Сквер Амира Темура

Сквер Амира ТемураСквер Амира Темура

</tt> </tt>

</tt> </tt> </tt> </tt> </tt> </tt>

</tt> </tt> </tt> </tt>

Сквер Амира Темура
Памятник Амиру Темуру
41°18′41″ с. ш. 69°16′47″ в. д.41.31139° с. ш. 69.27972° в. д. / 41.31139; 69.27972
Страна	Узбекистан Узбекистан
Регион	Ташкент
Район	Юнусабадский
Метро	Сквер Амира Темура
Сквер Амира Темура
Сквер Амира Темура

Сквер в центре Ташкента, ныне носящий название сквер Ами́ра Тему́ра, был заложен перед зданием штаба Туркестанского военного округа по инициативе Михаила Черняева и по проекту архитектора Николая Ульянова в 1882 году на пересечении двух центральных улиц нового города — Московского и Кауфмановского проспекта под названием Константиновского сквера. Первоначально он был проезжим.

Дореволюционная история сквера

Первоначально на месте сквера была так называемая Константиновская площадь, по своим размерам превосходившая другие площади города. Эта площадь была не мощеная, а поэтому пыльная в сухую погоду и грязная во время дождя.

В основу распланировки сквера архитектором была положена идея пересечения в его центре двух больших проспектов — Кауфманского и Московского, которые делили территорию сквера на четыре части и проходили через него насквозь. В то же время, вокруг сквера проходила дорога, в которую вливались все остальные. Все четыре части были покрыты сеткой пешеходных тенистых аллей, очень рациональных и учитывающих движение пешеходов, пересекающих сквер в различных направлениях.

Следует заметить, что эти две улицы, на перекрестке которых был и заложен сквер, повторяли древние торговые пути, сложившиеся в окрестностях города ещё много сотен лет назад. Московский проспект являлся отрезком караванного пути в Кашгар и далее в Китай — Великого Шёлкового Пути, шедшего от древнего города Чач (ныне городище Мингурюк, расположенное всего в полутора километров от нынешнего сквера на продолжении бывшего Московского проспекта в сторону реки Салар), а Кауфмановский проспект являлся отрезком дороги, ведущий от городской цитадели старого Ташкента через Куйлюк и через броды реки Чирчик в сторону Коканда, и тоже являвшимся отрезком старого караванного пути. Таким образом, можно предположить, что окрестность этого перекрестка издревле представляла собой своеобразное культовое место.

Окружали сквер замечательные своими архитектурными особенностями здания мужской и женской гимназий, здание государственного банка, учительской семинарии. Причем здания мужской и женской гимназий и банка в почти неизменном виде (в тридцатых годах XX века оба здания гимназий были надстроены и стали трехэтажными) сохранились до нашего времени.

В этом сквере первоначально находилась могила генерал-губернатора Туркестанского края — Константин Кауфман, скончавшегося в мае 1882 года в Ташкенте.

В 1901 году проходила «Туркестанская выставка в Ташкенте», которая проводилась в том числе и в Константиновском сквере. Для выставки были построены несколько павильонов в восточном стиле, один такой павильон «в мавританском стиле», построенный по проекту архитектора А. Л. Бенуа, выдержавший даже сильное землетрясение 1966 года, был переоборудован в павильон по продаже цветов и сохранялся в центре сквера до последнего времени.

17 ноября 1910 года в центре перекрещивания Кауфманского и Московского проспектов было произведено освящение места и сделана закладка памятника Константина Кауфману, в присутствии всех высших властей, войск, учащихся и многих других жителей города.

Деньги на памятник собирали по подписке, собрали более 80 тыс. рублей. Академия Художеств объявила конкурс на проект памятника «Ген. Кауфману и войскам, покорившим Среднюю Азию».

