Центральные города Японии
Поделись знанием:
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.
Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение
Центральные города (яп. 中核市 Тю:каку-си) — города Японии, население которых составляет 300 000—500 000 жителей, а площадь занимает более 100 км². Они определяются правительственным постановлением на основании параграфа 1, раздела 22, статьи 252 «Закона Японии о местном самоуправлении» и совместным решением городского совета города-кандидата и совета префектуры.
Центральным городам делегируются полномочия префектур в сфере дошкольного образования, охраны здоровья, финансов, планирования и развития города, но их объём намного меньше, чем тот, которым владеют города государственного значения Японии.
Список центральных городов
По данным на 1 апреля 2010 года в Японии насчитывается 40 центральных городов[1].
| Регион | Префектура | Название | Дата назначения |
Население (1 мая 2010) |
Площадь, км² |
|---|---|---|---|---|---|
| Хоккайдо | Хоккайдо |  Асахикава |
1 апреля 2000 | 353 289 | 747,60 |
 Хакодате |
1 октября 2005 | 282 459 | 677,92 | ||
| Тохоку | Аомори |  Аомори |
1 октября 2006 | 300 584 | 824,54 |
| Иватэ |  Мориока |
1 апреля 2008 | 298 187 | 886,47 | |
| Акита |  Акита |
1 апреля 1997 | 324 757 | 905,67 | |
| Фукусима |  Корияма |
1 апреля 1997 | 338 280 | 757,06 | |
 Иваки |
1 апреля 1999 | 343 480 | 1231,34 | ||
| Канто | Тотиги |  Уцуномия |
1 апреля 1996 | 509 860 | 416,84 |
| Гумма |  Маэбаси |
1 апреля 2009 | 338 141 | 311,64 | |
| Сайтама |  Кавагоэ |
1 апреля 2003 | 342 182 | 109,16 | |
| Тиба |  Фунабаси |
1 апреля 2002 | 605 067 | 85,64 | |
 Касива |
1 апреля 2008 | 399 487 | 114,90 | ||
| Канагава |  Йокосука |
1 апреля 2001 | 419 954 | 100,68 | |
| Тюбу | Тояма |  Тояма |
1 апреля 2005 | 420 250 | 1241,85 |
| Исикава |  Канадзава |
1 апреля 1996 | 458 712 | 467,77 | |
| Нагано |  Нагано |
1 апреля 1999 | 383 535 | 834,85 | |
| Гифу |  Гифу |
1 апреля 1996 | 410 336 | 202,89 | |
| Айти |  Тоёта |
1 апреля 1998 | 424 727 | 918,47 | |
 Тоёхаси |
1 апреля 1999 | 375 752 | 261,35 | ||
 Окадзаки |
1 апреля 2003 | 373 272 | 387,24 | ||
| Кансай | Сига |  Оцу |
1 апреля 2009 | 334 910 | 464,10 |
| Осака |  Такацуки |
1 апреля 2003 | 354 189 | 105,31 | |
 Хигасиосака |
1 апреля 2005 | 504 512 | 61,81 | ||
| Хёго |  Химедзи |
1 апреля 1996 | 535 975 | 534,44 | |
 Нисиномия |
1 апреля 2008 | 481 911 | 99,96 | ||
 Амагасаки |
1 апреля 2009 | 462 180 | 49,81 | ||
| Нара |  Нара |
1 апреля 2002 | 365 229 | 276,84 | |
| Вакаяма |  Вакаяма |
1 апреля 1997 | 368 901 | 209,23 | |
| Тюгоку | Окаяма |  Курасики |
1 апреля 2002 | 473 782 | 354,72 |
| Хиросима |  Фукуяма |
1 апреля 1997 | 462 485 | 518,07 | |
| Ямагути |  Симоносеки |
1 октября 2005 | 281 026 | 716,14 | |
| Сикоку | Кагава |  Такамацу |
1 апреля 1999 | 419 212 | 375,11 |
| Эхимэ |  Мацуяма |
1 апреля 2000 | 515 817 | 429,04 | |
| Коти |  Коти |
1 апреля 1998 | 340 525 | 309,22 | |
| Кюсю | Фукуока |  Куруме |
1 апреля 2008 | 303 976 | 229,84 |
| Нагасаки |  Нагасаки |
1 апреля 1997 | 442 399 | 406,40 | |
| Кумамото |  Кумамото |
1 апреля 1996 | 730 109 | 389,53 | |
| Оита |  Оита |
1 апреля 1996 | 471 517 | 501,28 | |
| Миядзаки |  Миядзаки |
1 апреля 1998 | 398 821 | 644,61 | |
| Кагосима |  Кагосима |
1 апреля 1996 | 606 153 | 547,06 |
Бывшие центральные города
Шесть центральных городов были переклассифицированы как города, определённые указами правительства:
- Сидзуока (Сидзуока) — получил статус центрального города 1 апреля 1996 года, после слияния 1 апреля 2003 года с городом Симидзу повторно был классифицирован как центральный, а 1 апреля 2005 года стал городом, определённым указами правительства;
- Сакаи (Осака) — получил статус центрального города 1 апреля 1996 года, достиг статуса города, определённого указами правительства, 1 апреля 2006;
- Ниигата (Ниигата) — получил статус центрального города 1 апреля 1996 года, достиг статуса города, определённого указами правительства, 1 апреля 2007;
- Хамамацу (Сидзуока) — получил статус центрального города 1 апреля 1996 года, достиг статуса города, определённого указами правительства, 1 апреля 2007;
- Окаяма (Окаяма) — получил статус центрального города 1 апреля 1996 года, достиг статуса города, определённого указами правительства, 1 апреля 2009;
- Сагамихара (Канагава) — получил статус центрального города 1 апреля 2003 года, достиг статуса города, определённого указами правительства, 1 апреля 2010.
Напишите отзыв о статье "Центральные города Японии"
Примечания
- ↑ [www.soumu.go.jp/cyukaku/index.html Данные министерства внутренних дел и коммуникаций]
Ссылки
- [www.soumu.go.jp/cyukaku/index.html 中核市・特例市] (яп.). Ministry of Internal Affairs and Communications. — Список центральных городов Японии. Проверено 13 июля 2010. [www.webcitation.org/66gUUS8lF Архивировано из первоисточника 5 апреля 2012].
- [law.e-gov.go.jp/htmldata/H07/H07SE408.html 地方自治法第二百五十二条の二十二第一項の中核市の指定に関する政令] (яп.). Ministry of Internal Affairs and Communications. — параграф 1, раздел 22, статья 252 «Закона Японии о местном самоуправлении». Проверено 13 июля 2010. [www.webcitation.org/66mKZQ18s Архивировано из первоисточника 9 апреля 2012].
- [www.chuukakushi.gr.jp/ 中核市市長会] (яп.). 中核市市長会. — Ассоциация мэров центральных городов Японии. Проверено 13 июля 2010. [www.webcitation.org/66mKZsMv4 Архивировано из первоисточника 9 апреля 2012].
Отрывок, характеризующий Центральные города Японии
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.
Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
