Центр международной торговли (Москва)

Центр международной торговли
Вид на комплекс со стороны Москвы-реки
Тип	Гостинично-выставочный комплекс
Листинг на бирже	MCX: [moex.com/ru/issue.aspx?code=WTCM WTCM]
Год основания	1980
Прежние названия	Совинцентр, Хаммеровский центр
Расположение	Россия Россия: Москва, Краснопресненская набережная
Отрасль	Гостиничный бизнес, выставочная деятельность
Материнская компания	ОАО «Центр международной торговли»
Сайт	[www.wtcmoscow.ru wtcmoscow.ru]

К:Предприятия, основанные в 1980 году

Це́нтр междунаро́дной торго́вли (ЦМТ, ранее — Совинцентр, «Хаммеровский центр») — деловой комплекс Москвы, расположен на Краснопресненской набережной столицы. Построен при участии Арманда Хаммера. ЦМТ находится в формирующемся деловом центре города, недалеко от Третьего транспортного кольца, рядом с выставочным комплексом «Экспоцентр» и строящимся бизнес-комплексом Москва-Сити. Ближайшие станции метро — «Улица 1905 года», «Выставочная». В центре проводятся деловые встречи, симпозиумы, конгрессы, совещания и иные деловые мероприятия.

Владеет и управляет комплексом ОАО «Центр международной торговли», 51,02 % которого принадлежит Торгово-промышленной палате России, около 18 % контролируется Анатолием Гавриленко посредством инвестгруппы «Алор». В декабре 2006 года ОАО «ЦМТ» провело размещение акций в системе РТС, в ходе которого было размещено 18 % акций на сумму $105 млн.

С апреля 2012 председателем совета директоров ОАО «ЦМТ» является президент Торгово-промышленной палаты России Сергей Катырин.

В состав комплекса входят три офисных здания, конгресс-центр, гостиницы Crowne Plaza и «Союз», апарт-отели «Международная-2», «Эридан-1» и «Эридан-2». Общая площадь объектов — составляет 330 тыс. м².

История

Был построен в 1980 году по проекту коллектива архитекторов — Михаила Посохина (руководитель), Владимира Кубасова и Петра Скокана; до середины 1990-х годов носил название «Совинцентр», по названию крупнейшего из всесоюзных внешнеторговых объединений системы ТПП СССР, в систему выставочно-представительских учреждений которой он входил. В 1988—1989 году в Совинцентре проводились игры телепрограммы «Что? Где? Когда?».

Идея создания и открытие

Идея создания Центра международной торговли возникла в начале 1970-х годов, когда в период роста внешнеэкономической активности страны и увеличения числа контрактов с зарубежными организациями, встала необходимость в создании в Москве своего делового центра, где могли бы разместиться и функционировать представительства зарубежных компаний. Инициаторами проекта создания делового центра в Москве выступили Торгово-промышленная палата СССР и американский бизнесмен Арманд Хаммер. В июне 1973 года Совет министров СССР принял соответствующее поставление и была учреждена дирекция ЦМТ. В 1974 году ЦМТ становится членом Ассоциации центров международной торговли. Проект комплекса был разработан под руководством главного архитектора Москвы Михаила Посохина совместно с американской компанией Welton Becket. Финансирование строительства ЦМТ осуществлялось за счёт кредитов, предоставленных американскими Eximbank и Chase Manhattan Bank, а также из средств госбюджета.

Официальное открытие ЦМТ состоялось в 1980 году.

Развитие ЦМТ

В 1981 году в ЦМТ прошла генеральная ассамблея Ассоциации центров международной торговли, в которой приняли участие представители даже тех государств, с которыми у Советского Союза не было дипломатических отношений (Гонконг, Берег Слоновой кости, Израиль, Южная Корея, ЮАР). В период с 1980 по 1990 годы здесь прошли: выставка-презентация Xerox, презентация SAIC Velcorex, 83-я сессия Международного олимпийского комитета, 16-я конференция Федерации европейских биохимических обществ (FEBS), заседание Американо-советского торгово-экономического совета, всемирная конференция «Религиозные деятели за спасение священного дара жизни», открытие представительства Британо-советской торговой палаты и другие мероприятия.

Передел собственности в 1990-е годы

По данным газеты «Коммерсант», с конца 1980-х годов здания центра контролировали абхазские и чеченские криминальные авторитеты, в частности Беслан Джонуа (нередко встречается искажённый вариант фамилии — Дожуа) по кличке «Бесик», с 1994 года перебравшийся во Францию, а также Майрбек Дакаев по кличке «Майер», которые облагали данью арендаторов.

По воспоминаниям бывшего руководителя службы безопасности ЦМТ, первые бандиты появились примерно в 1989 году: они назначали встречи возле статуи Меркурия, затем отправлялись в «Венское кафе», наводя ужас на иностранцев. Криминальные элементы отпугивали представителей зарубежных фирм, которые начали переезжать в другие бизнес-центры Москвы, а ЦМТ нёс убытки от потери арендаторов.

В начале 1990-х директор фирмы «Инрест», владевшей сетью ресторанов в ЦМТ Александр Oганов, по версии газеты «МК», вступил в конфликт с криминалом, контролировавшим ЦМТ. 21 марта 1995 года в 8.30 утра Oганов был застрелен.

