Центральноафриканская экспедиция

Центральноафриканская экспедиция — французская военная экспедиция, вышедшая из Сенегала в 1898 году. Целью экспедиции было завоевание бассейна озера Чад и объединение всех французских территорий в Западной Африке. Одновременно с ней с севера в этот регион двигалась экспедиция Фуро-Лами, а с юга — экспедиция Жантиля.

Структура и директивы

Экспедиция вышла из Дакара в ноябре 1898 года. Её маршрут лежал через Французский Судан; в её состав входило 50 сенегальских стрелков, 20 сипахов, 30 переводчиков, а также 400 человек вспомогательного персонала и 800 носильщиков. Возглавляли экспедицию девять офицеров-европейцев: капитан Поль Вуле, его адъютант Жюльен Шануэн, лейтенант артиллерии Поль-Жюль Жоаллан, лейтенант Луи Пето, лейтенант морской пехоты Марк Палье, медик и три унтер-офицера. Экспедиция была отлично вооружена винтовками, пулемётами и артиллерией. Вуле и Шануэн имели опыт боевых действий в Африке, так как за два года до экспедиции участвовали в завоевании королевств Моси.

Экспедиция была детищем Поля Вуле. Ему удалось организовать её несмотря на раскол между министром колоний Андре Лебоном и министром иностранных дел Габриэлем Аното, а также на то, что всё внимание французских политиков было приковано к делу Дрейфуса. Свою роль сыграло то обстоятельство, что адъютант Жюльен Шануэн был сыном генерала Шарля Шануэна, ставшего вскоре министром обороны.

Задача, поставленная Вуле, заключалась в исследовании территории между рекой Нигер и озером Чад и приведение её «под протекцию Франции». Министр колоний сказал Полю Вуле, что он «не намерен давать никаких инструкций ни по поводу маршрута следования, ни по поводу поведения касательно местных вождей».

Разделение и воссоединение экспедиции

Достигнув Куликоро на Нигере, экспедиция разделилась. Шануэн повёл большую часть экспедиции по суше, а Вуле отправился с оставшимися людьми по реке и достиг Тимбукту, где подполковник Клобб дал ему ещё 70 сенегальских стрелков и 20 сипахов. Шануэн, испытывая трудности с обеспечением продовольствием своей большой колонны, стал грабить лежавшие на пути деревни и приказал стрелять во всякого, кто попытается бежать. В дополнение ко всем трудностям разразилась эпидемия дизентерии; к концу второго месяца пути от дизентерии умерло 148 носильщиков.

В январе 1899 года колонны Вуле и Шануэна воссоединились у самого восточного французского поста на Нигере — в Сэ. В экспедиции в этот момент насчитывалось около 2 тысяч человек — гораздо больше, чем можно было прокормить, поэтому, несмотря на то, что они находились на территории, контролируемой Францией, войска Вуле начали грабить, убивать и насиловать.

Скандал в Париже

В январе 1899 года лейтенант Пето заявил Вуле, что с него достаточно, и покинул экспедицию. В ответ 29 января 1899 года Вуле отстранил его «за отсутствие дисциплины и энтузиазма». 15 февраля Пето отправил во Францию письмо, в котором подробно описал совершённые Вуле и Шануэном убийства, которым он был свидетелем. Письмо дошло до министра колоний, и 20 апреля 1899 года губернатору Французского Судана полковнику Вимару был отправлен приказ об аресте Вуле и Шануэна, во главе экспедиции надлежало поставить губернатора Тимбукту Клобба. Клобб немедленно покинул Тимбукту, взяв с собой 50 сенегальских стрелков и лейтенанта Октава Менье в качестве своего заместителя. По пути Клобб наткнулся на возрастающее сопротивление местного населения; тем временем Вуле совершил одно из крупнейших убийств во французской колониальной истории, вырезав население Бирнин-Конни.

