Церковнославянский язык

Церковнославянский язык
Самоназвание:	ѧ҆зы́къ славе́нскїй язы́к славе́нский
Регионы:	Восточная Европа
Статус:	язык богослужения (преимущественно православного и грекокатолического)
Вымер:	вытеснен новыми литературными языками в XV—XVIII веках, в церкви сохранился по сей день
Классификация
Категория:	Языки Евразии
Индоевропейская семья Славянская ветвь Южнославянская группа Восточная подгруппа
Письменность:	кириллица, глаголица, латиница (у униатов)
Языковые коды
ГОСТ 7.75–97:	цер 777 (коды ISO и ГОСТ общие со старославянским языком)
ISO 639-1:	cu
ISO 639-2:	chu
ISO 639-3:	chu
См. также: Проект:Лингвистика

Церковнославя́нский язы́к — традиционный славянский язык богослужения, употребляемый Православной церковью в Болгарии, Сербии, Черногории, Польше, России и на Украине. В большинстве Церквей используется наряду с национальными языками.

Церковнославянский является кодифицированным вариантом старославянского (древнеболгарского) языка.

Первый алфавит с использованием современных букв на основе греческого собрали проповедники Кирилл и Мефодий. Наиболее распространённая форма из ныне употребляемых — современный синодальный извод церковнославянского языка, используемый как литургический язык Русской православной церковью и некоторыми другими религиозными объединениями. Кроме Русской православной церкви церковнославянский язык — основной богослужебный язык славяно-византийского обряда Российской грекокатолической церкви, употребляется наряду с украинским в УГКЦ, с белорусским — в БГКЦ. До реформ 1960—1970-х годов наряду с латинским употреблялся в некоторых местах в Хорватии, в Римско-католической церкви (См. глаголический обряд).

По аналогии с латынью, активно использующейся в медицине, биологии и пр., а также в Католической церкви, но не являющейся разговорным языком, церковнославянский язык также является мёртвым языком, используемым только в отдельной церковной книжно-письменной сфере, в гимнографии и ежедневном богослужении в некоторых православных и грекокатолических Церквях.

Первой печатной книгой на церковнославянском языке стала хорватская книга «Misal po zakonu rimskoga dvora», изданная в 1483 году глаголицей.

Старославянская азбука является основой письменности многих современных языков.

Письменность

А а	Б б	В в	Г г	Д д	Е є, е	Ж ж	Ѕ ѕ
З з	И и	І ї, і	К к	Л л	М м	Н н	Ѻ ѻ, о
Ѡ, Ѽ ѡ, ѽ	П п	Р р	С с	Т т	У ѹ, ꙋ	Ф ф	Х х
Ѿ ѿ	Ц ц	Ч ч	Ш ш	Щ щ	ъ	ы	ь
Ѣ ѣ	Ю ю	Ꙗ ꙗ	Ѧ ѧ	Ѯ ѯ	Ѱ ѱ	Ѳ ѳ	Ѵ ѵ

На письме церковнославянский язык использует кириллицу. Церковнославянская азбука содержит около 40 букв, некоторые из которых представлены более чем одним вариантом написания (неопределённость с числом букв связана с неоднозначностью границы между разными буквами и разными вариантами одной буквы). Используются многочисленные надстрочные знаки (три вида ударения, придыхание, три сочетания придыхания с ударениями, ерок, кендема, краткая, простое титло, разнообразные буквенные титла). Знаки препинания несколько отличны от русских: так, вместо вопросительного знака используется точка с запятой, а вместо точки с запятой — двоеточие. Различаются прописные и строчные буквы, употребление которых может быть либо аналогичным русскому, либо следовать древней системе, в которой с большой буквы писалось преимущественно только первое слово абзаца. Из почтения к священному тексту древние переводчики-монахи перевели молитвы и песнопения с греческого языка на славянский буквально слово в слово. При этом смысл не всегда оставался ясен. Например, первый тропарь девятой Песни Трипеснца утрени Великого понедельника звучит так:

«Скве́рнꙋ всю̀ страстнꙋ́ю ѿри́нꙋвше,
досто́йный бж҃е́ственнагѡ ца́рствїѧ ра́зꙋмъ воспрїи́мемъ бл҃гомꙋ́дрственный,
твои̑мъ а҆пⷭ҇лѡмъ предре́клъ є҆сѝ, всѣ́хъ премꙋ́дросте:
въ не́мже просла́витесѧ, свѣтѧ́щесѧ со́лнца свѣтоза́рнѣе».

