Церковная деятельность Ивана Мазепы
Поделись знанием:
Феофан Прокопович о Мазепе писал:
Четвертое направление было направление, которого самым видным представителем был великий князь, наследник цесаревич, не могший забыть своего аустерлицкого разочарования, где он, как на смотр, выехал перед гвардиею в каске и колете, рассчитывая молодецки раздавить французов, и, попав неожиданно в первую линию, насилу ушел в общем смятении. Люди этой партии имели в своих суждениях и качество и недостаток искренности. Они боялись Наполеона, видели в нем силу, в себе слабость и прямо высказывали это. Они говорили: «Ничего, кроме горя, срама и погибели, из всего этого не выйдет! Вот мы оставили Вильну, оставили Витебск, оставим и Дриссу. Одно, что нам остается умного сделать, это заключить мир, и как можно скорее, пока не выгнали нас из Петербурга!»
Воззрение это, сильно распространенное в высших сферах армии, находило себе поддержку и в Петербурге, и в канцлере Румянцеве, по другим государственным причинам стоявшем тоже за мир.
Пятые были приверженцы Барклая де Толли, не столько как человека, сколько как военного министра и главнокомандующего. Они говорили: «Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, и лучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идти успешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать, как он показал себя в Финляндии. Ежели армия наша устроена и сильна и отступила до Дриссы, не понесши никаких поражений, то мы обязаны этим только Барклаю. Ежели теперь заменят Барклая Бенигсеном, то все погибнет, потому что Бенигсен уже показал свою неспособность в 1807 году», – говорили люди этой партии.
Шестые, бенигсенисты, говорили, напротив, что все таки не было никого дельнее и опытнее Бенигсена, и, как ни вертись, все таки придешь к нему. И люди этой партии доказывали, что все наше отступление до Дриссы было постыднейшее поражение и беспрерывный ряд ошибок. «Чем больше наделают ошибок, – говорили они, – тем лучше: по крайней мере, скорее поймут, что так не может идти. А нужен не какой нибудь Барклай, а человек, как Бенигсен, который показал уже себя в 1807 м году, которому отдал справедливость сам Наполеон, и такой человек, за которым бы охотно признавали власть, – и таковой есть только один Бенигсен».
Седьмые – были лица, которые всегда есть, в особенности при молодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, – лица генералов и флигель адъютантов, страстно преданные государю не как императору, но как человека обожающие его искренно и бескорыстно, как его обожал Ростов в 1805 м году, и видящие в нем не только все добродетели, но и все качества человеческие. Эти лица хотя и восхищались скромностью государя, отказывавшегося от командования войсками, но осуждали эту излишнюю скромность и желали только одного и настаивали на том, чтобы обожаемый государь, оставив излишнее недоверие к себе, объявил открыто, что он становится во главе войска, составил бы при себе штаб квартиру главнокомандующего и, советуясь, где нужно, с опытными теоретиками и практиками, сам бы вел свои войска, которых одно это довело бы до высшего состояния воодушевления.
Восьмая, самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1 му, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели – обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.
Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую. Среди неопределенности положения, при угрожающей, серьезной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этого вихря интриг, самолюбий, столкновений различных воззрений и чувств, при разноплеменности всех этих лиц, эта восьмая, самая большая партия людей, нанятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общему делу. Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив еще над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса.
Из всех этих партий, в то самое время, как князь Андрей приехал к армии, собралась еще одна, девятая партия, начинавшая поднимать свой голос. Это была партия людей старых, разумных, государственно опытных и умевших, не разделяя ни одного из противоречащих мнений, отвлеченно посмотреть на все, что делалось при штабе главной квартиры, и обдумать средства к выходу из этой неопределенности, нерешительности, запутанности и слабости.
Люди этой партии говорили и думали, что все дурное происходит преимущественно от присутствия государя с военным двором при армии; что в армию перенесена та неопределенная, условная и колеблющаяся шаткость отношений, которая удобна при дворе, но вредна в армии; что государю нужно царствовать, а не управлять войском; что единственный выход из этого положения есть отъезд государя с его двором из армии; что одно присутствие государя парализует пятьдесят тысяч войска, нужных для обеспечения его личной безопасности; что самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя.
В то самое время как князь Андрей жил без дела при Дриссе, Шишков, государственный секретарь, бывший одним из главных представителей этой партии, написал государю письмо, которое согласились подписать Балашев и Аракчеев. В письме этом, пользуясь данным ему от государя позволением рассуждать об общем ходе дел, он почтительно и под предлогом необходимости для государя воодушевить к войне народ в столице, предлагал государю оставить войско.
Одушевление государем народа и воззвание к нему для защиты отечества – то самое (насколько оно произведено было личным присутствием государя в Москве) одушевление народа, которое было главной причиной торжества России, было представлено государю и принято им как предлог для оставления армии.
Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.
В 1806 м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: «Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird». [Ведь я же говорил, что все дело пойдет к черту (нем.) ] Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории.
Он сказал несколько слов с князем Андреем и Чернышевым о настоящей войне с выражением человека, который знает вперед, что все будет скверно и что даже не недоволен этим. Торчавшие на затылке непричесанные кисточки волос и торопливо прилизанные височки особенно красноречиво подтверждали это.
Он прошел в другую комнату, и оттуда тотчас же послышались басистые и ворчливые звуки его голоса.
Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить:
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“
(перенаправлено с «Церковная политика гетмана Мазепы»)
Церковная деятельность Ивана Мазепы — деятельность гетмана Мазепы, направленная на строительство церквей, монастырей и церковных школ на Украине. По сведениям некоторых исследователей гетманства Мазепы, он стремился сделать Киев «вторым Иерусалимом»[1]. По сведениям митрополита Иллариона (Огиенко), исследователей гетманства Мазепы, [mytsyk.com/ доктора исторических наук Юрия Мицика], научного сотрудника Института истории Украины НАН Украины, [www.ut.net.ua/about/we/97/ кандидата исторических наук Ольги Ковалевской], [www.publish-ukma.kiev.ua/ua/F38FB5/?arctical=11 историка и журналиста Сергея Павленко][2], за счёт собственных средств Иван Мазепа построил 26 соборов, церквей и колоколен[3][4][5][6][7], в том числе и за пределами Украины[8].
Содержание
- 1 Предыстория
- 2 Строительство церквей и монастырей при гетмане Мазепе
- 3 Список церквей, построенных на средства Ивана Мазепы
- 4 Наиболее значимые дары Ивана Мазепы церквям
- 5 Издание богослужебных книг
- 6 Универсалы Мазепы в пользу церквей и монастырей
- 7 Изготовление колоколов
- 8 Создание церковных учебных заведений
- 9 Оценки церковных деятелей
- 10 Строительство церквей и проблемы анафемы
- 11 Мнения о церковной деятельности Мазепы
- 12 Примечания
- 13 См. также
- 14 Литература
- 15 Ссылки
Предыстория
По сведениям Владимира Грипася[9], в период истории Украины, который известен под названием «Руина» строительство православных храмов практически не производилось. После избрания гетманом Украины Ивана Самойловича, он начинает строительство монументального Троицкого собора в Чернигове и соборной церкви Мгарского монастыря под Лубнами, которые он не смог достроить[10].
В это время начал формироваться архитектурный стиль, получивший название «украинское барокко», или «Мазепинское барокко»[11].
Строительство церквей и монастырей при гетмане Мазепе
Основное внимание при строительстве церквей Иван Мазепа уделяет Киеву[12]. На его средства производится ремонт Софийского собора, реставрация Михайловского златоверхого монастыря, Успенского собора и Троицкой надвратной церкви Киево-Печерской лавры, восстанавливаются Кирилловская церковь в Киеве и Борисоглебский собор в Чернигове.
На средства гетмана строятся новые монументальные храмы, некоторые сохранились до нашего времени. К ним относятся церковь Всех Святых на Экономических вратах Печерского монастыря, Николаевский военный собор, Богоявленский собор в Братском монастыре и др.[9]
По образцу этих церквей на средства гетмана возводятся Вознесенский собор в Переяславе-Хмельницком, строится ряд церквей в столице гетмана Батурине, которые впоследствии были уничтожены Меншиковым[13].
Представляет архитектурный интерес каменные колокольни, возведенные на средства гетмана и сохранившиеся до настоящего времени — колокольни Софийского собора в Киеве и Борисоглебского в Чернигове[12].
Гетман уделял большое внимание укреплению обороноспособности монастырей. Для этого выделил значительные средства. В результате этих действий Киево-Печерская лавра окружается каменными стенами, хорошо сохранившимися до сегодняшнего времени.
Церковное строительство гетман Мазепа не ограничивает Киевом. На его средства строятся новые церкви в Глухове, Лубнах, Густине, Дегтярях, а также на территории Московского государства (Рыльск, Ивановское (теперешняя Курская область)[14].
Список церквей, построенных на средства Ивана Мазепы
По сведениям исследователей гетманства Ивана Мазепы, доктора исторических наук Юрия Мицика, научного сотрудника Института истории Украины НАН Украины, кандидата исторических наук Ольги Ковалевской, историка и журналиста Сергея Павленко[4][5][10][15], по своей инициативе и за счёт собственных средств Иван Мазепа построил:
- Трапезная церковь Пустынно — Николаевского монастыря в Киеве;
- Братская Богоявленская церковь на Подоле в Киеве;
- Колокольня Софийского собора в Киеве;
- Церковь всех Святых Киево-Печерской лавры;
- Ануфриевская башня — церковь Киево-Печерской лавры;
- Вознесенская церковь в Вознесенском женском монастыре в Киеве;
- Троицкий собор в Батурине;
- Воскресенская церковь в Батурине;
- Покрова Пресвятой Богородицы в Батурине;
- Вознесенский собор в Переяславе;
- Колокольня Борисоглебского монастыря в Чернигове;
- Церковь святителя Иоанна Предтечи в Борисоглебском монастыре в Чернигове;
- Церковь святителя Иоанна Евангелиста в Чернигове;
- Успенский собор Глуховского женского монастыря;
- Трапезная церковь Густинского монастыря;
- Трапезная церковь Мгарского монастыря в Лубнах;
- Церковь святителя Иоанна Крестителя в Рыльске;
- Николаевская церковь в Макошинском монастыре;
- Покровская церковь в Дегтярях;
- Покровская церковь в Прачах;
- Свято-Троицкая церковь Бречицкого Андроникова монастыря;
- Соборный храм Рождества Христова и монастырские здания Думницкого мужского монастыря;
- Церковь Воскресения Христова и монастырские здания Любецкого Антоновского монастыря;
- Церковь Бахмачского монастыря;
- Церковь Успения Пресвятой Богородицы Каменского Успенского монастыря;
- Покровская церковь на Запорожской Сечи;
- Церковь Пресвятой Богородицы в Новобогородицкой крепости.