Мятеж Вуле

Клобб шёл по следу экспедиции, состоящему из сожжённых деревень и растерзанных людей, повешенных женщин и зажаренных на кострах детей. 10 июля 1899 года, пройдя около 2000 км, он прибыл в Дамангару (неподалёку от Зиндера), где получил от местных жителей информацию о том, что Вуле и его люди находятся всего лишь в нескольких часах пути впереди. Клобб отправил к Вуле сержанта-африканца с двумя солдатами, чтобы передать письмо, в котором сообщалось о том, что Вуле смещён с поста руководителя экспедиции и должен немедленно вернуться на родину. Вуле на это ответил, что у него имеется 600 ружей против 50 у Клобба, и что он немедленно пустит их в ход если Клобб приблизится. Вуле и Шануэн не проинформировали своих офицеров о письме Клобба, и на следующий день отправили их в новые рейды. 13 июля было совершено последнее массовое убийство: в ответ на то, что один из жителей деревни убил двух его людей, Вуле убил 150 женщин и детей. Тем же вечером он написал второе письмо Клоббу, настаивая, чтобы тот не приближался.

Клобб не мог поверить, что другие офицеры или солдаты убьют офицера или допустят его убийство. Он не знал, что Вуле скрыл ситуацию от прочих офицеров, и двинулся навстречу Клоббу, взяв с собой из офицеров только Шануэна. На следующее утро Клобб отправился со своими людьми к Данкори, где его ждал Вуле. Увидев приближающегося офицера, Вуле приказал своим людям рассеяться, и отправил Клоббу последнее предупреждение, которое тот проигнорировал. Приказав своим людям ни в коем случае не открывать огня, Клобб, в полной униформе и с орденом Почётного легиона на груди, в одиночку направился к Вуле. Чтобы подкрепить свои предостережения, Вуле приказал двум подручным выстрелить в воздух. Когда Клобб напомнил солдатам об их долге, Вуле навёл на него пистолет и приказал стрелять. Клобб упал, раненый, продолжая приказывать своим людям не открывать огня; тут же Клобб был убит, а его люди бежали.

Вечером Вуле проинформировал своих офицеров о стычке и, срывая погоны, сказал: «Я больше не француз, теперь я — африканский вождь. С вами я смогу основать империю». Офицеры были не в восторге от этой перспективы, и их настроение передалось солдатам. 16 июля информатор сообщил Вуле, что войска готовы взбунтоваться. Вуле и Шануэн собрали солдат и, застрелив информатора перед строем (за то, что сообщил свои сведения слишком поздно), Вуле стал напоминать солдатам об их долге повиноваться офицерам, одновременно стреляя в них. Сенегальцы открыли ответный огонь, убив Шануэна, однако Вуле скрылся в темноте. Сержант, встретив лейтенанта Палье (первого из попавшихся офицеров-французов), сообщил ему о случившемся и доложил о том, что войска готовы исполнять его приказы.

На следующее утро Вуле попытался вернуться в лагерь, но был остановлен часовым. Вуле выстрелил в него, но промахнулся; часовой в ответ застрелил Вуле. Оказавшийся во главе экспедиции Палье решил закрепиться в Зиндере. Победив местного правителя Амаду, он захватил город 30 июля.

Продолжение и завершение экспедиции

Вскоре Палье отправился из Зиндера с 300 солдатами, чтобы разведать путь к озеру Чад, но был вынужден почти сразу вернуться: взбунтовавшиеся солдаты угрожали убить его, если он не вернёт их немедленно во Французский Судан. В результате было решено разделиться: Палье, врач и два европейских унтер-офицера с 300 стрелками отправились во Французский Судан, а оставшиеся 270 стрелков (согласившиеся остаться в экспедиции ещё на год) перешли под команду Поль-Жюля Жоаллана; бывший заместитель Клобба Октав Менье стал заместителем Жоаллана.

Некоторое время Жоаллан и Менье оставались в Зиндере, ибо места были неспокойными. Наконец, 15 сентября бывший правитель Амаду попал в засаду и был убит, и территория вокруг Зиндера была поставлена под полный контроль французов. 3 октября французские офицеры покинули Зиндер, взяв с собой 170 стрелков и артиллерийское орудие; 100 стрелков под командованием сержанта Бутеля остались ждать двигавшуюся с севера экспедицию Фуро-Лами, которая прибыла в ноябре.

В январе 1900 года Фуро и Лами покинули Зиндер, двигаясь на юго-восток вдоль реки Комадугу-Йобе. Достигнув озера Чад, они обошли его вдоль западного и северного берега, после чего повернули на юг, и на восточном берегу встретили двигавшегося на север Жоаллана. Объединив силы, экспедиция — теперь под командованием Лами — двинулась на юг, к базовому лагерю Жоаллана возле устья реки Шари.