Даже если все слова понятны, для понимания смысла их требуется переставить, перефразировать, разбить на несколько предложений. Грамматика и орфография церковнославянского языка не всегда строги и единообразны, в ряде случаев возможны варианты написания (число которых с середины XVII века неуклонно уменьшается). Выработка кодифицированных грамматических норм происходила под влиянием учебников грамматики греческого и латинского языков. Российское библейское общество в 1810-х — 1820-х годах издало было несколько книг в чуть упрощённой орфографии (без «излишеств», вроде ударений в односложных словах), но этот эксперимент развития не получил; впрочем, Библия в таком «упрощённом» варианте стереотипно переиздавалась ещё почти полвека.

Всеобъемлющего свода правил, подобного существующим для русского языка («Правила» 1956 года, справочники Д. Э. Розенталя и т. п.), для церковнославянского нет. Практически единственным доступным справочником является краткая «Грамматика церковно-славянскаго языка» иеромонаха Алипия (Гамановича) (ныне архиепископ Чикагский и Детройтский РПЦЗ), впервые изданная в 1964 году в Джорданвилле, шт. Нью-Йорк. Нормативного орфографического словаря также пока нет (известный «Полный церковно-славянскій словарь» протоиерея Григория Дьяченко, впервые изданный в 1900 году, в орфографическом смысле очень слаб). Есть учебные словари (например, «Церковно-славянский словарь» протоиерея Александра Свирелина).

У униатов, особенно среди закарпатских и пряшевских русинов, для записи церковнославянских текстов используется также латиница: при Австро-Венгрии — по венгерской системе, а в позднейшее время — по словацкой системе.

Типографика

Церковнославянский текст традиционно печатается шрифтами одного и того же рисунка, восходящего к строгому русскому полууставу XVI века. Соответствия жирному и курсивному шрифтам нет. Для выделений используется набор вразрядку, набор одними прописными буквами, набор более мелким или более крупным шрифтом. В богослужебных книгах применяется печать в две краски: например, красным печатаются заголовки и указания для читающего, а чёрным — то, что надо произносить вслух.

В настоящее время церковнославянские шрифты полностью поддерживается компьютерным стандартом Юникод (начиная с версии 5.1).

Встречаются церковнославянские тексты (например, молитвословы, минеи, ирмологии), напечатанные нынешним гражданским шрифтом с использованием русской современной или дореволюционной орфографии, но с обязательным обозначением ударения во всех многосложных словах. Их появление связано с тем, что в настоящее время мало кто умеет читать церковнославянский текст в стандартной записи.

Пример

Всѝ лю́ди ражда́ютсѧ во́льными и҆ равноче́стными и҆ равнопра́вными. Ѻ҆нѝ ѻ҆разꙋ́мленны и҆ ѻ҆со́вѣщенны и҆ подоба́етъ и҆́мъ бра́тствоватисѧ.

Перевод:

Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства.

История

Церковнославянский язык восходит к южноболгарскому (солунскому) славянскому диалекту, родному для создателей письменного старославянского языка Кирилла и Мефодия, хотя за время своего бытования он подвергся грамматическим и фонетическим упрощениям (в частности, исчезли носовые и редуцированные гласные) и сближению с живыми языками стран, в которых он бытует. Впервые был введен в культурный обиход в Великой Моравии.

