Цедербаум, Владимир Осипович

Владимир Осипович Цедербаум-Левицкий
Владимир Иосифович Цедербаум
Дата рождения:	28 февраля 1883(1883-02-28)
Место рождения:	Санкт-Петербург
Дата смерти:	22 февраля 1938(1938-02-22) (54 года)
Место смерти:	Уфа

В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Цедербаум и Левицкий

Владимир Осипович Цедербаум-Левицкий (партийные псевдонимы — Брат Пахомия, Георг, Лев, Леонов, Митрофан, Мишель; литературные псевдонимы — В. Л., Вл., Вольде, Г.-Г., Г. Р., Г-г, В. Левицкий, Вл. Леонов, В. Ракитин, Г. Ракитин, Вл. Цед-м, В. Ц-м, Эль-Эм, 28 февраля 1883, Петербург — 22 февраля 1938, Уфа) — социал-демократ, меньшевик, член РСДРП с 1901.

Биография

Родился в семье Иосифа Александровича Цедербаума (1839—1907) и Ревекки Юльевны урождённой Розенталь. Его дед — Александр Осипович Цедербаум, один из лидеров еврейского просветительского движения в Одессе (1850—1860) и Петербурге (1870—1880), основал первые в России еврейские газеты и журналы. Отец — сотрудник Русского общества пароходства и торговли, корреспондент «Санкт-Петербургских ведомостей» и «Нового времени», потомственный почетный гражданин; старший брат — известный меньшевик Ю. О. Мартов.

С 1897 года начал участвовать в социал-демократическом студенческом движении, ещё будучи гимназистом. Вошёл в группу «Рабочее знамя» и в общество «Красный крест». В феврале 1899 года в первый раз арестован. Студент Петербургского университета. Арестован в феврале 1901 на студенческом собрании. В марте 1901 выслан в Двинск за подготовку политической демонстрации. Там в 1901 вступил в двинскую организацию Бунда. В 1902 работал в Кременчугском Комитете РСДРП. С 1902 года стал агентом газеты «Искра». В ноябре 1902 в очередной раз арестован в Харькове. С 1903 года жил в Полтаве, в том же 1903 стал членом Харьковского и Екатеринославского комитетов РСДРП. В декабре 1903 года нелегально выехал за границу, поселился в Женеве. В 1905 году принял участие в работе в конференции меньшевиков в Женеве, стал членом заграничной группы РСДРП и Лиги революционеров-социалистов.

В Первую русскую революцию и последующие годы

С началом революции 1905 года вернулся в Россию, принимал участие в Киевской областной конференции меньшевиков, в 1906 году стал членом Петербургского объединенного комитета РСДРП. В 1906 году направлен Петербургским комитетом на 4-й объединительный съезд РСДРП. В 1906 член Петербургского комитета РСДРП. В годы реакции — «ликвидатор». В 1906—1908 годах был членом Петербургской организации РСДРП, вёл работу в рабочих клубах, сотрудничал с легальной печатью («Народная Дума»). В 1908—1911 годах принимал участие в организации легального общества самообразования, печатался в профсоюзной и кооперативной периодике, один из организаторов съезда студентов и рабочих при социал-демократической фракции 3-й Государственной Думы. В 1910—1914 годах один из организаторов и член редколлегии журнала «Наша Заря», печатался в газете «Голос социал-демократии» и другой партийной периодике. Соавтор пятитомника «Общественное движение в России в начала XX века» (Петербург-Петроград, 1909—1914), подготовленного усилиями меньшевистской фракции.

В 1912 году арестован и сослан в Псков под гласный полицейский надзор. В 1913—1914 годах продолжал работу в легальных организациях и газетах «Луч», «Рабочая Газета» и других. В 1915—1917 годы жил в Москве, участник нелегальной группы оборонцев, секретарь редакции (по другим сведениям ответственный редактор) журнала «Дело», работал в кооперативном движении, при рабочей группе Московского Промышленного Комитета. В 1915 году, как оборонец, принял участие в марксистском сборнике «Самозащита». В общей сложности в царское время провёл в тюрьмах около полутора лет и в ссылке под полицейским надзором около двух с половиной лет.

Между февралём и октябрём 1917

17 марта 1917 года общим собранием меньшевиков Москвы избран членом Временного партийного комитета. 26 апреля на собрании Замоскворецкого района Московской организации РСДРП выступал за участие меньшевиков во Временном правительстве. В мае 1917 на Всероссийской конференции меньшевиков по докладу Левицкого была принята резолюция об участии в выборах в органы местного самоуправления по самостоятельным спискам. 10—13 июля 1917 года участвовал в Московской областной конференции. 5 августа принял участие в Московской общегородской конференции меньшевиков. В августе 1917 выступал за коалиционную власть. Член Московского Комитета меньшевиков, член редакций газет «Вперёд», «Рабочей Газеты». В сентябре 1917 года на съезде РСДРП(о) избран членом ЦК. Подписал Декларацию меньшевиков-«оборонцев» Демократическому совещанию. Кандидат в депутаты Учредительного Собрания по спискам РСДРП(о), избран не был. 22—23 сентября 1917 на Демократическом Совещании избран в состав Предпарламента.