Руководство Торгово-промышленной палаты, владевшей ЦМТ, пошло на решительные меры: в начале 1995 года генеральным директором Центра был назначен 59-летний Борис Грязнов, намеревавшийся с помощью своей службы безопасности, в которую входили бывшие сотрудники милиции и КГБ СССР, освободить центр от влияния криминала. Охрана стала под любым предлогом выдворять кавказцев с территории ЦМТ, что провоцировало конфликты — одному из охранников были нанесены тяжелые ранения ножом.

В сентябре 1995 года Грязнов объявил программу модернизации центра, предполагавшую, в том числе реконструкцию здания и строительство новых помещений, а также серьёзные кадровые сокращения (с 3500 сотрудников до 1500) и обновление кадрового состава.

Большую часть помещений Грязнов сдал в аренду концерну «Инфант» московского бизнесмена чеченского происхождения Руслана Байсарова, полагая что тому будет проще вести переговоры с авторитетными кавказцами. По версии газеты «Коммерсантъ», до 1997 года Байсарову удавалось улаживать все конфликты с бандитами, однако когда владельцы ЦМТ решили привлечь иностранных инвесторов и при помощи аудиторской фирмы Price Waterhouse разработали план развития, включавший внедрение прозрачной схемы слежения за всеми финансовыми потоками, это вызывало серьёзное недовольство криминала.

12 ноября 1997 года Грязнов, а также его водитель и телохранитель были расстреляны из автомата Калашникова во дворе № 4 на улице Лизы Чайкиной. Байсаров, по его словам, получал угрозы от «Майера», а его дом в Жуковке на Рублевке был взорван при помощи гранаты. В 2007 году Беслан Джонуа («Бесик») был застрелен в центре Москвы.

Дальнейшее развитие

В 1992 году ЦМТ был преобразован в Открытое акционерное общество (ОАО), основным акционером которого стала Торгово-промышленная палата России — правопреемник ТПП СССР. После состоявшегося в декабре 2006 года V съезда ТПП РФ была сформирована новая управленческая команда и принята пятилетняя Концепция стратегического развития ОАО «ЦМТ». В настоящее время ЦМТ — сервисный холдинг, который предоставляет комплекс конгрессно-выставочных и гостиничных услуг.

Конгрессная деятельность

Площадь конгресс-центра ЦМТ включает многофункциональный трансформируемый конгресс-зал, 29 конференц-залов и переговорных комнат, и составляет 6000 м². Общая одновременная вместимость — 4600 человек.

С 2010 по 2012 годы в ЦМТ прошли следующие форумы: Европейская конференция министров регионального развития (CEMAT) Совета Европы, Международный общественный форум «Роль народной дипломатии в развитии международного гуманитарного сотрудничества», Всероссийский форум «Развитие санаторно-курортной помощи, восстановительного лечения и медицинской реабилитации», 1-й Российский Нефтяной Конгресс, Международный Конгресс «Открытая Россия: партнерство для модернизации», Первый Всероссийский экологический форум «Экология. Инновация. Среда обитания», VII Ежегодный бизнес-форум «Деловой России» «НЕсырьевая модель социального государства», Глобальный Форум Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ).

Центр международной торговли является членом Международной ассоциации конгресс-центров (AIPC), Международной ассоциации конгрессов и конференций и Российского союза выставок и ярмарок (РСВЯ).

Гостиничный комплекс

До данным РБК, в связи с потребностью Москвы в отелях бизнес-класса, в 2005 года было решено ввести гостиницу «Международная» в гостиничную сеть IHG. По условиям договора, ЦМТ должно осуществлять управление гостиничным бизнесом самостоятельно, без иностранных менеджеров. ЦМТ инвестировало более 20 млн долл. в модернизацию гостиницы «Международная», и в 2007 году она открылась под новым брендом — Crowne Plaza Moscow WTC, насчитывая 575 номеров. Бренд Crowne Plaza принадлежит международной гостиничной сети InterContinental Hotels Group (IHG). В марте 2011 года состоялось открытие 20-этажного клубного корпуса отеля Crowne Plaza Moscow WTC на 149 номеров.

Международное и межрегиональное сотрудничество

В ходе реализации концепции стратегического развития ЦМТ развивались международное и региональное направления. Были установлены отношения между ЦМТ Москвы и центрами международной торговли других стран мира (государств Евросоюза, США и КНР), подписано Соглашение о сотрудничестве между ОАО «Центр международной торговли» и Торгово-промышленными палатами Барселоны и Нью-Йорка. В настоящее время ведется работу по созданию региональных деловых центров в субъектах Российской Федерации. В рамках этой работы в апреле 2010 года был открыт «ЦМТ-Краснодар» — бизнес-комплекс на Юге России, часть деловой инфраструктуры зимней Олимпиады-2014 в Сочи.

Социальная политика ЦМТ

ЦМТ является одним из благотворителей фонда «Центр помощи беспризорным детям» ТПП РФ, созданного в 2002 году. Ежегодно в ЦМТ проводится благотворительный праздник для детей-сирот; реализуется программа по оказанию прямой помощи детским домам.

Награды

• Международная награда International Arch of Europe for Quality and Technology.
• Лауреат конкурса «Лучший работодатель города Москвы» и победитель международной премии «Лидеры экономического развития» в номинации «Лучшее предприятие года».
• Награда Russian Business Travel & MICE Award.
• Сократовские награды в области государственного управления, экономики, науки и культуры: награда в номинации «Лучшее предприятие Европы».

Ссылки

• [www.wtcmoscow.ru/ Официальный сайт]

Отрывок, характеризующий Центр международной торговли (Москва)

С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.