Кроме этого, за свои средства Иван Мазепа отреставрировал Троицкую соборную церковь Кирилловского монастыря, Успенский храм и Троицкую надвратную церковь Киево-Печерской лавры, Софийский собор и Михайловский Златоверхий монастырь. Он также достроил за свои деньги Троицкий собор в Чернигове и соборный храм Мгарского монастыря[16].
Наиболее значимые дары Ивана Мазепы церквям
Наиболее значимым подарком гетмана Мазепы украинской церкви было Пересопницкое Евангелие, на котором в настоящее время принимают присягу Президенты Украины.
Сие Евангелие, — осталась в нем дарственная надпись, — справлялося коштом и накладом Его царского пресветлаго величества войска Запорожскаго гетмана и славнаго чину святаго Апостола Андрея Кавалера Иоанна Мазепы. Року 1701 июня в 1 день. Ділал иноземец Георгий Фрибург вісу серебра двенадцать фунтов, пробы четырнадцатой[17].
Другим подарком стали серебряные с позолотой царские врата весом 50 кг, которые по заказу гетмана Мазепы были отлиты в Германии (Аугсбург) по эскизу неизвестного черниговского художника. По некоторым данным, металл для ворот — серебряный идол, найденный на территории черниговского Вала[18]. По описанию Сергея Колесника, «в центральной части каждой створки находятся изображения святых Бориса и Глеба, выше и ниже — образы четырёх евангелистов. В самом низу изображены пророк Исайя и царь Давид, в верхней части — Богоматерь и архангел Гавриил, на самой верхушке — благословляющий Христос, а по центральной оси сверху донизу расположены изображения десяти царей Иудеи. Самую нижнюю же часть врат украшает герб гетмана Ивана Мазепы. Царские врата являются шедевром искусства, который дошёл до нас почти неповрежденным»[19].
В Храм гроба Господнего (Иерусалим) гетман Мазепа подарил серебряную тарелку и дорогую плащаницу с надписями на каждой:Дар его Высокости Иоанна Мазепы, гетмана Руси[20]В Храм Воскресения Христова (Иерусалим) Иван Мазепа подарил серебряную напрестолную доску и драгоценное евангелие[20].
В 1699 году по заказу Мазепы для Воскресенской церкви в Батурине был отлит колокол «Голубь» (укр. Мазепин дзвін)[21]. На колоколе отлит документально датированный портрет Мазепы конце XVII века. По мнению исследователя Бориса Пилипенко Мазепин колокол является «выдающейся памяткой украинского литейного дела»[22]. Кроме этого, дары Мазепы церквям находятся в православных храмах Сирии, Палестины, Стамбула и на Афоне[20].
Издание богослужебных книг
Первым издательским проектом, реализованным гетманом Мазепой, стало издание при его поддержке книги «Венец Христов». Главный смысл этой книги — прославление Христа, Богородицы и святых на примерах их жизни.[23] В 1700 году на средства гетмана печатается комментарий Григория Двоеслова на книгу Иова с заголовком:
«Толкованіе Григорія Двоеслова на книгу Іова за щасливого владення Его Царского Пресветлаго Величества войска Запорожскаго обоих стран Днепра гетмана ясновельможного его милости Іоанна Стефановича Мазепы его ж коштом и иждевеніем преведеся сіе духовная книга на спасение его и всех чтущих и пользу приемлющих от нея»[24].В 1708 году на деньги Ивана Мазепы была издана «Книга чесної непорочної Євангелії, світильника, що сяє й освітлює». Книга издана в Алеппо на арабском языке. На главной странице этой книги изображен герб гетмана Мазепы, под ним надпись:
«Сию книгу святую душеспасительных благовествований надал ясновельможный его милость пан Иван Мазепа, гетман войск его царского пресветлого величества запорожских..»[25]
На деньги гетмана также издаются «Канон Пресвятой Богородицы Осмогласный» (1697), «Псалтырь» (1697) и «Октоих» (1699). В этих книгах о Мазепе пишут как об «изрядном ктиторе и благодетеле обители Печерския Киевския»[26]. Черниговская типография на деньги Ивана Мазепы печатает несколько изданий Евангелия, которые гетман передает Лубенскому Мгарскому монастырю, православным Сирии[27] (см. Арабские переводы Библии), Верхратскому монастырю возле Равы-Русской[28] и другим православным церквям.
Универсалы Мазепы в пользу церквей и монастырей
По сведениям Института украинской археографии и источниковедения имени М. С. Грушевского[29], значительная часть универсалов гетмана Мазепы направлена на поддержку епархий, монастырей и приходов.Из более чем 500 известных на сегодня универсалов Мазепы, на долю УПЦ приходится свыше 130, то есть 26 %.[5]Анализ универсалов показывает, что гетман Мазепа предоставляет монастырям имения, а на те, которыми монастыри владели ранее, гетман выдает универсалы, закрепляющие эти права. В универсале 1689 года Черниговскому Елецкому монастырю гетман писал, что хоть в Коломакских статьях есть пункт о том, чтобы не давать монастырям новых имений, но он «з горливого к святому мѣстца… усердия, респектуючи на тогдашнюю в нем скудость и на малость людей, в подданствѣ обрѣтаючихся» предоставляет монастырю село Мошонку.
