Центральнокашубский диалект

Центральнокашу́бский диале́кт (кашубск. westrzédnokaszëbsczi dialekt, польск. środkowokaszubski dialekt) — один из трёх диалектов кашубского языка (или кашубской группы диалектов польского языка) в центральной части территории его распространения, включающей Картузский повят, восточную часть Бытувского повята, западную часть Гданьского повята, южные гмины Вейхеровского повята Поморского воеводства. Центральнокашубский диалект является переходным между архаичным северным диалектом и наиболее близким к северным польским говорам южным диалектом кашубского языка, совмещая в себе их различные языковые черты. Как и во всех кашубских диалектах в центральнокашубском языковое своеобразие обусловлено наличием западнолехитских признаков (в меньшей степени, чем в севернокашубском), географической обособленностью и удалённостью от центральных польских диалектов, спецификой поморского быта, влиянием немецкого языка (так же, как и в силезском и великопольском диалектах).

Область распространения и говоры

Центральнокашубский диалект, размещаясь к югу от севернокашубского и, соответственно, к северу от южнокашубского, на западе граничит с новыми смешанными говорами польского языка (до Второй мировой войны граничил с нижненемецкими диалектами), а на востоке с кочевскими говорами великопольского диалекта. Среди основных говоров выделяются: стшепские, жуковские, картузско-горенчинские, пшивидзкие, стенжицкие, сераковицко-говидлинские, суленчинские, студзеницкие и божишковские говоры.

В классификации кашубских говоров, приведённой в первом томе Поморской грамматики (Gramatyka Pomorska) Ф. Лоренца, в которой он группирует кашубские говоры в два основных диалектных массива — севернопоморский и южнопоморский, территория современных центральнокашубских говоров соответствует территории южнопоморского диалекта без заборского наречия (включает в свой состав южнокашубское наречие и кашубско-заборские переходные говоры):

• Южнокашубское наречие
  • Западнокашубские говоры (стшепский, свяновско-сераковицко-говидлинский)
  • Пшедковский, переходный между западнокашубскими, центральнокашубскими говорами и важенско-клосовким говором севернопоморского диалекта
  • Центральнокашубские говоры (жуковский, гжибенский, хмеленский, картузско-горенчинский, говор Капеловой Хуты, камельский, пшивидзкий, пшиязско-скшешевский)
  • Юго-восточные кашубские говоры (матарский, оливский, бжеженский, чапельский, майданский)
  • Суленчинский, переходный между западнокашубскими, центральнокашубскими говорами, парховским и стенжицким говорами
  • Парховский, переходный между суленчинским и юго-западными кашубскими говорами
  • Юго-западные кашубские говоры (студзеницкий, незабышевско-бжеженский, божишковский)

• Переходное кашубско-заборское наречие
  • Западная группа (стенжицкий, шенбарсикй)
  • Восточная группа (клобучинский, говор Грабовской Хуты, поленчинский)

Основные особенности диалекта

Центральнокашубские говоры разделяют все общекашубские черты: появление фонемы ë из кратких *i, *u, *y в определённых позициях; дифтонгизация континуантов ā, ō, ǒ; смешение y и i; отсутствие беглого e (dómk (польск. domek)); переход ra в re, ja в je в начале слова (remiã (польск. ramię)); сохранение мягкости перед *ŕ̥ (cwiardi (польск. twardy)); кашубение; переход мягких k’, g’ в ć, ʒ́ ; сохранение вибрации в ř; асинхронное произношение мягких губных; смешанный тип сандхи; отвердение l’ перед l; окончания прилагательных в родительном пад. ед. числа муж. и ср. рода -ewo; окончание -ta в глаголах 2-го лица мн. числа; словообразование с суффиксом -ak; форма dwa для всех родов и др. При этом, размещаясь в области пересечения ареалов языковых явлений Северного и Южного диалектов кашубского языка, Центральнокашубский диалект разделяет некоторые из характерных для них черт, вместе с тем ему присущи собственные диалектные черты, также в центральнокашубских говорах отмечаются общие языковые явления с Великопольским диалектом, лексические заимствования из немецкого языка:

