Центральная Сербия

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Центральная Сербия (серб. Централна Србија) — название части Республики Сербии, расположенной за пределами территории автономных краёв Воеводина и Косово и Метохия. Центральная Сербия не представляет собой отдельную административно-территориальную единицу и не имеет определения ни в одном законе или подобном документе. Понятие «Центральная Сербия» введено исключительно для отличия части Сербии, расположенной за пределами автономных краёв. В Центральной Сербии расположено 17 округов и столица страны — Белград, территория которого вместе с пригородами также выделена в отдельный округ.





Географическое положение

Название этой части Сербии определено его географическим положением — в центре страны. К северу от Центральной Сербии расположена Воеводина, а к югу — Косово и Метохия. На западе Центральная Сербия имеет выход к государственной границе с Черногорией и Боснией и Герцеговиной, и на востоке с Румынией, Болгарией и Македонией.

Население

По переписи 2011 года, население Центральной Сербии 5 255 053 человек[1], в ней живут (2011):

Сразу после определения границ Центральной Сербии её национальный состав был почти таким же моноэтничным, как и в 2011 году. По переписи 1948 года в Центральной Сербии проживали 4154,0 тыс. человек, в том числе 3810,6 тыс. сербов, 33,3 тыс. албанцев, 30,3 тыс. хорватов, 16,2 тыс. черногорцев, 13,5 тыс. словенцев, 8,3 тыс. македонцев, 6,6 тыс. мусульман, 4,7 тыс. венгров[2].

См. также

Напишите отзыв о статье "Центральная Сербия"

Примечания

  1. [pop-stat.mashke.org/serbia-ethnic2011.htm Население Сербии (2011)]
  2. Буквич Р. Региональная проблема социалистической Югославии в 1945 - 1991 гг. // Вестник Мордовского университета. - 2014. - № 3. - С. 132

Ссылки

  • [www.serbia.ru/land.htm Общие сведения о Сербии]


Отрывок, характеризующий Центральная Сербия

– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.