В апреле 1900 года объединённые французские силы захватили Куссери, а 21 апреля к ним присоединилась экспедиция Жантиля, пришедшая из бассейна реки Конго. На следующий день состоялась битва при Куссери, в ходе которой объединённые французские силы разгромили войско местного правителя Рабих аз-Зубайра и убили его самого. Империя Рабиха пала, а в сентябре французским правительством была образована Военная территория Чад.

После того, как цели экспедиции были достигнуты, Жоаллан и Менье покинули Чад и в ноябре по реке Нигер вернулись во Французский Судан. Успешное завершение войны позволило участвовавшим в ней офицерам избежать судебного преследования.

Реакция во Франции

Когда в августе 1899 года французское правительство предало гласности информацию о массовых убийствах, совершённых Вуле и Шануэном, и об убийстве Клобба, то пресса взорвалась, обвиняя как армию, так и «цивилизаторскую миссию Франции в Африке». Последующие успехи, однако, снизили накал страстей, а когда 7 декабря 1900 года Поль Винье д’Октон предложил Национальной Ассамблее сформировать парламентскую комиссию для расследования обстоятельств, то правительство отвергло это предложение как «опасное и бесцельное». Расследование, проведённое по требованию министерства колоний, было прекращено 1 декабря 1902 года: было заявлено, что Вуле и Шануэн сошли с ума от ужасной жары.

Отражение в культуре

После многих лет умалчивания об экспедиции вспомнили в 1976 году, когда Жак-Франсис Роллан получил «Prix des Maisons de la Presse» за свой роман «Le Grand Captaine», в котором центральной фигурой является Вуле. Другую перспективу продемонстрировал в 1980 году нигерский писатель Абдулае Мамани в своём романе «Sarraounia», в котором он описал ситуацию с африканской точки зрения. В 1986 году по роману был снят одноимённый фильм, завоевавший приз на Фестивале кино и телевидения стран Африки в Уагадугу. В 2004 году Серж Моати снял телефильм «Capitaines des ténèbres», чей сюжет сосредоточен на движении колонны и судьбе двух её капитанов. Собранный Моати материал послужил основной для документального фильма Мануэля Гаска «Blancs de mémoire», который следует пути экспедиции и изучает её влияние на судьбу обитателей тех мест, через которые она проходила.

Источники

• [www.ldh-toulon.net/spip.php?article399 «La colonne infernale de Voulet-Chanoine»]