4 мая 1913 года в центре сквера, где перекрещивались Московский и Кауфманский проспекты, был установлен по проекту И. Г. Шлейфера многофигурный памятник первому туркестанскому генерал-губернатору Константину Кауфману. Постамент украшали фигура орла о двух, глядящих в разные стороны, головах на двух шеях и бронзовые доски, надпись на главной из которых гласила: «Константину Петровичу фон Кауфману и войскам, покорившим Среднюю Азию». Сквер получил название Кауфманский сквер.

Сквер в советское время

После революции 1917 года памятник Константина Кауфману был демонтирован летом 1919 года, однако гранитный постамент, на котором находился памятник, остался. На постамент водрузили знамя, а вокруг установили пушки, отбитые в крепости во время октябрьских событий. Эта «композиция» была названа «памятником борцам революции», а сам сквер получил в 1918 году название сквер имени Марии Спиридоновой», вскоре заменённое на название cквер революции.

В 1919—1926 годах на гранитный постамент был установлен новый памятник в модном тогда стиле конструктивизма — «Серп и молот», являвшийся одновременно трибуной для выступления ораторов на митингах.

К десятилетию революции в 1927 году здесь появилась колонна с куполом и надписью на двух языках: «Октябрь — маяк мировой революции. 1917—1927». На узбекском языке надпись была выполнена арабским шрифтом, поэтому в 1929 году после перевода узбекского языка сначала на латиницу, а потом на кириллицу, колонну с надписью арабским шрифтом пришлось убрать.

Весной 1930 года на месте колонны был на очень короткое время установлен агитационный комплекс с бюстом Владимира Ленина и призывом «Пятилетку в 4 года!»

С начала 30-х годов XX века центр сквера продолжал занимать гранитный постамент бывшего памятника в окружении крепостных орудий.

В 1935 году было решено постамент из центра cквера убрать и вновь превратить сквер в проезжий перекресток двух улиц, которые к тому времени стали называться Энгельса (Московский проспект) и Карла Маркса (Кауфманский проспект).

В конце 40-х годов, когда в СССР отмечали юбилей Иосиф Сталина, в центре cквера Революции на гранитном постаменте был опять поставлен памятник — теперь уже руководителю СССР — Сталину, работы известного скульптора Меркурова.

В 50-х годах была проведена значительная реконструкция как самого сквера, так и окружающих его зданий.

После ХХII съезда КПСС, прошедшего в октябре 1961 года, когда было решено демонтировать все памятники Сталину, памятник с постамента убрали, а сам постамент было решено использовать для памятной стелы со словами из новой Программы КПСС на двух языках, в связи с этим монумент в центре cквера получил в народе название «Русско-узбекский словарь».

В 1968 году было вновь решено установить в центре города памятник, связанный с коммунистической, революционной тематикой. Для этого властями был выбран Карл Маркс, имя которого носила улица, проходящая через сквер. По проекту Д.Рябичева здесь был установлен весьма оригинальный памятник основоположнику коммунистической идеологии — гранитный факел с развивающимся бронзовым пламенем в виде головы Карла Маркса. Многим тогда казалось, что наконец-то cквер принял законченный устоявшийся вид, который сохранится надолго.

Сквер являлся привлекательным местом отдыха горожан. Здесь в 1961 году было открыто знаменитое кафе (ресторан) «Дружба», построенное в модном тогда стиле «бетон — стекло», а также несколько кафе мороженых, основным из которых было кафе «Снежок», в которых в выходные и праздничные дни кушало мороженое не одно поколение маленьких ташкентцев, а их родители могли выпить здесь по бокалу прекрасного сухого вина, произведенного узбекскими виноделами, стакану свежего фруктового сока или бутылочку ташкентской минеральной воды — одной из лучших в своем классе столовых минеральных вод.

Своим центральным положением сквер привлекал внимание и людей, желающих выразить свои политические симпатии или требования по тем или иным поводам. Здесь в двадцатые и тридцатые годы не раз проводились коммунистические митинги, а с конца 1960-х годов в cквере несколько раз проводили свои митинги, несанкционированные властями, крымские татары, требующие отменить запрет на их возвращение в Крым после их депортации Сталиным в 1944 году.