В Моравии Кирилл и Мефодий вместе с учениками переводили церковные книги с греческого на старославянский язык, обучали славян чтению, письму и ведению богослужения на старославянском языке. В 869 году в Риме Кирилл умер, а Мефодий в следующем году вернулся в Моравию уже в звании архиепископа. После смерти Мефодия его преемником в Моравии стал его ученик Горазд Охридский.

При Горазде противники славянской письменности в Моравии добились у папы Стефана V запрещения славянского языка в церковной литургии, а ученики Мефодия были изгнаны из Моравии. Несмотря на это распространение письменности на старославянском языке в Моравии и Чехии сразу не прекратилось. Известны литературные памятники, написанные в этих странах глаголицей на старославянском языке в X и XI веках — Киевские листки, Пражские отрывки (чеш.) и другие.

Ученики Мефодия, покинув Моравию частично отправились к хорватам, а частично в Болгарию, где продолжили дело развития славянской письменности. Именно Болгария и стала в конце IX века центром распространения письменности на старославянском языке. Здесь сформировались две крупных школы — Охридская и Преславская, в которых творили знаменитые болгарские книжники — Климент Охридский, Наум Охридский, Иоанн Экарх, Константин Преславский и Черноризец Храбр.

В X веке, вместе с принятием христианства, старославянский в качестве литературного языка начинает использоваться в Древнерусском государстве, где образуется Древнерусский извод церковнославянского языка.

Влияние на другие языки

Церковнославянский язык оказал большое влияние на многие литературные славянские языки, особенно народов православной культуры. Многочисленные заимствования церковнославянских слов породили в русском языке своеобразное явление — фонетически выраженную стилевую разницу в парах слов одного и того же корня, например: золото/злато, город/град, рожать/рождать (первое слово каждой пары русское, второе заимствовано из церковнославянского). В образовавшихся таким образом синонимических парах церковнославянское заимствование обычно относится к более высокому стилю. В ряде случаев русский и церковнославянский варианты одного и того же слова разошлись (полностью или частично) в семантике и уже не являются синонимами: горячий/горящий, ровный/равный, сбор/собор, порох/прах, совершённый/совершенный, падёж/падеж.

Изводы

Церковнославянский язык (в различных вариантах-изводах) широко использовался и в других славянских странах и Румынии. В настоящее время он там также вытеснен национальными языками (но может сохраняться в богослужении). Литературные языки славян, в разной мере сочетавшие церковнославянские и национальные элементы, известны под названиями «славянорусский», «славяносербский» и т. п.; они употреблялись преимущественно до начала XIX века.

Синодальный (новоцерковнославянский) извод оформился в середине XVII века, в ходе книжной справы времён патриарха Никона. Он является продолжением церковнославянского языка старого московского извода (сохраняющегося в книжной традиции старообрядчества), соединенным с нормами украинско-белорусского извод, в отдельных случаях сверенных по греческим образцам. Важную роль в его формирвоании играла книга, написанная на украинско-белорусском изводе: «Грамма́тїки славе́нскіѧ пра́вилное сѵ́нтагма» Мелетия Смотрицкого (первое издание — Евье, 1619; множество переизданий XVII и XVIII века в разных странах и переводов).

Изводы древнего периода (до XIV века):

• моравско-чешский извод
• хорватский извод
• болгаро-македонский извод
• сербский извод
• русский (древнерусский, восточнославянский) извод

Изводы среднего периода (XIV—XV века):

• болгарский извод
• сербский извод
• московский извод
• украинско-белорусский извод

Извод позднего периода (XVI—XVIII века):

• синодальный (новоцерковнославянский) извод

Лингвистическая характеристика

Фонетика и фонология

Характеристики произношения церковнославянского языка:

• отсутствует редукция гласных в безударных слогах. Например, о и е в безударном положении читаются как [о] и [е] (как в северных окающих диалектах), в то время как в русском литературном произношении они превращаются в [а]/[ъ] и [и]/[ь];

• буква е никогда не читается как ё (собственно, в церковнославянском письме буквы ё нет вообще), что отражено и в заимствованиях из церковнославянского в русский: небо/нёбо, одежда/одёжа, надежда/надёжный (первое слово каждой пары заимствовано из церковнославянского, второе — исконно русское);

• буква г читалась как звонкий фрикативный согласный [ɣ] (как в южнорусских диалектах или приблизительно как в украинском языке), а не как смычный [ɡ] в русском литературном произношении; в позиции оглушения [ɣ] превращается в [x] (это повлияло на русское произношение слова Бог как Бох). В настоящее время в языке богослужения фрикативное произношение можно услышать как в патриаршей церкви, так и у старообрядцев.

