Центральноиранский язык

Центральноиранский язык (диалекты Центрального Ирана, центральные диалекты Ирана, диалекты Центрального Плато) — один из северо-западных иранских языков, распространённый в центральной части Ирана. Представляет собой совокупность диалектов отдельных деревень и городов, разбросанных островками среди персоязычных поселений. Носители этих диалектов считают себя персами, а свои диалекты — персидскими диалектами. Кроме того, на некоторых из центральноиранских диалектах говорят персидские евреи (см. еврейско-иранские языки) и зороастрийцы (наречие дари).

Распространение

Диалекты Центрального Ирана распространены в центральной части Ирана к югу от Тегерана на довольно обширной территории между городами Кашаном (на севере) и Исфаханом (на юге). С запада эта территория доходит примерно до линии железной дороги Тегеран-Хорремшехр, на востоке — до Большой соляной пустыни (Деште-Кевир). Отдельными оазисами они представлены также на территории самой Большой соляной пустыни и в районе городов Йезд и Керман. Исторически это юго-западная часть древней Мидии.

Классификация

Диалекты Центрального Ирана близки между собой по характеру грамматического строя и в целом образуют самостоятельный диалектный континуум, не принадлежащий к какому-либо из существующих языков на территории Ирана и за его пределами. В историческом аспекте их считают потомками древнего мидийского языка.

Первый опыт классификации диалектов Центрального Ирана по лингвистическим признакам принадлежит Х. В. Бейли (1933—1935). Позднее эту классификацию принял и поддержал Г. Моргенстьерне (1958). В качестве основного классификационного признака в ней принят характер образования форм презенса. В соответствии с этим признаком диалекты Центрального Ирана делятся на подгруппы:

1. йезди и кермани (вместе называемые дари);
2. наини;
3. натанзи, яран(д)и, фаризанди;
4. сои, кохруди, кешеи, меймеи (и другие диалекты между Кашаном и Исфаханом);
5. хунсари, вонишуни, махаллати;
6. гази, кафрони, седеи, возможно, также зефреи;
7. диалекты Тафриша (вафси, аштияни, кахаки).

Х. Бейли и Г. Моргенстьерн относят к числу диалектов Центрального Ирана также сивенди, но он сильно отличается от остальных диалектов и сейчас обычно выделяется в качестве отдельного языка.

Наиболее популярна сейчас наиболее полная классификация П. Лекока (1989), сделанная по чисто географическому признаку. В ней выделяется 4 группы: северо-западные (к западу от дороги Кум-Исфахан), северо-восточные (между Кашаном и Натанзом), юго-западные (в регионе Исфахана), юго-восточные. В качестве диалектов переходного типа упомянуты диалекты Тефреша и пустыни Деште-Кевир (Большой Соляной пустыни).

Ниже приводится полный перечень центральноиранских диалектов на основе классификации Лекока с некоторым уточнениями и дополнениями.

• Тефрешское наречие (переходные диалекты полосы Хамадан-Саве): диалекты кахаки́, тафриши (тефреши), савеи, аштияни́, амереи, элвири, видери, еврейско-хамаданский, еврейско-нехавендский и еврейско-боруджердский;
  • Особо выделяются группа диалектов вафси (вафси́, чехрегани, горчани, ферки), которые представляют собой смешанную форму речи с центральноиранскими, татско-талышскими и курдскими элементами
• Северо-западное наречие (в основном на западе остана Исфахан между Хонсаром и Гольпайеганом): диалекты баба-султани, бианди, вадашти, вонишуни (ванешани), еврейско-гольпайеганский, куджуни, сунагуни (сангани), тиджани, хунсари (хонсари) и еврейско-хунсарский, хуриссунаи, эросили и несколько отличающийся махаллати (мехеллати) к северу (Центральный остан);
• Северо-восточноенаречие (на севере остана Исфахан между Кашаном и Нетензом): диалекты абузейдабади́, абьанеи́, арани, бади, бадруди́ , бидголи, делиджани, джоушегани (джавшакани), еврейско-кашанский, камуи, кешеи, кохруди, меймеи, натанзи (нетензи), нашалджи (нешледжи), сои (сохи), таки, тари, фаризанди, яранди;
• Юго-западное наречие (в центре остана Исфахан вокруг города Исфахан): диалекты гези (гязи), джаркуяи, зефреи, кефрани (кафрони, кяфрони), кефруди, кухпайеи, нохуджи, рудашти, саджзи (сегзи), седеи (седехи), эрдестани́ (ардистани́) и еврейско-исфаханский;
• Юго-восточная группа включает:
  • наречие дари (габри): диалекты йезди́ и кермани́ (представлены у зороастрийцев Йезда и Кермана),
  • еврейско-йездский и еврейско-керманский диалекты, представленные у евреев Йезда и Кермана) и заметно отличающиеся от диалектов дари;
  • диалекты абчуяи, варзенеи́, кейджани, наини, тудешки, энареки (анареки) на юго-востоке остана Исфахан;
• Деште-кевирское наречие (к югу от пустыни Деште-Кевир или Большой соляной пустыни): диалекты аббасабади, гармаби (гермаби), ираджи, михрджани, фаррохи (фаври), хури (хори), чахмалеки.

Язык таджриши, на котором ещё в середине XX в. говорили в селении Таджриш (позднее вошедшем в черту г. Тегерана (его северная окраина)), возможно был близок центральноиранскому языку. Однако этот вопрос не разработан, так как сохранилось лишь 379 слов и выражений, записанных в фонетической транскрипции В. А. Жуковским в 1899 году. Сейчас его носители, видимо, полностью перешли на персидский язык.

Язык сивенди, на котором говорят в деревне Сивенд к северу от Шираза (остан Фарс), также близок центральноиранским диалектам, но в то же время проявляет достаточное своеобразие, чтобы считать его отдельным языком.

Названия

Сами носители именуют свои диалекты по названиям местностей, где они представлены: mahallatī́, xunsarī́, käšäī́ и т. д. Исключение составляет дари — диалект зороастрийцев-огнепоклонников Ирана, который традиционно называют габри (gabrī́); название происходит от тюркского gäur (из арабского kafir (неверный)), в персидской передаче gaur, gabr, применявшегося к не-мусульманам. Сами зороастрийцы называют свой язык darī́, а себя bih-dinan («исповедующие лучшую веру»).

Литература

• Жуковский В. А. Материалы для изучения персидских наречий. Диалекты полосы Кашана: Вонишун, Кохруд, Кеше, Зэфрэ. СПб., 1888, ч. 1.
• Жуковский В. А. Материалы для изучения персидских наречий. Диалекты города Семнана: Сэнгисэр, Шемерзод. Диалекты полосы города Исфагана: Сэдэ, Гяз, Кяфрон и др., Петроград, 1922, ч. 2.
• Расторгуева В. С., Мошкало В. В. Диалекты Центрального Ирана // Основы иранского языкознания. Новоиранские языки: Северо-западная группа. М., 1997.
• Bailey H. W. Iranian Studies IV // Bulletein of the School of Oriental Studies, 1933—1935, vol. 7.
• Lecoq P. Les dialectes du centre de l’Iran // Compendium Linguarum Iranicarum. Wiesbaden, 1989.
• Morgenstierne G. Neu-iranische Sprachen // Handbuch der Orientalistik. Iranistik. Linguistik. Leiden; Köln, 1958, Abt. I, Bd. 4, Abschn. 1.

Отрывок, характеризующий Центральноиранский язык

– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.