Сквер своим центральным удобным расположением, а также наличием кафе-ресторана, работающего до позднего вечера, привлекал внимание и всякого рода «золотой» молодежи и криминального элемента, собиравшихся c 1960 по 1980-е годы вечером на скамейках его аллей, для поиска потенциальных клиентов.

Современное состояние

После провозглашения независимости Узбекистана, в 1993 году знаковый памятник Карлу Марксу был демонтирован, как не отвечающий идеологии нового государства.

31 августа 1994 года, накануне третьей годовщины независимости Узбекистана сквер был переименован в сквер Амира Темура, а в его центре был открыт новый памятник скульптора Ильхома Джаббарова — бронзовый конный монумент Тамерлану — великому государственному деятелю и полководцу эпохи средневековья, одному из основателей узбекской государственности, призванный идеологически консолидировать общество вокруг великих свершений своих предков. Присутствовавший на его открытии президент Узбекистана Ислам Каримов выступил с речью, в которой сказал: «Наш народ, на протяжении долгих лет находившийся в колониальных тисках, был лишен возможности почитать своего великого соотечественника, воздать должное его историческим заслугам».

С целью борьбы с такими пороками, как проституция и праздное времяпрепровождение, в cквере городскими властями в настоящее время ликвидированы все питейно-развлекательные заведения, находившееся в нём — кафе «Дружба» и несколько кафе-мороженых, а также павильон по продаже цветов — «Мавританский павильон».

В ноябре 2009 года старые деревья, многим из которых насчитывали более 100 лет и которые являлись символом сквера, были вырублены по решению властей, в связи с комплексными мероприятиями по реконструкции cквера и территории вокруг него и обновлению зеленых насаждений. Например, решено дорогу перед Юридическим институтом (здание бывшей Женской гимназии) расширить, а на месте отеля «Пойтахт» построить административное здание. В связи с этим также было решено снести здание бывшей церкви Ташкентской учительской семинарии, построенной в 1898 году по проекту архитектора Алексея Бенуа.

Изображения архитектурных достопримечательностей, окружавшие cквер в разное время

Сквер. Кауфманский сквер Ташкента	Сквер. Вид Константиновского сквера. Ташкент (до 1890 года)	Сквер. Открытие памятника К. П. фон Кауфману. Ташкент, 4 мая 1913 года	Сквер. Сквер Карл Маркс 1977.jpg
Сквер. Памятник Карлу Марксу. Ташкент, Сквер революции	Сквер. 1900 год. Здание первой ташкентской женской гимназии	Сквер. 1916 год. Здание первой ташкентской женской гимназии	Сквер. 1900 год. Здание первой ташкентской мужской гимназии
Сквер. 1916 год. Здание Ташкентской учительской семинарии	Сквер. 1916 год. Храм Святого Александра Невского	Сквер. Здание филиала государственного банка	Сквер. Штаб Туркестанского военного округа у Константиновского сквера.

Изображения архитектурных достопримечательностей, окружающих Сквер

Сквер. Памятник Амиру Темуру	Сквер. Станция метро Сквер Амира Темура	Сквер. Гостиница "Узбекистан"	Сквер. Дворец международных форумов
Сквер. Куранты	Сквер. Куранты	Сквер. Куранты	Сквер. Новый бизнес-центр
Сквер. Храм Святого Александра Невского	Сквер. Женская гимназия	Сквер. Мужская гимназия	Сквер. Музей истории Тимуридов
Сквер. Банк	Сквер. Банк

Ссылки по теме

• Ташкентская топонимика
• «Туркестанская выставка в Ташкенте», журнал НИВА, 1890, № 42, с.1057-1060
• [www.uzinform.com/ru/news/2009/09/23/0002137.htm Улица Амира Темура в исторической ретроспективе]
• [mytashkent.uz/2007/06/10/tashkent-skver/ Книжник «Ташкент. Сквер. Место во времени», альманах «Малый шёлковый путь», выпуск второй.]

Отрывок, характеризующий Сквер Амира Темура

– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.