• окончания прилагательных -аго/-ѧго и местоимений -ого/-его (с омегой в родительном падеже, с буквой о — в винительном) произносятся как пишутся, в то время как в русском -ого произносится как -ова, -аво или -ава.
• Если приставка оканчивается на твёрдый согласный, а корень начинается с и, напр.: ѿиметъ, то и читается как [ы] — [отымет].

• Буквы ш, ж, щ, ч, ц произносятся как в русском, и так же как в русском после них пишется только ꙋ и почти никогда ю, хотя все эти согласные этимологически мягкие.

Впрочем, церковнославянская письменность не вполне фонетична: так, после шипящих смена букв и/ы и а/ѧ на произношение не влияет и служит лишь для того, чтобы избежать омонимии; использование мягкого знака между согласными (тма/тьма и т. п.) в ряде случаев факультативно (в русском произношении тут смягчение возможно, а сербские церковнославянские буквари пишут, что ь тут ничего не обозначает и пишется только по традиции). Вообще, в церковнославянском произношении допускается более или менее сильный акцент местного языка (русского, украинского, болгарского, сербского и т. п.). В современном русском церковнославянском произношении употребляется даже «аканье», хотя ещё в начале XX века оно никогда не употреблялось и считается неверным до сих пор.

Морфология

Церковнославянский язык, как и русский, является преимущественно синтетическим. Это означает, что грамматические категории выражаются преимущественно словоизменением (склонение, спряжение), а не служебными словами.

Имя существительное

В церковнославянскомязыке насчитывается 7 падежей:

• Именительный
• Винительный
• Родительный
• Дательный
• Творительный
• Местный
• Звательный

Падежные значения выражаются окончаниями и предложно-падежными конструкциями, а также согласованием в падеже атрибутивных частей речи.

Глагол

У церковнославянского глагола выделяют категории наклонения, времени, лица, числа и залога (у именных форм глагола также рода). Ниже приводятся таблицы спряжения глагола бы́ти.

Настоящее время: ед. ч. дв. ч. мн. ч. 1-е л. (Азъ) єсмь (Мы̀) є҆сва̀ (Мы̀) є҆смы̀ 2-е л. (Ты̀) є҆сѝ (Вы̀) є҆ста̀ (Вы̀) є҆стѐ 3-е л. (Ѻнъ) єсть (Ѻна̀) є҆ста̀ (Ѻнѝ) сꙋ́ть Отрицательная форма настоящего времени: ед. ч. дв. ч. мн. ч. 1-е л. (Азъ) нѣ́смь (Мы̀) нѣсва̀ (Мы̀) нѣсмы̀ 2-е л. (Ты̀) нѣсѝ (Вы̀) нѣста̀ (Вы̀) нѣстѐ 3-е л. (Ѻнъ) нѣ́сть (Ѻна̀) нѣста̀ (Ѻнѝ) нѣсꙋ́ть Будущее время: ед. ч. дв. ч. мн. ч. 1-е л. (Азъ) бꙋ́дꙋ (Мы̀) бꙋ́дева (Мы̀) бꙋ́демъ 2-е л. (Ты̀) бꙋ́деши (Вы̀) бꙋ́дета (Вы̀) бꙋ́дете 3-е л. (Ѻнъ) бꙋ́детъ (Ѻна̀) бꙋ́дета (Ѻнѝ) бꙋ́дꙋтъ