Отрывок, характеризующий Центральноафриканская экспедиция

Из трех назначений масонства Пьер сознавал, что он не исполнял того, которое предписывало каждому масону быть образцом нравственной жизни, и из семи добродетелей совершенно не имел в себе двух: добронравия и любви к смерти. Он утешал себя тем, что за то он исполнял другое назначение, – исправление рода человеческого и имел другие добродетели, любовь к ближнему и в особенности щедрость.
Весной 1807 года Пьер решился ехать назад в Петербург. По дороге назад, он намеревался объехать все свои именья и лично удостовериться в том, что сделано из того, что им предписано и в каком положении находится теперь тот народ, который вверен ему Богом, и который он стремился облагодетельствовать.
Главноуправляющий, считавший все затеи молодого графа почти безумством, невыгодой для себя, для него, для крестьян – сделал уступки. Продолжая дело освобождения представлять невозможным, он распорядился постройкой во всех имениях больших зданий школ, больниц и приютов; для приезда барина везде приготовил встречи, не пышно торжественные, которые, он знал, не понравятся Пьеру, но именно такие религиозно благодарственные, с образами и хлебом солью, именно такие, которые, как он понимал барина, должны были подействовать на графа и обмануть его.
Южная весна, покойное, быстрое путешествие в венской коляске и уединение дороги радостно действовали на Пьера. Именья, в которых он не бывал еще, были – одно живописнее другого; народ везде представлялся благоденствующим и трогательно благодарным за сделанные ему благодеяния. Везде были встречи, которые, хотя и приводили в смущение Пьера, но в глубине души его вызывали радостное чувство. В одном месте мужики подносили ему хлеб соль и образ Петра и Павла, и просили позволения в честь его ангела Петра и Павла, в знак любви и благодарности за сделанные им благодеяния, воздвигнуть на свой счет новый придел в церкви. В другом месте его встретили женщины с грудными детьми, благодаря его за избавление от тяжелых работ. В третьем именьи его встречал священник с крестом, окруженный детьми, которых он по милостям графа обучал грамоте и религии. Во всех имениях Пьер видел своими глазами по одному плану воздвигавшиеся и воздвигнутые уже каменные здания больниц, школ, богаделен, которые должны были быть, в скором времени, открыты. Везде Пьер видел отчеты управляющих о барщинских работах, уменьшенных против прежнего, и слышал за то трогательные благодарения депутаций крестьян в синих кафтанах.
Пьер только не знал того, что там, где ему подносили хлеб соль и строили придел Петра и Павла, было торговое село и ярмарка в Петров день, что придел уже строился давно богачами мужиками села, теми, которые явились к нему, а что девять десятых мужиков этого села были в величайшем разорении. Он не знал, что вследствие того, что перестали по его приказу посылать ребятниц женщин с грудными детьми на барщину, эти самые ребятницы тем труднейшую работу несли на своей половине. Он не знал, что священник, встретивший его с крестом, отягощал мужиков своими поборами, и что собранные к нему ученики со слезами были отдаваемы ему, и за большие деньги были откупаемы родителями. Он не знал, что каменные, по плану, здания воздвигались своими рабочими и увеличили барщину крестьян, уменьшенную только на бумаге. Он не знал, что там, где управляющий указывал ему по книге на уменьшение по его воле оброка на одну треть, была наполовину прибавлена барщинная повинность. И потому Пьер был восхищен своим путешествием по именьям, и вполне возвратился к тому филантропическому настроению, в котором он выехал из Петербурга, и писал восторженные письма своему наставнику брату, как он называл великого мастера.
«Как легко, как мало усилия нужно, чтобы сделать так много добра, думал Пьер, и как мало мы об этом заботимся!»
Он счастлив был выказываемой ему благодарностью, но стыдился, принимая ее. Эта благодарность напоминала ему, на сколько он еще больше бы был в состоянии сделать для этих простых, добрых людей.
Главноуправляющий, весьма глупый и хитрый человек, совершенно понимая умного и наивного графа, и играя им, как игрушкой, увидав действие, произведенное на Пьера приготовленными приемами, решительнее обратился к нему с доводами о невозможности и, главное, ненужности освобождения крестьян, которые и без того были совершенно счастливы.
Пьер втайне своей души соглашался с управляющим в том, что трудно было представить себе людей, более счастливых, и что Бог знает, что ожидало их на воле; но Пьер, хотя и неохотно, настаивал на том, что он считал справедливым. Управляющий обещал употребить все силы для исполнения воли графа, ясно понимая, что граф никогда не будет в состоянии поверить его не только в том, употреблены ли все меры для продажи лесов и имений, для выкупа из Совета, но и никогда вероятно не спросит и не узнает о том, как построенные здания стоят пустыми и крестьяне продолжают давать работой и деньгами всё то, что они дают у других, т. е. всё, что они могут давать.


