Цедлиц, Карл Абрахам фон

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Цедлиц, Карл»)
Перейти к: навигация, поиск
Карл Абрахам фон Цедлиц
 

Карл А́брахам фон Це́длиц унд Ля́йпе (нем. Karl Abraham von Zedlitz und Leipe; 4 января 1731, Шварцбаувальд, Силезия, — 18 марта 1793, имение Капсдорф, Силезия) — прусский политический деятель, барон.





Биография

Окончил Рыцарскую академию в Бранденбурге-на-Хафеле, после чего служил в судебном ведомстве.

В 1770 году Фридрих Великий назначил его министром юстиции, затем в его заведование перешли также народное просвещение и духовные дела. Свои взгляды на задачи народного образования он развил во вступительной речи при приёме в Академию наук в 1776 году. По его словам, главная задача образования — сделать человека лучшим гражданином. В основе образования должно лежать учение Христа.

В январе 1787 года Цедлиц предложил новому королю Фридрих-Вильгельму II (1786—1797) проект преобразований, который состоял из двух частей: введение единого высшего государственного органа для управления школой и изменение всего школьного дела, перестройка всей системы образования и его целей. Претворено в жизнь было только первое.

Во второй части этого плана — неосуществлённой![1] — Цедлиц разделил начальные учебные заведения на народные школы в деревнях и бюргерские школы в городах, рядом с которыми должны были стоять гимназии (школы для крестьян, горожан и интеллигенции: Bauern-, Bürger- und Gelehrtenschulen). Он сохранил ту постановку народных школ, которая дана была им уставом 1763 года, но весьма значительно увеличил их число; при нём народное образование в Пруссии стало доступным для всех, чем было подготовлено введение обязательного обучения (относящееся к 1819 году). Для народных школ не хватало учителей, несмотря на то, что Цедлиц основал довольно много учительских семинарий; между тем школьный бюджет был очень ограничен и не допускал больших трат. Вследствие этого Цедлиц замещал учительские места солдатами, инвалидами, с жалованьем от 10 до 30 талеров в год (учителя всегда были очень бедными)[2], хотя и сознавал малую их пригодность для учительского дела. Бюргерские школы в городах имели более обширную программу и лучших учителей, чем народные школы.

В гимназическом преподавании Цедлиц был безусловным сторонником классицизма и в частности греческого языка, который он сам изучил, только став министром. Преподавание греческого языка, ранее ведшееся преимущественно по Новому Завету, было им направлено к изучению классиков. Он ввёл в гимназиях обращение к ученикам на «вы» и старался сократить применение наказаний. В 1779 году, во время процесса Арнольда, высказался решительно против короля и отказался наложить наказание на судей, произнесших несправедливый, по мнению короля, приговор. Вследствие этого он некоторое время был в немилости. Тем не менее в общем Цедлиц был министром, вполне подходившим к Фридриху Великому; этому содействовало и его свободомыслие в философских вопросах (он был последователем Канта).

С 1786 года ему стало труднее ладить с Фридрихом-Вильгельмом II. В 1788 году он должен был отказаться от заведования народным просвещением, а в следующем году — совершенно выйти в отставку.

См. также

Напишите отзыв о статье "Цедлиц, Карл Абрахам фон"

Примечания

  1. подробно про этот план реформы Jeisman, стр. 77-92.
  2. про зарплату учителей в 18 веке Jeisman, стр. 56-59.

Литература

  • Jeismann, Karl-Ernst: Das preußische Gymnasium in Staat und Gesellschaft, Bd. 1, 1996.
  • A. Trendelenburg, «Friedrich der Grosse und sein Staatsminister Freiherr von Z.» (Б., 1859)
  • С. Rethwisch, «Der Staatsminister Freiherr v. Z. und Preussens höheres Schulwesen» (2 изд., Б., 1886)
При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Цедлиц, Карл Абрахам фон

Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.