Аорист: ед. ч. дв. ч. мн. ч. 1-е л. (Азъ) бы́хъ (Мы̀) бы́хова (Мы̀) бы́хомъ 2-е л. (Ты̀) бы́(сть) (Вы̀) бы́ста (Вы̀) бы́сте 3-е л. (Ѻнъ) бы́(сть) (Ѻна̀) бы́ста (Ѻнѝ) бы́ша Имперфект: ед. ч. дв. ч. мн. ч. 1-е л. (Азъ) бѧ́хъ (Мы̀) бѧ́хова (Мы̀) бѧ́хомъ 2-е л. (Ты̀) бѧ́ше (Вы̀) бѧ́ста (Вы̀) бѧ́сте 3-е л. (Ѻнъ) бѧ́ше (Ѻна̀) бѧ́ста (Ѻнѝ) бѧ́хꙋ Особая (средняя) форма от имперфекта: ед. ч. дв. ч. мн. ч. 1-е л. (Азъ) бѣ́хъ (Мы̀) бѣ́хова (Мы̀) бѣ́хомъ 2-е л. (Ты̀) бѣ́ (Вы̀) бѣ́ста (Вы̀) бѣ́сте 3-е л. (Ѻнъ) бѣ́ (Ѻна̀) бѣ́ста бѣ́ша/бѣ́хꙋ

Инфинитив образуется с помощью суффикса «-ти»: ѡ҆брѣ́зати ‘обрезать’, написа́ти ‘написать’.

Аорист 1 лица единственного числа образуется с помощью окончания «-хъ»: Азъ писа́хъ (я написал) или Азъ ѹ҆снꙋ́хъ и҆ спа́въ возста́хъ. Также в прошлом времени 3 лица множественного числа есть окончание «-ша»: Ѻни придо́ша, слы́шаша, положи́ша. Однако перфект образуется с помощью окончания «-лъ»: ѡ҆брѣла̀ — обрела.

Синтаксис

Как и в русском языке, простое предложение чаще всего состоит из подлежащего и сказуемого, причём подлежащее стоит в именительном падеже. Сказуемое же может быть выражено глаголом, именной частью речи или именной частью речи со вспомогательным глаголом.

В области синтаксиса заметно греческое влияние в употреблении ряда конструкций:

1. номинатив в аппозиции (приложении) при вокативе,
2. генитив с предлогом, обозначающий агенс в пассивной конструкции,
3. множественное число среднего рода атрибутивных слов в функции субстантивированного обобщения,
4. аккузатив с инфинитивом при глаголах речи, чувств.

Много общего в синтаксисе причастий греческого и церковнославянского языков: большей частью эти схождения опирались на явления живого славянского языка; греческое влияние способствовало распространению некоторых конструкций (глагол бы́ти с причастием, причастия после фазовых глаголов и др.), привело к сравнительно частому употреблению абсолютного датива на месте греческого абсолютного генитива; в отдельных случаях фиксируется и калькирование греческих причастных конструкций, но оно не закрепилось и осталось в рамках отдельного употребления, а не системы языка.

См. также

• Словарь терминов церковнославянской письменности. Оттуда по ссылкам можно перейти на статьи про отдельные буквы и знаки, где рассказано об их истории и употреблении в церковнославянском языке.
• День Кирилла и Мефодия
• Церковнославянизм
• Церковнославянская изопсефия
• Различия церковнославянского языка в старом и новом обряде

Литература

• Супрун А. Е., Молдован А. М. Старославянский и церковнославянский язык // Языки мира. Славянские языки. — М.: Academia, 2005. — С. 29—69. — ISBN 5-87444-216-X.