В самом счастливом состоянии духа возвращаясь из своего южного путешествия, Пьер исполнил свое давнишнее намерение заехать к своему другу Болконскому, которого он не видал два года.
Богучарово лежало в некрасивой, плоской местности, покрытой полями и срубленными и несрубленными еловыми и березовыми лесами. Барский двор находился на конце прямой, по большой дороге расположенной деревни, за вновь вырытым, полно налитым прудом, с необросшими еще травой берегами, в середине молодого леса, между которым стояло несколько больших сосен.
Барский двор состоял из гумна, надворных построек, конюшень, бани, флигеля и большого каменного дома с полукруглым фронтоном, который еще строился. Вокруг дома был рассажен молодой сад. Ограды и ворота были прочные и новые; под навесом стояли две пожарные трубы и бочка, выкрашенная зеленой краской; дороги были прямые, мосты были крепкие с перилами. На всем лежал отпечаток аккуратности и хозяйственности. Встретившиеся дворовые, на вопрос, где живет князь, указали на небольшой, новый флигелек, стоящий у самого края пруда. Старый дядька князя Андрея, Антон, высадил Пьера из коляски, сказал, что князь дома, и проводил его в чистую, маленькую прихожую.
Пьера поразила скромность маленького, хотя и чистенького домика после тех блестящих условий, в которых последний раз он видел своего друга в Петербурге. Он поспешно вошел в пахнущую еще сосной, не отштукатуренную, маленькую залу и хотел итти дальше, но Антон на цыпочках пробежал вперед и постучался в дверь.
– Ну, что там? – послышался резкий, неприятный голос.
– Гость, – отвечал Антон.
– Проси подождать, – и послышался отодвинутый стул. Пьер быстрыми шагами подошел к двери и столкнулся лицом к лицу с выходившим к нему, нахмуренным и постаревшим, князем Андреем. Пьер обнял его и, подняв очки, целовал его в щеки и близко смотрел на него.
– Вот не ждал, очень рад, – сказал князь Андрей. Пьер ничего не говорил; он удивленно, не спуская глаз, смотрел на своего друга. Его поразила происшедшая перемена в князе Андрее. Слова были ласковы, улыбка была на губах и лице князя Андрея, но взгляд был потухший, мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать радостного и веселого блеска. Не то, что похудел, побледнел, возмужал его друг; но взгляд этот и морщинка на лбу, выражавшие долгое сосредоточение на чем то одном, поражали и отчуждали Пьера, пока он не привык к ним.
При свидании после долгой разлуки, как это всегда бывает, разговор долго не мог остановиться; они спрашивали и отвечали коротко о таких вещах, о которых они сами знали, что надо было говорить долго. Наконец разговор стал понемногу останавливаться на прежде отрывочно сказанном, на вопросах о прошедшей жизни, о планах на будущее, о путешествии Пьера, о его занятиях, о войне и т. д. Та сосредоточенность и убитость, которую заметил Пьер во взгляде князя Андрея, теперь выражалась еще сильнее в улыбке, с которою он слушал Пьера, в особенности тогда, когда Пьер говорил с одушевлением радости о прошедшем или будущем. Как будто князь Андрей и желал бы, но не мог принимать участия в том, что он говорил. Пьер начинал чувствовать, что перед князем Андреем восторженность, мечты, надежды на счастие и на добро не приличны. Ему совестно было высказывать все свои новые, масонские мысли, в особенности подновленные и возбужденные в нем его последним путешествием. Он сдерживал себя, боялся быть наивным; вместе с тем ему неудержимо хотелось поскорей показать своему другу, что он был теперь совсем другой, лучший Пьер, чем тот, который был в Петербурге.
– Я не могу вам сказать, как много я пережил за это время. Я сам бы не узнал себя.
– Да, много, много мы изменились с тех пор, – сказал князь Андрей.
– Ну а вы? – спрашивал Пьер, – какие ваши планы?
– Планы? – иронически повторил князь Андрей. – Мои планы? – повторил он, как бы удивляясь значению такого слова. – Да вот видишь, строюсь, хочу к будущему году переехать совсем…
Пьер молча, пристально вглядывался в состаревшееся лицо (князя) Андрея.
– Нет, я спрашиваю, – сказал Пьер, – но князь Андрей перебил его:
– Да что про меня говорить…. расскажи же, расскажи про свое путешествие, про всё, что ты там наделал в своих именьях?
Пьер стал рассказывать о том, что он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед то, что он рассказывал, как будто всё то, что сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер.
Пьеру стало неловко и даже тяжело в обществе своего друга. Он замолчал.
– А вот что, душа моя, – сказал князь Андрей, которому очевидно было тоже тяжело и стеснительно с гостем, – я здесь на биваках, и приехал только посмотреть. Я нынче еду опять к сестре. Я тебя познакомлю с ними. Да ты, кажется, знаком, – сказал он, очевидно занимая гостя, с которым он не чувствовал теперь ничего общего. – Мы поедем после обеда. А теперь хочешь посмотреть мою усадьбу? – Они вышли и проходили до обеда, разговаривая о политических новостях и общих знакомых, как люди мало близкие друг к другу. С некоторым оживлением и интересом князь Андрей говорил только об устраиваемой им новой усадьбе и постройке, но и тут в середине разговора, на подмостках, когда князь Андрей описывал Пьеру будущее расположение дома, он вдруг остановился. – Впрочем тут нет ничего интересного, пойдем обедать и поедем. – За обедом зашел разговор о женитьбе Пьера.