Центумвиры

Центумвиры (лат. centumviri) — в Древнем Риме коллегия для разбирательства гражданских дел, учрежденная, по преданию, еще в царский период и существовавшая до падения Западной Римской империи.

Согласно Т. Моммзену, учреждение центумвирата приурочивается ко второй половине III века до н. э. Количество центумвиров, несмотря на определенное значение понятия (centumwiri = 100 мужей), не было постоянным: по Фесту, претор выбирал от каждой из тридцати триб (до 241 года) по 3 человека; 90 избранных вместе с децемвирами, выступавшими в качестве председателей, составляли коллегию в 100 человек. По доведении числа триб до 35 центумвиров стало 105. При императорах коллегия состояла из 180 членов, хотя первоначальное название ее оставалось в силе. Во время республики коллегия, по-видимому, заседала в полном составе; при Августе она была разделена на четыре секции, заседавшие независимо одна от другой. В случае особо важных процессов секции могли объединяться под председательством претора. Во время республики председателями суда центумвиров были городские преторы и бывшие квесторы (квестории). Согласно обычаям старинного судопроизводства, суд центумвиров происходил под открытым небом, на форуме. Позже, во времена Квинтилиана, секции заседали в Юлиевой базилике. Ведению суда центумвиров подлежали гражданские дела об опеке, наследстве, завещаниях и по другим вопросам о праве квиритской собственности; поэтому на месте судопроизводства водружалось копье, как символ dominium ex iure Quintium, напоминавший о том времени, когда квиритская собственность завоевывалась оружием. Форма судопроизводства была легисакционная (legis actio sacramento, т. е. гражданский процесс с внесением залога), сохранявшаяся в суде центумвиров и после отмены этой процессуальной формы по закону Эбуция (около 200 года до н. э.).

Литература

• При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Центумвиры

– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.