Церковь Воскресения Христова и Покрова Богородицы в Токмаковом переулке

Старообрядческая церковь
Церковь Воскресения Христова и Покрова Богородицы в Токмаковом переулке
Старообрядческая церковь в Токмаковом переулке
Страна	Россия
Город	Москва
Конфессия	Старообрядчество
Автор проекта	И. Е. Бондаренко
Строительство	1907—1908 годы
Статус	Объект культурного наследия РФ № 7710896000
Состояние	действует

Церковь Воскресения Христова и Покрова Богородицы в Токмаковом переулке — старообрядцев-беспоповцев Поморского согласия.

Церковь расположена в Токмаковом переулке Басманного района Центрального административного округа города Москвы.

История

Это первая старообрядческая церковь поморской общины (2-й Московской общины поморского брачного согласия), возведённая после манифеста о веротерпимости 1905 года в Москве. Построена в 1907—1908 годах архитектором И. Е. Бондаренко в стиле северных церквей, с колокольней под двускатной кровлей. Для наружной отделки применен гранит, облицовочный кирпич, майолика. Особенно красива майолика на фронтоне колокольни. Интересен дубовый иконостас и утварь темной бронзы оригинальных рисунков. Много ценных древних икон украшают иконостас и церковь. Цветное стекло окон делало церковь уютной, полной древнерусской мечты. Вместимость церкви — 500 человек. Стоимость 150 000 р.

«Храм освящен в 1908 году Сооружен в древнепсковском стиле и является одним из лучших и красивейших храмов столицы».

«8 июня состоялось в Москве освящение храма во имя Воскресения Христова и Покрова Богородицы при второй московской общине старообрядцев поморского брачного согласия в Токмаковом переулке, близ Старой Басманной. Храм выстроен в один год. Строил его молодой архитектор Бондаренко. Стоимость постройки около 150 000 руб. Этот первый в Москве поморский храм сооружен по типу древнейших псковских церквей. Оригинальна звонница с крышей из разноцветной черепицы. На её лицевой стороне изображены из разноцветной майолики два ангела, держащие икону Спасителя — это интересная и типичная живопись. Самый храм невелик. В нем иконостас с древними иконами; огромное паникадило в старом стиле помещено посередине церкви. Храм настолько оригинален, настолько непохож на остальные церкви, что, вероятно, сделается одной из достопримечательностей Москвы. Во время торжества старообрядки-поморки, начиная с московских миллионерш и кончая беднейшей членшей общины, были в платках (большею частию белых) в силу того, что голова женщины должна быть в церкви прикрытой. В притворе храма, а также на хорах лежало немало модных и дорогих дамских шляп, которые были заменены скромными мещанскими платочками».

Согласно данным С. Т. Жукова, храм заложен 20 мая 1907 года. Освящен 8 июня 1908 года. Построен на средства членов общины: Морозовых, Поляковых, Горбуновых, Зиминых,Ануфриевых,Е. В. Кокоревой и др. До 1908 года настоятель храма — Никита Семенович Шпунтов, после — Феофан Федорович Румянцев, а с 1911 года — Михаил Иванович Крестьянинов. В 1917 году наставник о. Павел Букин. Председатель совета общины Василий Александрович Горбунов, с 1908 года — Иван Иванович Ануфриев.

«1 мая 1909 года в этом храме открылись заседания Первого всероссийского съезда поморцев, приемлющих брак. На съезд собралось 500 человек. Перед началом заседаний отслужили молебен, настоятель храма прочел молитву за царя. На собор явились с приветствием представители федосеевцев». Пение в этом храме «наречное». Любопытно, что у храма имеется абсида, подчеркивая традиционные архитектурные формы христианского храма.

История закрытия храма

«Храм закрыт Великим постом 1930 года. Особая часть госфондов захватила колокола, подсвечники, купель, паникадило, мебель. Гохран забрал серебряные ризы и кресты. Около 70 образов XVI—XVIII веков пошли на склады музейного фонда».