Словари

• Архимандрит д-р Атанасий Бончев. Речник на църковнославянския език. Том I (А — О). — София: Народна библиотека «св. св. Кирил и Методий», 2002. — ISBN 954-523-064-9. — 352 с.
• А. Гусев. Справочный церковно-славянский словарь. — Выходные данные оригинала неизвестны, репринт: Свято-Троицкий Ново-Голутвин монастырь, 1992. — 128 с.
• Протоіерей Г. Дьяченко. Полный церковно-славянскій словарь. — М., 1900. — XL+1120+(8) с. [Существуют репринты, например, ISBN 5-87301-068-4.] ([www.slavdict.narod.ru/ Интернет-версия.])
• Протоіерей Василій Михайловскій. Словарь церковно-славянскихъ словъ, не совсѣмъ понятныхъ въ священныхъ и богослужебныхъ книгахъ. — Спб.: Изданіе книжнаго магазина Ѳ. Я. Москвитина, типографія И. Генералова, 1911 (14-е изд.). — 96 с.
• Прота Сава Петковић. Речник црквенословенскога језика. — Сремски Карловци, 1935. — (2)+X+(2)+352 с. [Существует репринт 1971 г., место печати не указано.]

Грамматики

• I҆еромона́хъ А҆лѵ́пїй (Гамано́вичъ). Грамматика церковно-славянскагѡ языка. — Jordanville (N. Y.): Holy Trinity monastery. Printing shop St. Iov of Pochaev, 1964. [Существуют репринты.] — 272 с.
• Архимандрит д-р Атанасий Бончев. Църковнославянска граматика и Речник на църковнославянския език. — София: Синодално издателство, 1952. — 236 с.

Ссылки

В Викисловаре список слов церковнославянского языка содержится в категории «Церковнославянский язык»

• [www.slavonicpro.ru Онлайн редактор и переводчик церковнославянского языка Slavonicpro]
• [www.blagogon.ru/biblio/232/ Учебник церковнославянского языка] // Подготовлено Н. Е. Афанасьевой (МДАиС)
• [azbyka.ru/tserkov/tserkovno-slavyanskiy/uchebnye_posobiya/index.shtml Учебные пособия церковнославянского языка] // Православное общество «Азбука веры».
• [orthodic.org/ Церковнославянский словарь Orthodic.org].
• [www.orthlib.ru/ Библиотека святоотеческой литературы Orthlib.ru] Крупнейшее в Интернете собрание ц.-сл. текстов в формате HIP.
• [www.orthlib.info/ Библиотека святоотеческой литературы Orthlib.info]. Материалы сайта Orthlib.ru в формате PDF.
• [lib.ru/HRISTIAN/BIBLIYA/old/ Библия на церковнославянском языке (PDF)] (По «елизаветинскому» изданию 1900 г.)
• [www.cslav.org/ Сообщество славянской типографики] + [cslav.orthonet.ru/ рассылки ССТ].
• [irmologion.ru/ Ирмологий. Разработка и использование церковнославянских компьютерных шрифтов].
• [pechatnyj-dvor.su/ Старославянские и церковнославянские шрифты]. Методы компьютерного отображения церковнославянских текстов.
• [www.russian.slavica.org/article106.html Ксения Кончаревич (Белград). «Социолингвистические аспекты церковнославянского языка сегодня»].
• [slawianie.narod.ru/str/jazyk/stslmorf.html Церковнославянский язык как поздний вариант старославянского].
• [www.blagovest-info.ru/index.php?ss=2&s=5&id=31021 Александр Кравецкий: Богослужебный язык Русской церкви совершенно не изучен].
• [www.sedmitza.ru/data/2009/11/27/1234916943/148_172.pdf Кузьминова Е. А., Николенкова Н. В. Грамматика церковнославянского языка Ивана Иконника: история создания] // Вестник церковной истории. 2009. № 1—2 (13—14). С. 148—172.
• [krotov.info/libr_min/11_k/al/ugin.htm Калугин В. В. Церковно-книжное произношение в Древней Руси]
• [ruskline.ru/news_rl/2011/06/16/sergej_naumov_cerkovnoslavyanskij_yazyk_chast_russkogo_nacionalnogo_yazyka/ Сергей Наумов. Церковнославянский язык — часть русского национального языка] // Русская народная линия, 16.06.2011.
• [ruscorpora.ru/search-orthlib.html Поиск (упрощённый) в корпусе церковнославянских текстов]

Отрывок, характеризующий Церковнославянский язык

– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.