Доктор исторических наук Юрий Мицик приводит также список монастырей, в пользу которых гетман Мазепа издавал универсалы. Так, Киевская митрополия, включая Софийский монастырь, получила от Мазепы 9 универсалов (150, 170, 174, 175, 188, 237, 248, 375, 382), Черниговская и Новгород-Северская архиепископия — 3 (113, 240, 332), Переяславская — 2 (325, 338) и т. д. Этими универсалами за монастырями закреплялись земельные угодья, села, мельницы, шинки, лицензии на изготовление водки и табака, монопольную продажу водки на монастырских перевозах и на ярмарках, а также выделялась конкретная материальная помощь[5].
Кроме земельных наделов и разрешений на торги, промыслы, мельницы, на заведение слобод и промышленных предприятий, а также на право сбора разных локальных налогов, гетман Мазепа раздает немало «оборонных» универсалов монастырям, освобождая их от тех или иных налогов и повинностей, а также запрещая полковой и сотенной администрации вмешиваться во внутренние дела монастырских владений.
Так, универсалом № 131 от 1 декабря 1689 года Иван Мазепа выдает разрешение глуховскому священнику Максиму Софоновичу на строительство мельницы и слободы при ней, а универсалом № 195 от 11 мая 1692 года передает в «послушание» Киево — Печерской лавре жителей, которые поселились возле Масалаевской мельницы[29].
Также гетман Мазепа рассматривал имущественные конфликты между монастырями, о чём свидетельствует универсал № 223 от 30 июля 1694 года о разделе количества мельниц между Киевским Межигорским и Киевским Братским монастырями[29].
Изготовление колоколов
Самый известный «Колокол Мазепа»[30], отлитый киевским мастером Афанасием Петровичем в 1705 году, по заказу и на средства гетмана Ивана Мазепы. Назван в честь своего заказчика «Мазепа». Установлен на втором ярусе Триумфальной колокольни Софийского собора в Киеве. Это самый большой из сохранившихся старинных бронзовых колоколов Украины[31].
В Новгород-Северском Спасском монастыре сохранился колокол 1698 года, изготовленный на средства Ивана Мазепы украинским мастером Иваном Андриевичем[32]. На колоколе находится изображение герба Мазепы и надпись:
Иоанн, гетман славный, на Божью хвалу полагаем надежду и свою славу, возгласит и сей звук о его славе и придаток немалый будет к вечной хвале.
Не менее известен также колокол «Голуб», отлитый в 1699 году украинским мастером Карпом Балашевичем по заказу и на деньги гетмана Мазепы. Колокол был отлит для Батуринской Воскресенской церкви, которая находилась рядом с дворцом гетмана. После того, как эта церковь была уничтожена Меншиковым, колокол был перевезен в Домницкий Богородицкий монастырь[21].
Создание церковных учебных заведений
Гетман Мазепа уделял большое внимание развитию школ, которые действовали при церквях. Как видно из его универсала № 385 от 8 февраля 1704 года, на территории Новгород — Северской сотни существовали такие школы. Это также описывает в своем дневнике Крман Д., который был на Украине во время шведского похода 1708 года: «Закон божий изучается в школах и разъясняется в церквях»[33].
В 1700 году, по просьбе Лазаря Барановича, гетман Мазепа на свои средства строит здание Черниговского коллегиума. По мнению Александра Коваленко, «черниговский коллегиум, созданный по образцу Киево-Могилянской академии, давал своим воспитанникам довольно широкое гуманитарное образование энциклопедического характера. Немало его выпускников оставили заметный след в развитии украинской культуры, нашли своё призвание на просветительской ниве»[34].
Большую роль сыграл Иван Мазепа в становлении Киево-Братской школы, а затем коллегии, основанной киевским митрополитом Петром Могилой. Именно с помощью Мазепы это учебное заведение получает статус академии и вошло в историю как Киево-Могилянская академия.
Оценки церковных деятелей
Политика Мазепы в отношении церковного строительства на Украине находила высокие оценки высших церковных иерархов, которые они высказывали в своих трудах. Во всех церквях, построенных Мазепой, закладывались керамические пластины с гербом гетмана и надписью, что церковь возведена по инициативе и на средства Ивана Мазепы. Митрополит Стефан Яворский в своем труде «Заря славная» характеризует Ивана Мазепу как вождя, «которого время в Книгах Вечности оставляет»[35].
Митрополит Киевский и Галицкий Варлаам (Ясинский) называл Мазепу «особливым обновителем, промыслинником и благодетелем Братского монастыря»[36].
Архиепископ Феофан Прокопович посвящает Ивану Мазепе свой труд «Владимир», где называет Ивана Мазепу преемником равноапостольного князя Владимира[36].
Святитеть Дмитрий (Туптало) в своем труде «Руна орошенного» благодарит гетмана за завершение строительства Троицкого храма в Чернигове и пишет, что это «Мазепе будет знаком победы над врагами»[35].
Строительство церквей и проблемы анафемы
Согласно церковному уставу, за богослужением в церкви на сугубой ектении возносится прошение «Еще молимся о блаженных и приснопамятных создателех святаго храма сего…» без указания каких-либо имён.[37] По мнению сторонников снятия анафемы с Ивана Мазепы, в церквях, построенных на его деньги, имеет место двоякая ситуация, когда раз в год его проклинали в чине Торжества Православия, а в течение года в общем прошении молились за него. По этой причине пожертвования Мазепы на строительство и восстановление храмов являются одним из аргументов в вопросе о снятии с него анафемы[38].