Старообрядческая община стала добиваться выделения им помещения для богослужения. И доказав свою уникальность, что второй такой же Новопоморской старообрядческой общины нет во всем СССР, община добилась признания властей, но храм вернуть не сумела. Зато было официально предложено токмаковской старообрядческой общине перевезти церковное имущество и иконы (за исключением нескольких древних) в переднюю (восточную) часть Никольского храма бывшего Никольского единоверческого монастыря, так как формально для властей эта отделенная кирпичной стеной часть храма тогда пустовала. Через несколько недель община поместилась в восточную части Никольского храма на Преображенском кладбище, где пребывает и поныне.

В 1931—1933 годах в церкви помещался детский театр, затем — библиотека, а после неё — завод. С 1960-х годов церковь занимал цех № 4 швейной фабрики «Космос». Здание находится в худом состоянии. Сломаны главы церкви и колокольни, с последней снят колокол, а из рук ангелов вынута икона Спасителя. К западному порталу сделаны две загородившие обзор пристройки. Два ангела из майолики на фронтоне что ни год все более осыпаются. Здание состояло в числе списка нововыявленных памятников архитектуры, предложенных на постановку под государственную охрану и ждущих утверждения уже не один год. А тем временем храм все более приходил в упадок.

В 1990 году внутри находился штемпельно-гравировальный цех фабрики металлографии и штемпельно-гравировальных работ Главного управления по производству школьно-письменных принадлежностей Министерства местной промышленности РСФСР.

История возвращения храма

30 июля 1992 года решением Президиума Моссовета под № 84, храм поставлен на государственную охрану.

Через некоторое время многострадальный храм передан Поморской общине.

Сегодня, в 2009 году, реставрация храма, все ещё продолжается, так как проводится исключительно на средства самой поморской старообрядческой общины. Но основной объём работ уже сделан, почти полностью отреставрирован иконостас, настелен паркет. Продолжаются фасадные работы.

По четвергам вечером совершаются старообрядческие молебны в три канона, так же служба регулярно совершается по праздникам, служатся требы.

Фотографии

• Moscow, Tokmakov lane church (1).jpg

  Вид на колокольню
  (западная часть)

• Moscow, Tokmakov lane church (3).jpg

  Окно в алтарной апсиде
  (восточная часть)

Литература

• Юхименко Е. М. Поморское староверие в Москве и храм в Токмаковом переулке: К 100-летию освящения поморского храма в честь Воскресения Христова и Покрова Пресвятой Богородицы в Токмаковом переулке. — М.,2008. — 168 с.
• Паламарчук П. Г. Сорок сороков. Краткая иллюстрированная история всех московских храмов. В 4 т. — АСТ, 2005. — Т. 4. Окраины Москвы. Инославие. — 663 с. — 7000 экз. — ISBN 978-5-17-027698-1.
• Журнал Московской Патриархии. — 1966. — № 3. — С. 22—26.
• Москва. Памятники архитектуры 1830—1910-х гг. — М.:, 1977. — Фото 102. — С. 92—93.
• Кириченко Е. И. Москва на рубеже столетий. — М.:, 1977. — С. 143.
• Проворихин А. С. Московское старообрядчество // Москва в её прошлом и настоящем. — М.:, 1912. — Т. 12.
• Московский архитектурный мир. — М.:, 1912. — Вып. 1. — С. 53—55; ил.
• Храм Воскресения и Покрова при 2-й московской общине старообрядцев поморского брачного согласия в Токмаковом пер. — М.:, 1908.
• Церковь. — 1908. — № 23—24.

См. также

• Древлеправославная поморская церковь

Ссылки

• [archive.is/20131129115542/ng.ru/history/2005-03-02/6_modern.html Независимая газета: «Старообрядческий модерн»]
• [www.temples.ru/card.php?ID=6864 Церковь Воскресения Христова и Покрова Пресвятой Богородицы на temples.ru]
• [www.temples.ru/main.php?op=bibliofulltext&id=91 Внутренний вид храма Воскресения Христова и Покрова Пресвятой Богородицы в 1908 г.]
• [www.pavel-prusskiy.ru/pomor_hram.html Справка: Поморская моленная и Никольский единоверческий монастырь на Преображенском кладбище]

Отрывок, характеризующий Церковь Воскресения Христова и Покрова Богородицы в Токмаковом переулке

– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.