фильмы

По этому рассказу было поставлено четыре фильма:

• «Умри, монстр, умри!» — 1965 год, режиссёр Дэниел Хэллер, США/Великобритания.
• «Проклятие» — 1987 год, режиссёр Девид Кеит, США.
• «Цвет из тьмы» — 2007 год, режиссёр Иван Зуккон, Италия.
• «Die Farbe» («Цвет») — 2010 год, режиссёр Хуан Ву, Германия.

Ссылки

• [www.beth.ru/lovecraft/color.htm Текст рассказа на сайте «Книга Бет»]
• [www.lib.ru/INOFANT/LAWKRAFT/siyanie.txt Текст рассказа на сайте Lib.ru]
• [www.mythostomes.com/index.php?option=com_content&task=view&id=22&Itemid=75 Оригинальный текст (англ.)]

Отрывок, характеризующий Цвет из иных миров

– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.