1. Носовой звук ų (на письме обозначаемый знаком ą) в говорах окрестностей Картуз и Пархова произносится как обычный звук u: zub (польск. ząb), dub (польск. dąb). Подобное произношение встречается в Кочевских говорах.
2. Произношение ê на месте кашубского ô: mê (кашубск. mô), (польск. ma).
3. Произношение u близкое к i: lid (кашубск. lud).
4. Как правило, отсутствие неметатизированных сочетаний вида *TorT как и в Южнокашубском диалекте.
5. Особый характер ударения в отличие от подвижного севернокашубского и инициального южнокашубского. В говорах Центральнокашубского диалекта ударение обычно падает на один и тот же слог и не зависит от изменения порядка слогов в слове (так, как зависит в Южнокашубском диалекте — ударение всегда на первом слоге и в большинстве польских диалектов — на предпоследнем): skowrónk (польск. skowronek — жаворонок), skowrónka, skowrónkama, skowrónczëna.
6. Переход ł в ṷ.
7. Как правило, сохранение смычки в dz в отличие от Севернокашубского диалекта (в котором отсутствие смычки представлено в ограниченном количестве слов).
8. Стяженные формы окончаний глаголов в спряжениях на -am, -em. Эта черта сближает Центральнокашубский с Южнокашубским и отличает от Севернокашубского.
9. Наличие в творительном пад. ед. числа существительных муж. и ср. рода окончания -ę: bratę (bratem), psę (psem). Данная черта также характерна для Севернокашубского диалекта.
10. Отсутствие реликтов двойственного числа в местоимениях.
11. Словарный состав Центральнокашубского диалекта, как и Южнокашубского, отличается от Севернокашубского отсутствием большого количества архаичной общеславянской лексики, и наличием большего числа заимствований из немецкого литературного языка при отсутствии влияний нижненемецких говоров.

Центральнокашубские говоры в кашубской литературе

Центральнокашубские говоры, как объединяющие в себе черты имеющих нередко значительные отличия диалектов севера и юга Кашубской земли, занимают важное место в формировании кашубского литературного языка. Ряд кашубских литераторов использовал основу центральных говоров в своём творчестве. К ним принадлежат поэт Ян Трепчик, а также другие члены Региональной ассоциации кашубов (Zrzeszenie Regionalne Kaszubów). Особенностями центральнокашубских говоров обогащали свой язык на южнокашубской основе такие писатели как И. Дердовский, А. Майковский и другие. Центральнокашубские говоры послужили польскому лингвисту и этнографу С. Рамулту основой для составления словаря кашубского языка в 1893 (часть I) (часть II издана в 1993) (Słownik języka pomorskiego czyli kaszubskiego).

См. также

• Кашубский язык
• Севернокашубский диалект
• Южнокашубский диалект

Литература

• [urss.ru/cgi-bin/db.pl?lang=Ru&blang=ru&page=Book&id=107402 Селищев А. М. Славянское языкознание: Западнославянские языки. Изд.2: М.: URSS, 2009]
• [pbc.gda.pl/dlibra/docmetadata?id=7469&from=&dirids=1&ver_id=&lp=3&QI=39098C81577A2C6961E5E34B8DB11AE0-1 Stefan Ramułt. Słownik języka pomorskiego czyli kaszubskiego. Kraków, 1893]
• [pbc.gda.pl/dlibra/docmetadata?id=4791&showContent=true Teksty pomorskie czyli słowińsko-kaszubskie. Z. 2, Pomorszczyzna południowa: A. Kaszubszczyzna Południowa, B. Dyalekty przejściowe kaszubsko-zaborskie / zebrał F. Lorentz. Kraków, 1914]

Отрывок, характеризующий Центральнокашубский диалект

– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.