Цезура

Цезу́ра (лат. caesura — рубка, срубание; др.-греч. τομή — рассечение, отсечение, отрубание):

1. ритмическая пауза в стихе, разделяющая стих на некоторое количество частей;
2. граница смысловых частей картины, обозначенная композицией или контрастом цветов, светотеней.

Цезура в метре

Необходимость пауз в метрической поэзии возникает из ритмической симметрии размера. Например, в силлабо-метрических размерах (которые были песенными, с нефиксированным «плавающим» ритмом) наличие паузы некритично для восприятия стиха. В метрических размерах (которые были речитативными, с фиксированным постоянным ритмом) цезура, без которой слух не охватывает длинной моноритмичной строки, необходима.

Цезура в героическом гекзаметре

На раннем этапе, когда гекзаметр являлся преимущественно сакральным стихом, он произносился симметрично, без пауз, и был собственно дактилическим (то есть первые пять стоп были дактилями и не подменялись спондеями). Позже, с развитием индивидуального творчества, гекзаметр стал в полной мере квантитативным, с произвольным слоговым составом, но общей фиксированной долготой.

Таким образом, гекзаметр представляет собой стих, состоящий из последовательности трехморных (трехдольных) фрагментов, начало и окончание которых маркируется паузами. Как правило, гекзаметр делится на два или три таких фрагмента. Употребление паузы в метрическом стихе требует осторожности; она не должна находиться в таком месте, где рассекла бы стих на два тождественных полустишия. Отсюда в поэтической практике возникло два правила:

1. если первое полустишие начинается с сильного места, второе полустишие должно обязательно начинаться со слабого, и наоборот;
2. на тех околопаузных местах, где словораздел мог бы показаться окончанием стиха, на словораздел налагался запрет (т. н. зевгма).

Для метрического стиха, состоящего из стоп одинаковой структуры, это в первую очередь значит: пауза не должна проходить между стопами, но должна стопу рассекать. То есть, первое полустишие должно заканчиваться начальной, сильной частью рассеченной стопы; второе — начинаться неначальной, слабой. Такая пауза, которая рассекает стопу, получила название цезуры. В гекзаметре устоялись следующие цезуры:

1) пятиполовинная (τομή πενθημῐμερής, caesura semiquinaria; встречается чаще всего):

Ὣς εἰπὠν ἡγεῖϑ᾽, || ἡ δ᾽ ἕσπετο Παλλὰς Ἀϑήνη...

(Homerus, Odyss. I, 125)

Áurea príma satá [e]st || aetás, quae víndice núllo…

(Ovidius, Metam. I, 89)

2) трохеическая (τομή κᾰτά τρίτον τροχαῖον, caesura post tertium trochaeum):

Οἰονοῖσί τε πᾶσι• || Διὸς δ᾽ ἐτελείτο βουλη...

(Homerus, Il. I, 5)

Pándite núnc Helicóna || deáe, cantúsque movéte…

(Vergilis, Aen. VII, 64)

3) буколическая (τομή τετραποδία βουκολική, caesura bucolica; называется буколической, так как чаще всего встречается в буколиках Феокрита и Вергилия):

Díc mihi, Dámoetá, cuiúm pecus? || Án Melibóei?

(Vergilius, Ecl. III, 1)

4) трехполовинная (τομή τριθημῐμερής, caesura semitrinaria; обычно сочетается с семиполовинной):

Quídquid id ést, || timeó Danaós ¦¦ et dóna feréntes

(Vergilius, Aen. II, 49)

5) семиполовинная (τομή ἑφθημῐμερής, caesura semiseptenaria; обычно сочетается с трехполовинной):

Διογενὲς || Λαερτιάδη, || πολυμήχαν᾽ Ὀδυσσεῦ...

(Homerus)

Quídquid id ést, ¦¦ timeó Danaós || et dóna feréntes

(Vergilius, Aen. II, 49)

Буколическая цезура (3) отличается от прочих тем, что не рассекает стопу. Такая пауза также называется диереза. Диереза, которая требует после себя сильной доли (и соответственно, по указанным причинам, не может использоваться в середине стиха) используется относительно редко и, как правило, не в начале но в окончании (после первой цезуры).

Наиболее употребительная из всех цезур — пятиполовинная. Синтагматическое деление стиха (и соответственно пунктуация) приходится, как правило, на неё; при этом в греческом гекзаметре апостроф цезуру не нарушает:

Ὣς εἰπὠν ἡγεῖϑ᾽, || ἡ δ᾽ ἕσπετο Παλλὰς Ἀϑήνη...

(Homerus, Odyss. I, 125)

Árma virúmque canó, || Troiáe qui prímus ab óris…

(Vergilius, Aen. I, 1)

Цезура в ямбических и трохеических стихах

В ямбических и трохеических стихах необходимость цезуры обусловлена схожими причинами — длинный моноритмичный стих требовал ритмической паузы. Условия постановки паузы оставались такими же — цезура не должна рассекать стих на два идентичных фрагмента, так как напр. ямбический триметр U—́ ¦ U— | U—́ ¦ U— | U—́ ¦ U— не должен превращаться в две ямбические триподии U— | U— | U— // U— | U— | U—. Отсюда в ямбических и трохеических стихах устоялись типы цезур, аналогичные гекзаметру. Примеры цезур в ямбических стихах:

трех- и семиполовинная цезуры в ямбическом сенаре:

Fabúlla: || númquid ílla, || Páule, péierát?

(Mart. Ep. VI 12, 2)

пятиполовинная цезура в ямбическом триметре:

volés sonare: || tú pudica, tú proba

(Hor. Ep. XVII, 41)

Цезура в силлабо-метрике

В асинартических (составных) и логаэдических стихах, то есть в стихах с переменным ритмом, цезуры возникают автоматически при смене ритма. Напр. в асинартете (биметре, стихе с двояким ритмом) цезура возникает между отрезками разного ритма, напр. в Архилоховом стихе:

Núnc decet áut viridí nitidúm caput || ímpedire mýrto’

(Hor. Carm. I 4, 19)

цезура отделяет дактиличечский акаталектический тетраметр (—UU | —UU | —UU | —UU) от трохеической триподии (—U | —U | —U). В Большом асклепиадовом стихе:

Tú ne quáesierís, || scíre nefás, || quém mihi, quém tibí

(Hor. Carm. I 11, 1)

цезуры разделяют каталектический ферекратей второй (—X—UU—) хориямб (—UU—) и ферекратей первый (—UU—UX). В логаэдах цезура часто употребляется для создания характерного ритмического рисунка, напр. в Малом сапфическом стихе:

Integér vitáe || scelerísque púrus

(Hor. Carm. I 12, 1)

Цезура делит дактиль (—U | —U | — ¦¦ UU | —U | —X), придавая дополнительную динамику послецезурной части стиха.

Цезура в силлабо-тонике

Как эта улица зовется — ты на дощечке прочитай,

А для меня её названье — мой рай, потерянный мой рай.

Как этот город весь зовется — ты у прохожего узнай.

А для меня его названье — мой рай, потерянный мой рай.

В этих стихах Елены Шварц как цезурные сигналы использованы: а) метрический контраст (медиальные вкрапления анапеста, заметные на фоне ямба); б) знаки препинания, обусловленные особенностями синтаксического устройства фразы, в данном случае — тире. Цезурование обязательно изменяет ритм стихов, сообщая им так называемую внутреннюю ритмовку. В результате приведенные стихи звучат так:

Как эта улица зовется —

Ты на дощечке прочитай,

А для меня её названье —

Мой рай, потерянный мой рай.

Как маркер цезуры употребляется и внутренняя рифма, такая рифма именуется цезурной (нем. Zäsurreim). Этот прием находим в стихах Эдгара По:

For the moon never beams without bringing me dreams

Артюра Рембо:

Or les petits enfants, sous le rideau flottant

Генриха Гейне:

Eine starke, schwarze Barke

в средневековой латинской поэзии:

Gloria factorum temere conceditus horum.

Известен этот прием и в русской поэзии:

Детей от Прекрасной Дамы иметь никому не дано, || но только Она Адамово оканчивает звено.

И только в Ней оправданье темных наших кровей, || тысячелетней данью влагаемых в сыновей.

И лишь по Её зарокам, гонима во имя Ея — || в пустыне времен и сроков летит, стеная, земля.

(М. Шкапская, 1921)

Такого рода сквозную внутреннюю рифму именуют леонинской, или леонийской (фр. rime léonine); основанный на ней стихотворный жанр называется леонинским стихом (лат. versus leoninus).

Литература

• Munk E. Die Metrik der Griechen und Römer. — Glogau, 1834.
• Соболевский С. И. Древнегреческий язык. — М., 1948.
• Гаспаров М. Л. Очерк истории европейского стиха. — М., 2003.
• Цисык А. З., Шкурдюк И. А. Античная метрика. — Минск, 2004.
• В. П. Москвин. Теоретические основы стиховедения. — М., 2009. С. 36—37.

Отрывок, характеризующий Цезура

Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
– Давно пожаловали, графиня? – заговорил он. – Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, – говорил Илья Андреич. – Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?
– Да, он хотел зайти, – сказала Элен и внимательно посмотрела на Наташу.
Граф Илья Андреич опять сел на свое место.
– Ведь хороша? – шопотом сказал он Наташе.
– Чудо! – сказала Наташа, – вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.


На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.
В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что то, указывая на Наташу.
– Mais charmante! [Очень мила!] – сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.
– Как похожи брат с сестрой! – сказал граф. – И как хороши оба!
Шиншин вполголоса начал рассказывать графу какую то историю интриги Курагина в Москве, к которой Наташа прислушалась именно потому, что он сказал про нее charmante.