Мнения о церковной деятельности Мазепы
 |
Проверить информацию. Необходимо проверить точность фактов и достоверность сведений, изложенных в этой статье.
На странице обсуждения должны быть пояснения. |
Намереваясь присоединить вновь к Польше Малороссию и зная, как жители этого края не любили поляков за вводимую ими унию, он стал оказывать мнимое усердие к православию, созидал каменные церкви, снабжал разные монастыри и храмы богатыми утварями; любочестие Мазепы доходило до того, что он на колоколах, иконостасах, окнах церквей и в алтарях ставил изображение своего герба.
Напишите отзыв о статье "Церковная деятельность Ивана Мазепы"
Примечания
- ↑ Павленко С. Іван Мазепа як будівничий української культури.// Церковне будівництво у Києві. ВД «Києво-Могилянська академія», 2005, стр. 124—125.
- ↑ [www.cult.gov.ua/blog/2007-12-06-52 Павленко Сергей Олегович]
- ↑ Митрополит Илларион (Огиенко). Распятый Мазепа.// Мазепа как церковный меценат. Раздел 1. Церковная политика. НВЦ: «Наша культура и наука». 2003, стр. 52-100.
- ↑ 1 2 [www.mazepa.name/biograph/mazepa14.html Церковні споруди, що були збудовані, реставровані або оздоблені коштом І. Мазепи]
- ↑ 1 2 3 4 [orthodoxy.org.ua/ru/istoriya/2008/10/16/19769.html Юрій Мицик. Гетьман Іван Мазепа як покровитель Православної Церкви]
- ↑ Сергей Павленко. Иван Мазепа. Издательский дом "Альтернативы. Киев — 2003, стр. 241.
- ↑ Козацька старшина в Бендерах року 1709 склала такий реєстр фундацій і донацій Мазепи: «позолочення бані Печерської церкви 20500 дукатів; мур довкола Печерського монастиря і церков тощо, мільйон; великий дзвін і дзвіниця до Печерського монастиря 73000 золотих; великий срібний свічник для Печерської церкви 2000 імперіялів; золота чаша й така ж оправа Євангелії для неї 2400 дук.; золота митра для неї 3000 дук., поминувши прикраси й пожертви для неї; позолочення бані митрополичого собору в Києві 5000 дук.; золота чаша для нього 500 дук., віднова його 50000 зол.; церква Київської Колеґії з гімназіями й ін. більше ніж 200000 зол.; церква св. Миколая Київського з монастирем тощо більше ніж 100000 зол.; віднова церкви монастиря св. Кирила за Києвом більше ніж 10000 зол.; вівтар у Межигірському монастирі 10000 зол.; фундація новозбудованого єпископського собору в Переяславі з монастирем тощо більше ніж 300000 зол.; церква в Глухові 20000 зол.; рефектар Густинського монастиря 10000 зол.; рефектар Мгарського монастиря понад 8000 зол., церква св. Трійці в Батурині понад 20000 зол.; незакінчена церква св. Миколи в Батурині 4000 зол.; монастирська церква в Дігтярях 15000 зол.; монастирі бахмацький, каменський, любецький, думницький з церквами тощо — невідомо скільки; віднова катедрального монастиря в Чернігові 10000 зол.; докінчення будови церкви св. Трійці там само 10000 зол.; Макошинський монастир із церквою св. Миколи понад 20000 зол…. срібна рака з п’ятьма срібними свічниками на мощі св. Варвари (у Київському Золотоверхо-Михайлівському монастирі — О. О.) — 4000 імпер.;… Дерев’яні церкви: чернігівська св. Івана Євангелиста, з вівтарем тощо понад 5000 зол.; дві батуринські, Воскресенська й Покрови Богородиці з приналежностями понад 15000 зол.; в селі Прачі понад 15000 зол.; св. Івана Хрестителя в Рильську (де були маєтки Мазепи — О. О.) — 2000 зол.». Сюди не ввійшли щедрі пожертви Мазепи цим та іншим монастирям і церквам, духовенству, освітнім та благодійним інституціям тощо. Зокрема щороку давав Гетьман на Густинський монастир 500 золотих, на київських бурсаків — 1000 золотих. «На запис Печерському монастиреві» було дано Мазепою 180000 імперіялів, які були сконфісковані російським урядом у 1708 р. Це були тільки ті донації, що про них відомо було старшині і що збереглися в її пам’яті. М. Возняк, Бендерська комісія по смерті Мазепи. — «Мазепа», збірник, т. І, Варшава, 1938, с. 130—131),
- ↑ Маємо лише уривкові відомості про донації Мазепи для Православної Церкви поза межами України-Гетьманщини. В актах Бендерської комісії 1709 р. занотовано такі дані: «на віднову монастиря св. Сави дав (Гетьман) у Батурині архимандритові, пізнішому патріярхові (це, мабуть, патріярх Єрусалимський Хрисанф, 1707—1731, який ще архимандритом побував у Батурині в 1701 р.), 50000 зол., а на докінчення будови цього ж монастиря й до інших місць Палестини вислав тому ж патріярхові 30000 дук.; чаша з чистого золота, лямпа та срібний вівтар для Божого Гробу 20000 зол.; …Євангелія в арабській мові на руки Александрійського патріярха 3000 зол. і для нього 3000 зол.». («Мазепа», збірник. І, 130 −131). Срібний вівтар, високомистецької роботи, з ім’ям Гетьмана і його гербом і досі зберігається в Єрусалимі. Євангелія арабською мовою була видана коштом Гетьмана в Алепо року 1708; отже, пожертва була зроблена не Александрійському, а Антіохійському патріярхові, яким був тоді Афанасій, що й написав до цього видання передмову — ґльорифікацію Мазепи. Поза тим старшина згадувала про щедрі пожертви Мазепи «на милостиню монастирям, церквам, митрополитам, архиєпископам, єпископам, архимандритам і іншим духовним із Греції, Палестини, Молдавії, Валахії, Сербії, Болгарії…» (ibid., 131). Багато допомагав Гетьман також Православній Церкві на терені Речі Посполитої. Зокрема він офірував для церкви у Вільні вівтар на 10000 золотих і дав, як «підмогу православію на руки Луцького єпископа Жабокрицького 3000 золотих» М. Возняк, Бендерська комісія по смерті Мазепи. — «Мазепа», збірник, т. І, Варшава, 1938, с. 130—131).
- ↑ 1 2 [www.rusarch.ru/gripas1.htm Владимир Грипась. Для процветания Украины. Гетман Иван Мазепа и ренессанс национальной культуры]
- ↑ 1 2 Павленко С. Іван Мазепа як будівничий української культури.// Розбудова церков і монастирів. ВД «Києво-Могилянська академія», 2005, стр. 139—153.
- ↑ [www.antiq.com.ua/museum/kiev/nhmu/colections.htm НАЦИОНАЛЬНЫЙ ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ МУЗЕЙ УКРАИНЫ]
- ↑ 1 2 Павленко С. Іван Мазепа як будівничий української культури.// Церковне будівництво у Києві. ВД «Києво-Могилянська академія», 2005, стр. 124—138.
- ↑ Сергій Павленко. Загибель Батурина 2 листопада 1708 року. ВД «Києво — Могилянська академія». — 2007. — С. 99.
- ↑ Микола Мазепа. Маєтки гетьмана Мазепи у Російській Федерації. Тезиси доповіді на міжнародній науково—практичній конференції з нагоди 295 — ї річниці з дня смерті гетьмана І. Мазепи. Батурин, 2004.
- ↑ Сергей Павленко. Иван Мазепа.// Духовная стратегия. Издательский дом "Альтернативы. Киев — 2003, стр. 231—250.
- ↑ Иван Мазепа.// Духовная стратегия. Издательский дом "Альтернативы. Киев — 2003, стр. 231—250.
- ↑ Павленко С. Іван Мазепа як будівничий української культури. ВД «Києво-Могилянська академія», 2005, стр. 144.
- ↑ [stud24.ru/journalism/chernigovskij-kollegium/42002-131208-page1.html Черниговский коллегиум]
- ↑ [www.day.kiev.ua/23899/ Сергей Колесник. Поэма в камне — воспоминание о золотом веке Чернигова] (недоступная ссылка) Проверено 24 августа 2015.
- ↑ 1 2 3 Митрополит Илларион (Огиенко). Распятый Мазепа.// Мазепа как церковный меценат. Раздел 5. Дары церквям. НВЦ:"Наша культура и наука". 2003, стр. 69.
- ↑ 1 2 Оглоблин А. Гетман Мазепа и его время. Нью-Йорк — Киев — Львов — Париж — Торонто.// Мазепин колокол. 2001, стр. 339—340.
- ↑ [www.day.kiev.ua/82657/ Владимир Свербигуз. Колокол Мазепы]
- ↑ Павленко С. Іван Мазепа як будівничий української культури.// Захист українського книговидання. ВД «Києво-Могилянська академія», 2005, стр. 139—153.
- ↑ Павленко С. Іван Мазепа і книга. Бібліотечний вісник, № 3. 1994, стр. 27.
- ↑ Евангелие на арабском языке, напечатанное в Алеппо 1708 года, иждевением Мазепы.// Журнал министерства народного просвещения. — 1853. — часть LXXIX. — Отд. VII. — C. 47 — 49.
- ↑ Горенко Л. Гетьмани та козацька старшина — фундатори культурно-освітніх закладів Лівобережної України другої половини ХVІІ — ХVІІІ століття.// Історія України. — 2000. — № 25 — 28. — С. 8.
- ↑ Андрусяк С. Щедрою десницею Вашою…// Пам’ятки України. — 1991. — № 6. — С. 30.
- ↑ Січинський В. Зиждитель храмів і скарбів духовних.// Пам’ятки України. — 1991. — № 6. — С. 24.
- ↑ 1 2 3 Універсали Івана Мазепи. 1687—1709. Інститут української археографії та джерелознавства імені М. С. Грушевського. Центральний державний історичний архів України. НТШ: Київ — Львів.2002.
- ↑ [web.archive.org/web/20080430175949/www.zn.ua/3000/3150/62845/ Владимир Проненко. Колокольный звон]
- ↑ [www.mybells.ru/statyi.php3?st=sofiya Колокольня Киево-Софийского собора — О колоколах и колокольчиках. Колокольчики on-line]
- ↑ Митрополит Илларион (Огиенко). Распятый Мазепа.// Мазепа как церковный меценат. Раздел 5. Дары церквям. НВЦ: «Наша культура и наука». 2003, стр. 66.
- ↑ Крман Д. Дорожный дневник. К:"Просвита". 1999, стр. 46
- ↑ [www.day.kiev.ua/91816/ Александр Коваленко. Забытое наследие]
- ↑ 1 2 Павленко С. Іван Мазепа як будівничий української культури.// Панегірики на честь керманича. ВД «Києво-Могилянська академія», 2005, стр. 70-71.
- ↑ 1 2 Оглоблин А. Гетман Мазепа и его время. Нью-Йорк — Киев — Львов — Париж — Торонто.// Гетман Мазепа и духовная жизнь Украины. 2001, стр. 152.
- ↑ Настольная книга священнослужителя. — М.: Издательский Совет РПЦ, 1992
- ↑ [kiev-orthodox.org/site/personalities/1547/ Андрей Стародуб. Анафема гетману Мазепе: факты известные и неизвестные]
См. также
- Николаевский военный собор (Киев)
- Свято-Вознесенский собор (Переяслав-Хмельницкий)
- Покровская церковь (Дегтяревка)
- Троицкий собор (Чернигов)
- Покровская церковь (Запорожская Сечь)
- Колокол Мазепа
Литература
- Митрополит Илларион (Огиенко). Распятый Мазепа. НВЦ:"Наша культура и наука". — 2003.
- Мицик Ю., «Іван Мазепа». — К. — 2007.
- Мицик Ю., «Чи канонічною була анафема І. Мазепі?» // Круглий стіл «До 300-річчя подій, пов’язаних з воєнно-політичним виступом гетьмана України Івана Мазепи та укладенням українсько-шведського союзу» (Чернігів, 19.06.2008 р.)
- «Универсалы Ивана Мазепы 1687—1709». Інститут української археографії та джерелознавства імені М. С. Грушевського. Центральний державний історичний архів України. НТШ: Київ — Львів. — 2002.
- Крман Д. «Дорожный дневник». К: «Просвита». — 1999.
- Павленко С. «Іван Мазепа як будівничий української культури». ВД «Києво-Могилянська академія». — 2005.
- Павленко С. «Іван Мазепа і книга». Бібліотечний вісник, № 3. — 1994.
- Сергей Павленко. «Иван Мазепа». Издательский дом "Альтернативы. Киев. — 2003.
- Горенко Л. «Гетьмани та козацька старшина — фундатори культурно-освітніх закладів Лівобережної України другої половини ХVІІ — ХVІІІ століття».// Історія України. — 2000. — № 25 — 28.
- Андрусяк С. «Щедрою десницею Вашою…» // Пам’ятки України. — 1991. — № 6.
- Січинський В. «Зиждитель храмів і скарбів духовних».// Пам’ятки України. — 1991. — № 6.
- М. Возняк. «Бендерська комісія по смерті Мазепи». — «Мазепа», збірник, т. І. — Варшава. — 1938.
- Оглоблин А. «Гетман Мазепа и его время». Нью-Йорк — Киев — Львов — Париж — Торонто. — 2001.
Ссылки
- [www.mazepa.name/biograph/mazepa14.html Церковні споруди, що були збудовані, реставровані або оздоблені коштом І. Мазепи]
- [orthodoxy.org.ua/ru/istoriya/2008/10/16/19769.html Юрій Мицик. Гетьман Іван Мазепа як покровитель Православної Церкви]
- [mamajeva-sloboda.ua/publ.php?id=317 Лавра Івана Мазепи. Український гетьман — зиждитель храмів і скарбів духовних]
- [orthodoxy.org.ua/ Православіє в Україні.// Цікаві статті./// Церковная политика гетмана Мазепы]
- [www.risu.org.ua/rus/religion.and.society/other.articles/article;28587/ Религиозно — информационная служба Украины.// Церковная политика гетмана Мазепы]
- [siver.com.ua/news/2009-03-01-1650 Священний Синод благословив святкувати Мазепу]
- [www.rusarch.ru/gripas1.htm Владимир Грипась. Для процветания Украины. Гетман Иван Мазепа и ренессанс национальной культуры]
- [litopys.org.ua/coss3/ohl09.htm Оглоблін О. Внутрішня політика гетьмана Мазепи]
- [focus.in.ua/article/33352.html Проклятый меценат Иван Мазепа]
- [www.museum-ukraine.org.ua/index.php?go=News&in=view&id=3694 Журнал «Музеї України».// Церковная политика гетмана Мазепы]
Отрывок, характеризующий Церковная деятельность Ивана Мазепы
К третьей партии, к которой более всего имел доверия государь, принадлежали придворные делатели сделок между обоими направлениями. Люди этой партии, большей частью не военные и к которой принадлежал Аракчеев, думали и говорили, что говорят обыкновенно люди, не имеющие убеждений, но желающие казаться за таковых. Они говорили, что, без сомнения, война, особенно с таким гением, как Бонапарте (его опять называли Бонапарте), требует глубокомысленнейших соображений, глубокого знания науки, и в этом деле Пфуль гениален; но вместе с тем нельзя не признать того, что теоретики часто односторонни, и потому не надо вполне доверять им, надо прислушиваться и к тому, что говорят противники Пфуля, и к тому, что говорят люди практические, опытные в военном деле, и изо всего взять среднее. Люди этой партии настояли на том, чтобы, удержав Дрисский лагерь по плану Пфуля, изменить движения других армий. Хотя этим образом действий не достигалась ни та, ни другая цель, но людям этой партии казалось так лучше.Четвертое направление было направление, которого самым видным представителем был великий князь, наследник цесаревич, не могший забыть своего аустерлицкого разочарования, где он, как на смотр, выехал перед гвардиею в каске и колете, рассчитывая молодецки раздавить французов, и, попав неожиданно в первую линию, насилу ушел в общем смятении. Люди этой партии имели в своих суждениях и качество и недостаток искренности. Они боялись Наполеона, видели в нем силу, в себе слабость и прямо высказывали это. Они говорили: «Ничего, кроме горя, срама и погибели, из всего этого не выйдет! Вот мы оставили Вильну, оставили Витебск, оставим и Дриссу. Одно, что нам остается умного сделать, это заключить мир, и как можно скорее, пока не выгнали нас из Петербурга!»
Воззрение это, сильно распространенное в высших сферах армии, находило себе поддержку и в Петербурге, и в канцлере Румянцеве, по другим государственным причинам стоявшем тоже за мир.
Пятые были приверженцы Барклая де Толли, не столько как человека, сколько как военного министра и главнокомандующего. Они говорили: «Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, и лучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идти успешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать, как он показал себя в Финляндии. Ежели армия наша устроена и сильна и отступила до Дриссы, не понесши никаких поражений, то мы обязаны этим только Барклаю. Ежели теперь заменят Барклая Бенигсеном, то все погибнет, потому что Бенигсен уже показал свою неспособность в 1807 году», – говорили люди этой партии.
Шестые, бенигсенисты, говорили, напротив, что все таки не было никого дельнее и опытнее Бенигсена, и, как ни вертись, все таки придешь к нему. И люди этой партии доказывали, что все наше отступление до Дриссы было постыднейшее поражение и беспрерывный ряд ошибок. «Чем больше наделают ошибок, – говорили они, – тем лучше: по крайней мере, скорее поймут, что так не может идти. А нужен не какой нибудь Барклай, а человек, как Бенигсен, который показал уже себя в 1807 м году, которому отдал справедливость сам Наполеон, и такой человек, за которым бы охотно признавали власть, – и таковой есть только один Бенигсен».
Седьмые – были лица, которые всегда есть, в особенности при молодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, – лица генералов и флигель адъютантов, страстно преданные государю не как императору, но как человека обожающие его искренно и бескорыстно, как его обожал Ростов в 1805 м году, и видящие в нем не только все добродетели, но и все качества человеческие. Эти лица хотя и восхищались скромностью государя, отказывавшегося от командования войсками, но осуждали эту излишнюю скромность и желали только одного и настаивали на том, чтобы обожаемый государь, оставив излишнее недоверие к себе, объявил открыто, что он становится во главе войска, составил бы при себе штаб квартиру главнокомандующего и, советуясь, где нужно, с опытными теоретиками и практиками, сам бы вел свои войска, которых одно это довело бы до высшего состояния воодушевления.
Восьмая, самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1 му, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели – обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.
Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую. Среди неопределенности положения, при угрожающей, серьезной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этого вихря интриг, самолюбий, столкновений различных воззрений и чувств, при разноплеменности всех этих лиц, эта восьмая, самая большая партия людей, нанятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общему делу. Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив еще над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса.
Из всех этих партий, в то самое время, как князь Андрей приехал к армии, собралась еще одна, девятая партия, начинавшая поднимать свой голос. Это была партия людей старых, разумных, государственно опытных и умевших, не разделяя ни одного из противоречащих мнений, отвлеченно посмотреть на все, что делалось при штабе главной квартиры, и обдумать средства к выходу из этой неопределенности, нерешительности, запутанности и слабости.
Люди этой партии говорили и думали, что все дурное происходит преимущественно от присутствия государя с военным двором при армии; что в армию перенесена та неопределенная, условная и колеблющаяся шаткость отношений, которая удобна при дворе, но вредна в армии; что государю нужно царствовать, а не управлять войском; что единственный выход из этого положения есть отъезд государя с его двором из армии; что одно присутствие государя парализует пятьдесят тысяч войска, нужных для обеспечения его личной безопасности; что самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя.
В то самое время как князь Андрей жил без дела при Дриссе, Шишков, государственный секретарь, бывший одним из главных представителей этой партии, написал государю письмо, которое согласились подписать Балашев и Аракчеев. В письме этом, пользуясь данным ему от государя позволением рассуждать об общем ходе дел, он почтительно и под предлогом необходимости для государя воодушевить к войне народ в столице, предлагал государю оставить войско.
Одушевление государем народа и воззвание к нему для защиты отечества – то самое (насколько оно произведено было личным присутствием государя в Москве) одушевление народа, которое было главной причиной торжества России, было представлено государю и принято им как предлог для оставления армии.
Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.
В 1806 м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: «Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird». [Ведь я же говорил, что все дело пойдет к черту (нем.) ] Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории.
Он сказал несколько слов с князем Андреем и Чернышевым о настоящей войне с выражением человека, который знает вперед, что все будет скверно и что даже не недоволен этим. Торчавшие на затылке непричесанные кисточки волос и торопливо прилизанные височки особенно красноречиво подтверждали это.
Он прошел в другую комнату, и оттуда тотчас же послышались басистые и ворчливые звуки его голоса.
Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить:
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“