Деятельность и аресты при советской власти

Октябрьский переворот принять отказался. 12 ноября подписал коллективное заявление о выходе из состава сотрудников «Рабочей Газеты» в знак протеста против «занятой „Рабочей Газетой“ позиции по вопросу о соглашении с большевиками». 30 ноября — 7 декабря 1917 года участвовал в чрезвычайном съезде РСДРП(о) с правом решающего голоса. Выбран во Временное Бюро оборонцев для координации оборонческой работы на местах. 9 декабря 1917 года на Петроградской общегородской конференции меньшевиков-оборонцев избран в Петроградский Комитет РСДРП. Делегирован Петроградским Комитетом и Бюро Комитета меньшевиков-оборонцев во «Всероссийский Союз Защиты Учредительного Собрания».

16 декабря 1917 арестован в помещении Союза Защиты Учредительного Собрания. До середины января 1918 был в заключении в Петропавловской крепости вместе с другими членами «Союза защиты». Весной-летом 1918 выступил одним из организаторов движения уполномоченных фабрик и заводов. Осенью 1919 года из партии РСДРП вышел.

26 марта 1920 снова арестован, вскоре освобождён.

23 апреля 1920 опять арестован в Москве. 20 августа 1920 года на процессе по так нахывамому «тактическому центру» осуждён Революционным Трибуналом за участие в «Союзе возрождения России», приговорён к расстрелу с заменой его на заключение в концлагере до окончания гражданской войны. Срок впоследствии сокращён до 3 лет. В 1921 году освобожден досрочно по амнистии.

25 марта 1921 года вновь арестован, освобождён 12 апреля 1921..

С 1921 года до 1923 служил заведующим Статистическим бюро в Госплане.

В октябре 1921 ещё раз арестован в Москве, заключен в Бутырскую тюрьму, освобожден через 5 дней.

Очередной раз арестован в 1923. В апреле 1923 года содержался во Внутренней тюрьме ГПУ на Лубянке, позднее переведён в Бутырскую тюремную больницу. 16 мая 1923 года Комиссией НКВД по административным высылкам приговорён к 2 года заключения в Суздальском политизоляторе. В июне 1923 находился в Таганской тюрьме (по другим сведениям, в Бутырской тюрьме). В октябре 1923 переведён в Суздальский политизолятор. 26 июля 1924 помещён в Суздальский особый лагерь ОГПУ со сроком 2 года. В суздальской тюрьме написал воспоминания, которые закончил в декабре 1924. В марте 1925 также значился в списках Суздальского концлагеря.

15 мая 1925 по постановлению ОСО ОГПУ сослан в Минусинск на 3 года. 20 апреля 1928 года освобождён, но лишён права проживания в Москве, Ленинграде и ряде других городов («минус 6») с прикреплением к месту жительства. В июне 1928 переехал в Свердловск.

В Свердловске работал заведующим планово-экономическим бюро Уральского отделения Оргметалл. Выезжал на лечение в Тарусу.

В очередной раз арестован 17 сентября 1931 года. Причиной ареста было найденное у него при обыске письмо Мильману. Особым совещанием ОГПУ приговорён к 3 годам заключения в Верхнеуральский политизолятор. В октябре—ноябре 1933 значился в списках Бутырской тюрьмы. 7 марта 1934 года срок заключения продлен на 1 год, но 18 мая 1934 Левицкий освобожден и выслан в Уфу

25 апреля 1937 года (по другим данным 16 марта 1937) в последний раз арестован в городе Уфе по обвинению в участии в подпольной контрреволюционной организации меньшевиков. 22 февраля 1938 года дело прекращено в связи со смертью обвиняемого. Тем не менее есть сведения, что 28 февраля 1938 года приговорён по обвинению в участии в подпольной контрреволюционной организации меньшевиков. Реабилитирован 12 июня 1990.

Семья

• Трое братьев или сестёр умерли в младенчестве.
• Брат — Мориц Иосифович Цедербаум, умер молодым от болезни сердца.
• Брат — Юлий Осипович Цедербаум, он же Лев Мартов (1873—1923)
• Сестра — Надежда Осиповна в замужестве Кранихфельд (1875—1923) — меньшевичка, её сын А. С. Кранихфельд, лидер РСДРМ.
• Сестра — Лидия Осиповна в замужестве Дан (1878—1963) — меньшевичка, член Заграничной делегации РСДРП, жена Ф. И. Дана
• Брат — Сергей Осипович Цедербаум-Ежов (1879—1939), меньшевик, многократно репрессирован, расстрелян в Москве, жена Конкордия Ивановна урождённая Захарова (1879—1938), меньшевичка, расстреляна, сын Юлий (1907—1940), расстрелян.
• Сестра — Маргарита Осиповна (1889—?), трижды замужем, второй муж — агроном А. Н. Алейников, третий муж — польский коммунист Генрих Лауэр (1890—1937), многократно репрессирована.
• Сестра — Евгения Осиповна в замужестве Яхнина, её дочь Юлиана Яхнина (1928—2004), переводчица.
• Первая жена — Вера Израильевна Вульфович (?—1957),
  • Дочь — Евгения (1914—1992), замужем за осетинским коммунистом, художником Эльбурсом Гутновым, сын Алексей, архитектор.
• Вторая жена — Александра Сергеевна Доброхотова (1897—1937), расстреляна.
  • Сын — Лев Владимирович Цедербаум (г. р. 1927), репрессирован.

Ссылки

• [www.hrono.ru/biograf/bio_l/levicky_vo.php Хронос. Владимир Осипович Левицкий]
• Т. Ю. Попова (Цедербаум) в кн.: Политические деятели России 1917. биографический словарь. Москва, 1993.

Отрывок, характеризующий Цедербаум, Владимир Осипович

Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу: