Центральная рада Украинской народной республики

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Центральная Рада УНР»)
Перейти к: навигация, поиск

Центра́льная ра́да (укр. Центральна Рада, букв. «Центральный совет») — на начальном этапе, с марта 1917 года, представительный орган украинских политических, общественных, культурных и профессиональных организаций; с апреля 1917 года, после Всеукраинского национального конгресса, взяла на себя функции высшего законодательного органа на Украине, координирующего развитие украинского национального движения, провозгласила автономию Украины. Впоследствии Центральная рада провозгласила, после Октябрьской революции 1917 года — Украинскую народную республику, с федеративными связями с Россией, а после разгона Учредительного Собрания в России - государственную самостоятельность Украины.

Украинская центральная рада была сформирована сразу же после Февральской революции, 4 (17) марта 1917, по инициативе Товарищества украинских прогрессистов (позднее — Украинская партия социалистов-федералистов), Украинской социал-демократической рабочей партии и различных общественных организаций в Киеве. Позднее в Центральную раду также вошли представители Украинской партии социалистов-революционеров и др. партий. Председатель — М. С. Грушевский (один из руководителей Товарищества украинских прогрессистов).

В январе 1918 года киевские большевики подняли против рады восстание, которое было подавлено войсками Центральной рады.

27 января (9 февраля) 1918 г. представители Центральной рады подписали в Брест-Литовске сепаратный мирный договор с Германией и Австро-Венгрией, на основании которого Украина была оккупирована австро-германскими войсками.

В конце апреля 1918 года Центральная рада была упразднена в результате государственного переворота гетмана П. П. Скоропадского, поддержанного оккупационными войсками.





Состав

В конце июля 1917 г. УЦР насчитывала формально 822 депутата, которые принадлежали к следующим группам:

  • Всеукраинский Совет сельских депутатов — 212
  • Всеукраинский Совет военных депутатов — 158
  • Всеукраинский совет рабочих депутатов — 100
  • представители неукраинских советов от рабочих и солдатских депутатов — 50
  • Украинской социалистической партии — 20
  • Российской социалистической партии — 40
  • Еврейской социалистической партии — 35,
  • Польской социалистической партии — 15
  • представители от городов и губерний — 84
  • представители профессиональных, образовательных, экономических и общественных организаций и других меньшинств (молдаван, немцев, татар, белорусов). Из этих 822 человек была выбрана Малая рада в числе 58 человек, в которой национальные меньшинства составили 18 человек. Как видно из предоставленной информации Рада и созданное ею летом 1917 г. правительство («Генеральный секретариат») по своему политическому облику были крайне левыми (в основном социалистами-революционерами и социал-демократами), разница между ними и большевиками была крайне невелика[1].
По свидетельству участников заседаний, выборов в Центральную раду нигде не было[2]:
Депутаты из армии заседали на основании удостоверений, что такой-то командируется в Киев для получения в интендантском складе партии сапог; для отдачи в починку пулеметов; для денежных расчетов; для лечения; и т. п. Депутаты «тыла» имели частные письма на имя Грушевского и других лидеров, приблизительно одинакового содержания: «посылаем, известного нам»… В конце — подпись председателя или секретаря какой-нибудь партийной или общественной украинской организации. Наш представитель успел снять копию с полномочий депутатов г. Полтавы. Все они были избраны советом старшин украинского клуба, в заседании, на котором присутствовало 8 человек. Всего депутатских документов оказалось 800. На официальный запрос, секретарь смущенно ответил, что здесь все документы. Остальные депутаты (около 300) — это Грушевский, Винниченко, Порш и другие члены президиума, которым «передоверены» депутатские полномочия и каждый из них равняется 10-15-25 депутатам.

Деятельность

4 (17) марта 1917 года в киевском клубе «Родина» Общества украинских прогрессистов собрались более 100 представителей украинских политических партий, солдат, рабочих, духовенства, кооператоров, студенчества, общественных и культурных организаций. На этом собрании родилась идея создания организации для координации национального движения[3]. Однако принципы её создания вызвали острую полемику. Члены ОУП (С. Ефремов, Д. Дорошенко, Л. Старицкая-Черняховская и другие) считали, что именно их организация должна стать центром единения национальных сил. Такой подход не нашёл поддержки у большинства участников собрания. По инициативе социал-демократа Д. Антоновича и других участников собрания новый орган было решено формировать на коалиционной основе[3][4].

От имени собравшихся была направлена приветственная телеграмма на имя князя Львова, председателя Временного правительства, и министра юстиции Керенского с выражением благодарности за заботу о национальных интересах украинцев и выражением надежды на то, что «недалеко уже время полного осуществления наших давнишних стремлений к свободной федерации свободных народов»[5].

Российский историк С. В. Волков обращает внимание на то, что Центральная рада была образована явочным порядком лицами, объявившими себя «депутатами» (однако никаких выборов проведено не было) от возникших на революционной волне групп, кружков и мелких организаций, объявивших себя партиями, население Украины ни в малейшей степени не представляла и была учреждением вполне самочинным[1].

7 (20) марта состоялись выборы руководства Центральной рады. Председателем Рады был избран известный историк и общественный деятель Михаил Грушевский, один из руководителей Товарищества украинских прогрессистов, на волне революционных событий вернувшийся 14 (27) марта в Киев из ссылки, которую он отбывал с 1915 года в Симбирске, Казани и Москве. С его приездом Центральная рада развернула активную деятельность, имевшую целью получение Украиной автономии.

9 (22) марта Украинская центральная рада выступила с обращением «К украинскому народу», в котором призвала поддержать Временное правительство.

В апреле М. С. Грушевский вышел из Товарищества украинских прогрессистов и стал членом Украинской партии социалистов-революционеров (УПСР), которая в марте организационно оформила свой выход из общероссийской Партии социалистов-революционеров. Украинские социал-демократы и украинские эсеры составили в Центральной раде большинство.

6—8 (19—21) апреля состоялся Всеукраинский национальный конгресс, 900 делегатов которого избрали 150 членов Центральной рады и новый президиум УЦР. М. С. Грушевский был переизбран главой (председателем) УЦР, его заместителями стали С. А. Ефремов и В. К. Винниченко. Они же возглавили и исполнительный орган — Малую раду. Конгрессом была принята резолюция, согласно которой участникам конгресса принадлежит «инициатива в деле создания прочного союза тех народов России, которые, как и украинцы, требуют национально-территориальной автономии», а в будущей мирной конференции должны участвовать «кроме представителей воюющих держав, и представители народов, на территории которых происходит война, в том числе и Украины». Однако такие проблемы могут обсуждаться и решаться только Учредительным собранием.[6]

Изображение здания ЦР на оборотной стороне купюры 50 гривен (2004)

В мае Центральная рада провела несколько «всеукраинских» съездов: военный, крестьянский, рабочий, кооперативный.

I Украинский военный съезд

На военном съезде состоявшемся 5-8 мая 1917 года и в котором приняло участие более 700 делегатов было принято решение о мире «без аннексий и контрибуций». Военный съезд избрал Генеральный украинский военный комитет из 18 человек во главе с С. В. Петлюрой. Военный съезд выступил за украинизацию армии и принял требование «немедленного провозглашения особым актом принципа национально-территориальной автономии» и «немедленного назначения при Временном правительстве министра по делам Украины».[7] Кроме того, военный съезд заявил о необходимости создания национальной украинской армии, а также украинизации Черноморского флота и отдельных кораблей Балтийского[8] Военный съезд поручил своим представителям войти в состав ЦР. Симон Петлюра стал генеральным секретарем (министром) по военным делам Центральной Рады.[9]

Отношения с Временным правительством России

На основе резолюций съездов Центральная рада составила меморандум Временному правительству, в котором говорилось о том, что «от Временного правительства ожидается выражение в том или другом акте принципиально-благожелательного отношения» к лозунгу автономии, а также заявлены требования участия «представителей украинского народа» в международном обсуждении «украинского вопроса» и немедленно «предпринять подготовительные практические шаги по сношению с зарубежной Украиной», назначить «особого комиссара» по делам Украины и предусматривалось наличие комиссара по великорусским делам со стороны рады. «В интересах поднятия боевой мощи армии и восстановления дисциплины необходимо проведение в жизнь выделение украинцев в отдельные войсковые части как в тылу, так, по возможности, и на фронте». Кроме того, меморандум требовал начать украинизацию как начальной школы, так и средней и высшей «как в отношении языка, так и предметов преподавания», украинизацию административного аппарата, финансировать Центральную раду, дать амнистию или реабилитацию репрессированных лиц украинской национальности.[10]

16 мая в Петроград была направлена делегация УЦР во главе с Владимиром Винниченко для переговоров с Временным правительством о признании УЦР высшим органом власти на Украине и предоставлении Украине автономии в составе федеративной России.

На заседании Юридического совещания Временного правительства меморандум был рассмотрен. Юридическое совещание пришло к выводу о том, что Центральная рада некомпетентна, а некоторые пункты меморандума недопустимы: войско, казначейство и пр., «предрешать волю Учредительного собрания нельзя». Кроме того, были высказаны мнения о том, что территория, которую контролирует Центральная рада, не ясна, а на предложение прямых выборов представители рады не согласны и высказывают желание власти одной партией. Относительно пункта об участии Украины в международной конференции и вообще в международных делах Керенский прокомментировал так: «рано!»[11][12]

3 июня 1917 года Временное правительство опубликовало сообщение, что «Отрицательное решение по вопросу об издании акта об автономии Украины принято правительством единогласно».[13] Керенский, ставший военным министром, запретил проведение 2-го Всеукраинского войскового съезда в связи с тем, что «вопрос о национальных войсках спешно вносится на рассмотрение Временного правительства».[14]

Однако 5-10 июня 2-й войсковой съезд состоялся. В своей речи на съезде 7 июня Винниченко обвинил Временное правительство в отсутствии «идеи, которая была бы в состоянии повести людей на смерть», и заявил, что лозунг автономии Украины в рамках России, отказ от насильственных мер в защиту национальных требований — это лишь временные, тактические ходы:

Других требований в данное время мы не должны ставить… Если бы началось восстание, то наши большие города не пошли бы за нами… Ради получения на один год раньше того, что все равно будет добыто, мы не пойдем на это.

— Киевская мысль. 8 июня 1917

I универсал и первое украинское правительство

10 (23) июня 1917 г. УЦР провозгласила свой I Универсал, которым введены дополнительные сборы с населения в пользу рады.[15] 15 (28) июня было сформировано первое украинское правительство — Генеральный секретариат. Председателем (премьер-министром) Генерального секретариата (правительства) стал Владимир Винниченко, одновременно — генеральный секретарь внутренних дел. Генеральным писарем стал Павел Христюк, а генеральным секретарем по военным вопросам — Симон Петлюра.

26 июня Генеральный секретариат принял Декларацию, которым Центральная рада была названа «высший не только исполнительный, но и законодательный орган всего организованного украинского народа»

… это совершенно новая, современная, опирающаяся на совершенно новые основания, нежели старая европейская и особенно российская дореволюционная власть… Особенность её заключается в доверии — чистом, неподмешанным никаким принуждением — законным или незаконным… у нас нет враждебности к Петрограду, но есть полное безразличие к нему.

— Киевская мысль. 27 июня 1917

С 28 июня 2 июля в Киев прибыла делегация Временного правительства, возглавляемая министрами М. И. Терещенко и И. Г. Церетели для переговоров о разграничении полномочий УЦР и Исполнительного комитета киевской городской Думы, игравшей роль представительства Временного правительства в Киеве. Переговоры закончились соглашением, в котором Временное правительство признавало право на самоопределение за «каждым народом» и законодательные полномочия Центральной рады. При этом делегация без согласования с Правительством очертила географические рамки юрисдикции рады, включив в них несколько юго-западных губерний России. Эти события вызвали правительственный кризис в Петрограде: 2 (15) июля в знак протеста против действий киевской делегации ушли в отставку все министры-кадеты[16]. В подробном виде основы новой линии в украинском вопросе Временное правительство должно было изложить в специальной декларации, издать которую предполагалось одновременно, или же сразу вслед за Универсалом рады. Однако Декларация, изданная 8 августа, говорила о многом, кроме проблем национальной политики.[17]

II универсал

3 июля 1917 был принят II Универсал рады, в котором утверждалось, что «мы, Центральная рада,… всегда стояли за то, чтобы не отделять Украину от России». Генеральный секретариат объявлялся «органом Временного правительства», его состав утверждает Временное Правительство. Признавалась необходимость пополнения рады за счет представителей других национальностей, проживающих на территории Украины. По военному вопросу принималась возможность прикомандирования представителей Украины кабинету военного министра и Генштабу. Формирование украинских войск должно осуществляться под контролем Временного Правительства.[18]

Временное правительство России «Постановлением» от 16 июля 1917 года решило: «определить как высший орган руководства делами на Украине отдельный орган — Генеральный секретариат, состав которого будет определён правительством в согласии с УЦР».

18 июля рада обнародовала документ под названием «Основы временного управления на Украине». Генеральный секретариат объявлялся высшим органом власти, которому должны подчиняться все местные органы. В его составе предусматривалось создание коллегии из 14 генеральных секретарей, компетенция которых распространялась на все сферы, за исключением международных связей. За Временным правительством сохранялись функции утверждения состава Генерального секретариата, законопроектов, принятых радой, и финансовых запросов с её стороны. Все законы Временного правительства лишались силы прямого действия — они могли вступать в силу только после опубликования их в украинском правительственном вестнике на украинском языке[19].

В ответ Временное правительство издало 4 августа «Временную инструкцию Генеральному секретариату Временного управления на Украине». Территория Украины определялась в составе 5 губерний — Киевской, Волынской, Подольской, Полтавской и Черниговской (без четырёх северных уездов[20]). Количество генеральных секретарей уменьшалось до 7, из их ведения изымались вопросы, связанные с военным ведомством, путями сообщения, почтой и телеграфом), вводилось квотирование по национальному признаку; не менее четырёх из генеральных секретарей, должны были быть неукраинцами. Все назначения в местных органах власти должны были согласовываться с Временным правительством.[21]

23 июля (5 августа1917 года на Украине прошли выборы в органы городского самоуправления. Сторонники независимости Украины на них полностью провалились, не получив ни одного места; общероссийские партии получили 870 мест, федералисты — 128[1].

9 августа Центральная рада приняла резолюцию, в которой заявила, что «Временная инструкция» свидетельствует об «империалистических тенденциях русской буржуазии в отношении Украины». При этом Центральная рада заявила, что её позиция соответствует Соглашению от 3 июля, потребовала от правительства «принять меры для проведения в жизнь норм взаимоотношений, вытекающих из этого Соглашения. и призвала к „организованной борьбе… трудящихся масс населения всей Украины“.[22] Государственное совещание, созванное в Москве 12 августа Центральная рада бойкотировала.

В период Корниловского мятежа 27-31 августа (9-13 сентября) 1917 года Центральная рада осудила путч, но заявила, что Временное правительство является единственным законным правительством в России, тогда как на Украине таковым объявлялись рада и Генсекретариат.[23]

По инициативе УЦР в Киеве прошёл с 21 по 28 сентября 1917 года Съезд народов России.

В конце сентября была опубликована Декларация Генсекретариата, в которой сказано, что секретариату по военным делам должно быть предоставлено право назначения и отстранения „военных чинов в военных округах на территории Украины и во всех украинских войсковых частях“, а за „высшей военной властью“ Временного правительства признается только право утверждения этих распоряжений.[24] В ответ постановлением Сената, в связи с отсутствием постановления об учреждении Центральной рады, приняло решение считать раду, а также Генсекретариат и Инструкцию от 4 августа „несуществующими“.[25] В начале октября Временное правительство телеграммой вызывает председателя Генсекретариата В. К. Винниченко генерального контролера А. Н. Зарубина и генерального секретаря И. М. Стешенко в Петроград „для личных объяснений“.[25]

Центральная рада организовала резолюцию протеста, в которой принявшие резолюцию „всеми находящимися в (их) распоряжении средствами будут поддерживать Генеральный секретариат и Центральную раду и не допустят следствия над украинским революционным народным учреждением“.[26] В резолюции Всеукраинской рады военных депутатов призывалось „совершенно игнорировать“ назначение Временным правительством комиссара г. Киева. Назначения на посты в Киевском военном округе без ведома Центральной рады были названы „актом недопустимым и безусловно вредным“, Кроме того запрещалось выполнять распоряжения любого должностного лица», назначенного без согласия Центральной рады".[26]

III универсал и провозглашение Украинской Народной Республики

После захвата Советами власти в России УЦР провозгласила Украинскую Народную Республику с определённой территорией с федеративными связями с Россией (III Универсал — 7 (20) ноября 1917 г.). Одновременно УЦР утвердила закон о выборах в Украинское учредительное собрание[uk] и ряд других законов. 12 (25) ноября 1917 года проводились прямые демократические выборы во Всероссийское Учредительное собрание, в которых принимали участие многие деятели Центральной рады. По результатам выборов на территории Украины большевики получили 10 % голосов, все остальные партии социалистического направления — 75 %.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3761 день]

IV универсал и раскол Рады

Правительство Советской России 4 (17) декабря 1917 года выдвинуло Украине ультиматум с требованием «оказывать содействие революционным войскам в деле их борьбы с контрреволюционным кадетско-калединским восстанием», который УЦР отвергла. Большевистски настроенные депутаты Рады переехали в Харьков, где 12 (25) декабря 1917 г. создали своё собственное правительство — Народный секретариат УНР, не подчиняющийся УЦР и Генеральному секретариату. По словам главы Генерального секретариата Дмитрия Дорошенко[27],
Во всех крупных центрах власть правительства Центральной рады существовала к концу года лишь номинально. В Киеве это сознавали, но ничего уже поделать не могли.

После разгона большевиками Учредительного собрания (6 (19) января 1918 года) Центральная рада провозгласила IV универсал (9 (22) января 1918 г., утверждён 12 (25) января 1918 г. Малой радой). УНР провозглашалась независимой и суверенной страной, а Генеральный секретариат был преобразован в Совет народных министров УНР.

После этого УЦР приняла ряд законов:

  • 25 января — о 8-часовом рабочем дне;
  • 31 января — о земельной реформе;
  • 1 марта — о государственном гербе Украинской Народной Республики;
  • 2 марта — о денежной системе (во время пребывания в Житомире и Сарнах на Волыни);
  • 2 марта — о гражданстве УНР и административно-территориальном делении Украины.
Журналист газеты «Киевская мысль» С. Сумский в своей книге «Одиннадцать переворотов» писал по этому поводу:[28]:
Рада, лишённая опоры в широких слоях населения, настроившая против себя города — своей националистической политикой, деревню — боязнью разрешить земельный вопрос, солдат — продолжением войны, была уже властью призрачной.

Брестский мир и немецкая оккупация

Большевики организовали январское восстание в Киеве, а после его кровавого подавления заняли Киев 26 января (8 февраля) 1918 года. Покинувшая город Центральная Рада отправила делегацию на мирную конференцию с Центральными державами в Брест. Согласно Брестскому миру (27 января (9 февраля) 1918 года) между УНР и странами Четверного союза немецкие войска оккупировали территорию УНР.

Вооруженный разгон Рады немецкими войсками

В ночь с 24 на 25 апреля 1918 года из собственной квартиры в Киеве неизвестными лицами был похищен миллионер, глава Русского для внешней торговли банка, член финансовой комиссии Центральной рады Абрам Добрый[29]. Заказчиками преступления германское командование объявило министра внутренних дел Центральной Рады М. Ткаченко, военного министра Центральной Рады полковника А. Жуковского и премьер-министра украинского правительства В. Голубовича. Похищение министрами Рады человека, через банк которого шли финансовые операции оккупационных войск с Рейхсбанком[30], вызвало негодование немецкого командующего на Украине Германа фон Эйгхорна[31]. 26 апреля он издал указ, согласно которому все уголовные преступления на территории Украины выборочно могли подлежать германскому военно-полевому суду при сохранении параллельной работы украинской правовой системы. 28 апреля 1918 года в зал киевского Педагогического музея, во время вечернего заседания Центральной рады, вошел вооруженный немецкий патруль и приказал всем участникам заседания поднять руки вверх[32]. Все арестованные были обысканы на предмет наличия оружия, а затем отправлены домой. После этого Рада больше не собиралась[33][34].

29 апреля 1918 года УЦР приняла конституцию УНР, которая утвердила в стране демократическую республику парламентского типаК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4751 день] Одновременно в Киеве проходил съезд хлеборобов, который провозгласил генерала Павла Скоропадского гетманом Украинской державы. Новоизбранный гетман П. Скоропадский издал грамоту, согласно которой УЦР и Малая рада считались распущенными, а изданные ими законы отменялись.

Суд над членами рады

Вскоре в Киеве прошёл судебный процесс над премьер-министром рады Всеволодом Голубовичем и некоторыми министрами, обвинявшимися в похищении банкира А. Доброго. Прокурором был немец. Процесс проходил с переводчиком на русском и немецком языках. Во время процесса с Голубовичем произошла истерика. Обвиняемые признали свою причастность к похищению, но не с целью выкупа, а «в знак протеста против того, что генерал фон Эйгхорн отменил универсал рады о социализации земли». Двое обвиняемых были осуждены.[29]

Разное

За весь период существования УЦР её главой был М.Грушевский, а в 1918 г. его заместителями были С.Веселовский, М.Шраг, А.Никовский, Ф.Крижанивский, секретарями Н. Еремиев, Н.Чечель, А.Постоловский, Я.Левченко, Е.Онацкий, Л.Чикаленко. За период существования УЦР существовали многократно изменённые правительства под руководством В.Винниченка (28 июня 1917г — 30 января 1918 г.) и В.Голубовича (30 января 1918 г. — 29 апреля 1918 г.).

Заседания УЦР (Малой рады) проходили в доме Педагогического Музея на Великовладимирской улице, а пленарные сессии УЦР в Троицком народном доме (театре М.Садовского). Издательством УЦР были «Вести с Украинской Центральной рады»; а правительству УНР соответствовал «Вестник Генерального секретариата УНР» (выходил с ноября 1917 г.).

Напишите отзыв о статье "Центральная рада Украинской народной республики"

Примечания

  1. 1 2 3 Волков С. В. [swolkov.org/publ.htm#list Почему РФ - ещё не Россия. Невостребованное наследие империи]. — Вече, 2010. — 352 с. — (Русский вопрос). — 4000 экз. — ISBN 978-5-9533-4528-6.
  2. Макаров Ю. Что надо знать об Украине. Буэнос-Айрес, 1939. С. 87.
  3. 1 2 Солдатенко В. Ф. Українська революція. Історичний нарис. — К., 1999. — C. 134.
  4. Історія України. — К., 1997. — С.185.
  5. Киевская мысль. 5 марта 1917
  6. Киевская мысль. 8 апреля 1917
  7. Революционное движение в России в мае-июне 1917 г. // Документы и материалы. М.. 1959. С 446.
  8. Революционное движение в России в мае-июне 1917 г. // Документы и материалы. М.. 1959. С 451.
  9. [www.hrono.info/organ/ukaz_u/ru19170100.php Центральная рада Украинской народной республики]. На сайте «Хронос».
  10. Революция и национальный вопрос. М, 1930. Т. З. С. 149.
  11. ГАРФ. Ф.1792. Оп.і.Д.37. Л.1.
  12. [www.hist.msu.ru/Labs/UkrBel/sokolova.htm М. В. Соколова Великодержавность против национализма: Временное правительство и Украинская центральная рада (февраль-октябрь 1917)]
  13. Революция и национальный вопрос. С.59.
  14. телеграмма Керенского от 28 мая 1917 г. командованию Киевского военного округа.
  15. Конституційні акти України. 1917—1920. Київ, 1992. С.59.
  16. А. А. Гольденвейзер Из киевских воспоминаний // Архив русской революции, изданный И. В. Гессеном. Т. 5-6: — Берлин, 1922. Репринт — М.: Изд-во «Терра» — Политиздат, 1991. — т. 6, Стр. 180
  17. Революционное движение в России. (Август — сентябрь 1917 г.)// Документы и материал М., 1960. С.295-297.
  18. Конституційні акти України. С.61.
  19. Революция и национальный вопрос. С. 173.
  20. [www.yury108.blogspot.co.il/2012/08/1917_31.html Временная Инструкция Генеральному Секретариату Временного Правительства на Украине]
  21. Вестник Временного правительства. 1917. 5 августа.
  22. Революция и национальный вопрос. С. 165.
  23. Киевская мысль. 29 августа 1917.
  24. Киевская мысль. 30 сентября 1917.
  25. 1 2 Революция и национальный вопрос. С.66.
  26. 1 2 Киевская мысль. 20 октября 1917.
  27. Революция на Украине. По мемуарам белых. (Репринтное издание) М-Л.: Государственное издательство, 1930. С. 91.
  28. Революция на Украине. По мемуарам белых. (Репринтное издание) М-Л.: Государственное издательство, 1930. С. 79.
  29. 1 2 Василий Голованов. «Нестор Махно» (биография). М: Молодая гвардия, 2008 (ЖЗЛ). ISBN 978-5-235-03141-8
  30. С. Сумский. Одиннадцать переворотов. // Летопись революции. — Берлин: Slowo-Verlag, 1923. — Т. I.
  31. там же.
  32. Н. М. Могилянский. Трагедия Украины (Из пережитого в Киеве в 1918 г.). — Архив русской революции, издаваемый Г.В.Гессеном. — Берлин: Slowo-Verlag, 1923. — Т. XI.
  33. А. А. Гольденвейзер. Из киевских воспоминаний (1917 - 1920 гг). — Архив русской революции, издаваемый Г.В.Гессеном. — Берлин: Slowo-Verlag, 1922. — Т. VI. — С. 214 - 216. — 366 с.
  34. Сумский С. Одиннадцать переворотов // Революция на Украине. Революция и гражданская война в описаниях белогвардейцев. /сост. С. А. Алексеев, ред. Н. Н. Попов, Гос. изд-во, М.-Л., 1930. Репринтное воспроизведение издания 1930 года. — Киев: Изд. полит. лит. Украины, 1990. — С. 113.

Ссылки

  • Энциклопедия украиноведения;
  • Грушевский М. На пороге Новой Украины — К., 1918
  • Шульгин О. Политика. — К., 1918
  • Винниченко В. Возрождение нации, тт. I—II. К. — Вена, 1920
  • Христюк П. Записки и материалы к истории украинской революции 1917-1920 гг., тт. I—II — Вена, 1921
  • Золотарев А. Из истории Украинской Центральной рады. — X., 1922
  • Скрипник М. Очерк истории пролетарской революции на Украине // Красный Путь. — X., 1923
  • Ричицький А. Центральная рада от февраля до октября. — X., 1928
  • Дорошенко Д. История Украины 1917—1923, т. I Период Центральной рады. — Ужгород, 1932
  • Reshetar J. The Ukrainian Revolution 1917—1920. — Принстон, 1952
  • Pidhainy О. The Formation of the Ukrainian Republic. — Торонто — Нью-Йорк, 1966
  • Великая Укр. Революция (материалы к истории восстановления украинского государства). Создал Я.Зозуля. — Нью-Йорк, 1967
  • Кедровский В. 1917 год. — Виннипег, 1967
  • [www.zn.kiev.ua/nn/show/560/50943 Сергей Махун. 19171918 года: Потерянное время Центральной рады, или «Между двумя креслами» // Зеркало недели]
  • Орест Субтельный. [uahistory2006.narod.ru/index.htm История Украины.]
  • [www.zn.ua/3000/3150/50943/ 1917—1918 годы: Потерянное время Центральной рады, или «Между двумя креслами»] Зеркало недели № 32, 2005.
  • [constitutions.ru/article/725 Текст конституции Украинской Народной Республики (29 апреля 1918 г.)]
  • Константин Михайлович Оберучев. «В дни революции. Соглашение Временного Правительства с Центральной Украинской Радой»
  • [hist.msu.ru/Labs/UkrBel/nov2008.doc Солдатенко В. Ф. Украинская революция 1917-1920 гг.: к выяснению контуров и параметров исторического явления (формат Word)]
  • Влас Михайлович Дорошевич. «Киев»

Отрывок, характеризующий Центральная рада Украинской народной республики

Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.

Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.
– Ты кто? Бонапарт!.. – кричал Макар Алексеич.
– Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.
– Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? – кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. – На абордаж!
– Берись, – шепнул Герасим дворнику.
Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери.
Сени наполнились безобразными звуками возни и пьяными хрипящими звуками запыхавшегося голоса.
Вдруг новый, пронзительный женский крик раздался от крыльца, и кухарка вбежала в сени.
– Они! Батюшки родимые!.. Ей богу, они. Четверо, конные!.. – кричала она.
Герасим и дворник выпустили из рук Макар Алексеича, и в затихшем коридоре ясно послышался стук нескольких рук во входную дверь.


Пьер, решивший сам с собою, что ему до исполнения своего намерения не надо было открывать ни своего звания, ни знания французского языка, стоял в полураскрытых дверях коридора, намереваясь тотчас же скрыться, как скоро войдут французы. Но французы вошли, и Пьер все не отходил от двери: непреодолимое любопытство удерживало его.
Их было двое. Один – офицер, высокий, бравый и красивый мужчина, другой – очевидно, солдат или денщик, приземистый, худой загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением лица. Офицер, опираясь на палку и прихрамывая, шел впереди. Сделав несколько шагов, офицер, как бы решив сам с собою, что квартира эта хороша, остановился, обернулся назад к стоявшим в дверях солдатам и громким начальническим голосом крикнул им, чтобы они вводили лошадей. Окончив это дело, офицер молодецким жестом, высоко подняв локоть руки, расправил усы и дотронулся рукой до шляпы.
– Bonjour la compagnie! [Почтение всей компании!] – весело проговорил он, улыбаясь и оглядываясь вокруг себя. Никто ничего не отвечал.
– Vous etes le bourgeois? [Вы хозяин?] – обратился офицер к Герасиму.
Герасим испуганно вопросительно смотрел на офицера.
– Quartire, quartire, logement, – сказал офицер, сверху вниз, с снисходительной и добродушной улыбкой глядя на маленького человека. – Les Francais sont de bons enfants. Que diable! Voyons! Ne nous fachons pas, mon vieux, [Квартир, квартир… Французы добрые ребята. Черт возьми, не будем ссориться, дедушка.] – прибавил он, трепля по плечу испуганного и молчаливого Герасима.